Кончук передохнул:

— Товарищи, призываю во всеоружии встретить опасность. В эти трудные дни испытания — что главное? Сознательность главное. Дисциплина. Вот...

Вдохновенным, командным взглядом Кончук окинул присутствующих, угадывая, кто же первым возьмет слово. С места поднялся парторг Дажысан. Кончук поморщился: «Куда он спешит?»

Речь парторга еще более удивила председателя.

— Время не ждет, товарищи. Сейчас каждая минута дорога. Поменьше речей и призывов. Нужны дела. Партбюро предлагает следующее: на каждую стоянку отправить по два человека. Они должны помогать чабанам. До тех пор пока не уляжется пурга. К табунщикам отправить пять человек, на молочнотоварную ферму — десять.

— Начинаю записывать, — спохватился Кончук. — Кто поедет в Бустуг?.. Кто в Бай-Даг? Хевек-Чиир, Мадар-оол. Кто — в Куржаангы? А в верховье Агылыга?

Карандаш подрагивал в руках Кончука.

К столу председателя подошла Долаана. Она была в длинной шубе, голова повязана теплым полушалком.

— В верховье Агылыга поеду я.

— И я, — выскочила Бичииней.

— А справитесь? — засомневался Кончук. И тут же спросил: — Когда поедете?

— Вдвоем?! Девчонки в такую даль! — это Угаанза. Он стоял у самой двери, картинно опираясь рукой о косяк и едко подхихикивая.

Бичииней даже рот раскрыла: «Девчонка?»

— А ты разве знаешь нас?! Ты даже в колхозе не работал еще ни разу, а тоже, судить — кто справится, кто не... — Бичииней кидала на развязного франта короткие презрительные взгляды. Она бы и не так отчитала этого вертопраха, но ее одернули. При некотором замешательстве собравшихся Угаанза ловко вывернулся:

— О чем говорил тарга Дажысан? Сейчас не время для речей. Потом... На комсомольском собрании.

Встал Шырбан-Кок.

— Мне думается, нет нужды посылать человека в верховье Агылыга.

«Ему, Шырбан-Коку, видите ли, думается...»

— Верно! — это тетушка Тос-Танма. — Туда только вчера поехал наш новый парень, Эрес. Он, тьма-тьмущая, здоровый, вдвоем с чабаном они гору с места сдвинут. И Шырбан-Кок, — тетушка повернулась к тарге, — правду сказал: нет нужды посылать еще кого-то на Агылыг. Я еще ни разу не слышала, оол, чтобы ты умные вещи говорил. Но на этот раз ты прав: где плохо, и я говорю — плохо, где хорошо, я говорю — хорошо. Там, где Эрес, помощников не нужно. Он один стоит десяти таких вот... как ваш Угаанза.

— И ты, тетушка, на меня нападаешь? — Угаанза насмешливо поджал губы.

Тос-Танма неумело притворилась удивленной.

— Тебя ведь и палкой на работу не выгонишь. А сегодня ты здесь. Что бы это значило, Угаанза? А?

— Хватит, тетушка. Тарга Дажысан сам говорил: нужны дела, а не слова.

Собравшиеся загалдели. Кончук не замедлил положить конец начавшейся было перепалке.

— Превосходно! — оборвал он спорящих. — В верховье Агылыга никого направлять не будем, решено!

Тос-Танма гордо развернулась и пошла к выходу, пригибая половые доски.

— Кто на Буура поедет? — спросил Кончук.

— Я! — Долаана подняла руку.

— С кем?

— Со мной! — раздался голос Угаанзы.

— Нет, со мной! — уточнила Бичииней.

— У меня предложение, — вмешался Шырбан-Кок и поднялся. — Не годится в такой буран отпускать девушек одних. Мало ли что может случиться. Надо, тарга, — кивок в сторону Кончука, — правильно расставить силы.

— Верно, — согласился Кончук и записал: «На Буура — Долаана, Угаанза». — В трудное время председатель становится командиром и его приказы должны выполниться беспрекословно, — пояснил он.

Распределение закончилось. За каждым правлением закрепили ферму, кошару, стоянку. Кончук, как и положено председателю, взял на себя общее руководство.

Дажысан в свою очередь добавил:

— На некоторых чабанских стоянках нет сена. Подумайте, как его лучше доставить. Не уезжайте сразу же, как кончится буран. Будут большие сугробы, а это, как вы знаете, опасно для овец. Помогите чабанам проторить дорогу к пастбищам. Теперь — когда выезжать?

— Завтра, чуть свет, — поспешил председатель.

— Нет! — отрезал Дажысан. — Не завтра, а сегодня. Дорог каждый час.

— Правильно! Правильно! — послышались голоса.

Мнение секретаря полностью отвечало моменту, и многие, даже неожиданно для себя, поддерживали его.

Вскоре правление колхоза опустело, остались только Кончук и Шырбан-Кок. Председатель достал портсигар, колупнул ногтем папироску. Шырбан-Кок торопливо поднес зажженную спичку... Кончук все еще не мог успокоиться. Нервно попыхивая папиросой, он повторил то, что уже было им сказано.

— Руководство, организация — основа успеха. Не-ет, видно, кое-кому важно себя показать.

— Конечно, тарга, что там и говорить, — в тон Кончуку поддакнул Шырбан-Кок и засмеялся. — И то сказать — не из каждого яйца петух вылупляется. Не просто командиром быть.

— Да, действительно, — тарга Кончук, прищурясь, посмотрел на Шырбан-Кока. — Однако все уже на работе, только ты еще не распределен, а?

— Да разве бывает так, чтоб я без работы оставался?! Что-нибудь да подыщется. Вот, к примеру, возле вашего дома почти нет уже дров. Так ведь?

— Так. Но с дровами успеется. Вот что. Хотя... — Кончук безнадежно махнул рукой, промолвил, словно рассуждая сам с собой: — В такой ветрище коров тебе никто не доверит. Ладно уж, придется тебе дня три-четыре посидеть дома.

— Да я что, лишь бы сберечь общественный скот!

Кончук покачал головою, не то осуждая, не то потешаясь над Шырбан-Коком. А тот уже рассуждал:

— Чабанам на Бууре повезло. Угаанза справится с любым ветром. Из любого места сено вывезет.

— К тому же с молодой девушкой, — вставил Кончук.

— Да, тарга, это уж как есть.

— А ведь ему жениться пора. Где сейчас сын ее, у бабушки?

— Да, в Шагонаре.

— Долаана молода... Может, она скрывает, что вдова и у нее есть сын?

— Не-ет, тарга, не скрывает. Самостоятельная.

— И я говорю, молодчина! Рассудительная, как мать, и смелая, как отец.

— Ну и хитрец ты, Шырбан-Кок! Ох и хитрец! Теперь я понимаю, почему в буран нельзя женщин отпускать одних, без мужчин. Хитер!..

— Отец сыну добра желает, тарга, — скромно заметил Шырбан-Кок. — Лишь бы хорошая девушка попалась.

— Молодым нужно помогать найти друг друга.

Еще с порога Угаанза крикнул:

— Мама, готовь в дорогу! Еду на стоянку в Буура. — От самого правления колхоза Угаанза бежал бегом. Глаза его горели, на мокром лице блуждала улыбка.

— С кем едешь-то?

Сын отмолчался. Мать принесла две дохи: одну из собачьих шкур, другую из козьих — на выбор. Угаанза вынес из своей комнаты небольшой чемодан.

— Наполни, только повкуснее... И побольше!

Не прошло столько времени, чтобы искурить трубку, как открылась дверь и на пороге показалась Долаана.

— Вот с ней, мама, я и поеду. Вдвоем.

Женщина сдержанно, однако не без теплоты, ответила на приветные слова Долааны и захлопотала пуще прежнего. Она не знала, что же ей сейчас делать в первую очередь: то ли угощать гостью, теперь уже и попутчицу сына, чаем, набивать ли чемодан снедью, ругать ли мужа, который где-то запропастился.

Долаана была, как всегда, сдержанна; ее темные глаза струили насмешливое любопытство: «Вон ведь как забегали!» Садясь на подставленную табуретку, она успокаивающе проговорила:

— Почаюю как-нибудь потом, тетушка. Ничего, не беспокойтесь. И времени нет.

— Как же... так скоро-то! Неужто нельзя чуть позже?..

— Нельзя, мать! — Ответил Угаанза. — Живее!

— Вот как, деточки, — приговаривала женщина, наполняя чемодан.

Угаанза накинул на Долаану доху из собачьих шкур. Они вышли из дома. Тетушка следовала за ними, во дворе обогнала, проворно открыла калитку-ворота, за которыми стояла запряженная в легкие санки лошадь.

Угаанза, неумело ухаживая за Долааной, помог ей удобнее устроиться в санках, наполненных душистым сеном: подруги любили Долаану и, отправляя в дорогу, запрягли для нее лучшую лошадь, они же натолкали сена, накрыв его сверху теплой кошмой. Угаанза дернул вожжи, санки, скрипнув, заскользили.