Решили спуститься в долину ручья Особенный и осмотреть ее. И когда стали искать новый удобный спуск в долину, Сережа обратил мое внимание:

— Иван Андреевич! А это ведь не долина Особенного. Смотрите, она какая-то глухая и узкая и идет не в том направлении.

Я подъехал к нему, и мы стали сверять местность с нашими «картами».

— Что за чертовщина? Действительно, ты, Сережа, прав. Это не Особенный. Едем на вершину сопки и там разберемся.

Мы быстро взобрались на вершину ближайшей сопки, и здесь я понял тайну нашей базы.

Уверенность, что мы в этом новом распадке найдем базу, была так сильна, что прямо отсюда, с водораздела, я послал в лагерь посыльного предупредить, чтобы за продуктами к строителям не посылали.

Отсюда, с вершины водораздела, мы увидели, что хребет, тянущийся между ручьем Особенный и рекой Аркагала, разделился на два, и между этими реками появилась третья. Очевидно, товарищи, забрасывающие базы, не заметили этой особенности и базу заложили в долине промежуточной реки.

«Так, казалось, должно было быть, но так ли это в действительности?» — подумал я, когда посыльный уже уехал в лагерь.

Ведя лошадей под уздцы, спустились в новую долину, которая быстро расширялась и вскоре превратилась в довольно широкую и приветливую. Мы продвигались вниз по реке, являющейся, по моим предположениям, притоком Аркагалы. Однако на базу не было никаких намеков. В сердце стало заползать сомнение. И когда надежда, что мы найдем базу, рухнула, вдруг наткнулись на сломанные нарты. Это был уже след. След самый верный. Здесь прошел олений транспорт, и, значит, мы на правильном пути.

Вскоре стали встречаться свежие порубки, и вот среди деревьев замелькал сруб. Это была наша база в полной целости и сохранности.

Переночевав у базы, мы утром тронулись в обратный путь, нагруженные запасом необходимых нам продуктов.

Поиски злополучной базы дали возможность достаточно подробно изучить наш район, поэтому работа быстро продвигалась вперед и мы успешно наверстывали упущенное время.

После пройденных с изысканиями нескольких десятков километров решили сделать длительную стоянку и выполнить камеральные работы. Очередной лагерь мы разбили на галечной пойме в конце длинного и ровного участка реки. Ниже река делала крутой поворот влево. Выше виднелся заросший густым лесом большой остров. Омывающая его протока проходила у подошвы высоких прижимов, сопки которых постепенно спускались к повороту реки и переходили в невысокую террасу.

Как и всегда, лагерь разбили быстро. Но, сообразуясь с тем, что здесь предполагается простоять дольше обычного, благоустройству уделяли больше внимания и построили даже печи в галечном наносе у самой реки.

Жизнь в лагере протекала по установленному порядку. Рано утром после завтрака полевые работники уходили в тайгу, а в лагере оставались хозяйственники, камеральщики и повара. С трассы люди возвращались обычно вечером, по дороге собирались вместе и, несмотря на то, что все были уставшие, шли с песнями и шутками. В лагере сразу становилось шумно и весело. Умывшись в реке, все садились ужинать. После ужина каждый занимался своим делом. Сережа и Борисоглебский подсчитывали и сверяли нивелировочные отметки, Фомич с Сашей, Гриша и техник-пикетажист Борис проверяли свои журналы; одни набивали патроны, другие ремонтировали свое обмундирование.

У меня лично эти минуты уходили на хозяйственные дела. Я вызывал завхоза Куприянова, и мы с ним обсуждали продовольственные, фуражные и другие неотложные дела. Иногда на эти беседы приглашался конюх Василий, старший повар Степан и сапожник.

Закончив дела, мы ложились спать.

Так прожили три дня.

Утро четвертого дня встретило нас неприветливо: небо обложили тяжелые, свинцовые тучи, они низко неслись над долиной реки, цеплялись за вершины сопок, останавливались, потом начинали кружиться, затем разрывались и, покрываясь по краям как бы белой пеной, застилали тайгу.

Погода ничего хорошего не предвещала. Но мы не придали особого значения этой мрачной картине, развертывающейся вокруг нас, и решили, что это очередной непогожий день.

Наши сомнения, идти или не идти на работу, разрешил дождь. Он пошел как-то неуверенно, то начинал накрапывать, то затихал, то опять усиливался. Издали слышался глухой гул. Он нарастал и приближался. Вдруг налетел сильный порыв ветра. Захлопали полотнища палаток. В воздух полетели сухие ветки, пыль, мелкие камешки. Ветер все усиливался, превращаясь в ураган. Сорвало одну палатку. Люди бросились укреплять полотняные дома, и здесь, как говорят, «небо разверзлось». На нас обрушились потоки воды.

Рев ветра, треск деревьев, шум реки и ливня, еще какие-то зловещие звуки в сопках и ко всему этому почти ночной мрак окутал нас. В тайге бушевала буря. В темноте ослепительно сверкали молнии, грохот грома покрывал все шумы и раскатывался стоголосым эхом по окрестным сопкам. А когда стихал гром, то было слышно, как тайга выла и стонала, вселяя в нас невольный страх.

Стихия бушевала долго, в палатках стало холодно, сыро и темно. Обед не готовили. Все лежали на нарах, прислушиваясь к неистовствованию природы. В смутной тревоге время протянулось до вечера. Ветер постепенно начал слабеть и к ночи затих совершенно. Буря прошла, но дождь продолжал лить. В подавленном состоянии мы стали укладываться спать, выставив посты для наблюдения за рекой. Вода в ней пока держалась на прежнем уровне.

Утром сквозь сетку непрекращающегося дождя тайга выглядела неприветливо. Мрачная и темная, она всем своим видом выражала враждебность к забравшимся в ее сердце пришельцам.

Сильный ливень, продолжающийся уже более суток, вызывал тревогу за наш лагерь на пойме. Но вода в реке пока не выходила из берегов, и это немного успокаивало нас.

Приближался вечер второго ненастного дня, быстро темнело, и вдруг где-то в верховьях реки что-то грохнуло. Со зловещим гулом по ней прошел первый вал воды. За какие-нибудь двадцать минут вода поднялась на метр. Дальше она стала все прибывать. К ночи поднялась на полтора метра и залила печи, но из главного русла пока еще не вышла. Угроза лагерю становилась реальной, и мы в кромешной темноте начали собирать и упаковывать вещи. Подогнали к лагерю лошадей и заседлали их.

Со специальных постов, выставленных для наблюдений за рекой, все время поступали тревожные вести: вода прибывает. Прибежал один рабочий с поста и сообщил, что сзади нас в протоке пошла вода и отрезала лагерь от берега. Мы оказались на острове. Положение сразу осложнилось. Дождь продолжал лить, вода кругом все поднималась и приближалась к лагерю, по реке стремительно неслись огромные деревья. Вода с угрожающим шумом смывала гальку у нашего берега и неудержимо подступала к палаткам. На лицах тревога и страх. На небольшом совете решили, пока еще не поздно, искать брод через протоку и выбираться на берег. Среди рабочих сразу оказались охотники на поиски брода.

Большой группой идем к протоке. Ревет вода, лошади шарахаются от проносящихся по реке деревьев, проваливаются в какие-то ямы, бьются и не идут в воду. Ясно, что наша затея бессмысленна. В темноте искать брод — безумное дело. В душу закрадывается страх. В лагере, несмотря на дождь, все толпятся около воды и, сознавая свое бессилие, мрачно следят за неумолимым ее подъемом.

— Эй, робинзоны, что носы повесили? — как можно спокойнее кричу я. — У нас есть еще тридцать метров земли, скоро наступит утро, и тогда переберемся на Большую землю, а сейчас неплохо подкрепиться!

Пока люди закусывали, вода подступила к палаткам еще ближе. Две из них пришлось свернуть. Начали завьючивать лошадей, и только тогда над тайгой забрезжил рассвет.

В серых сумерках опять едем искать брод. Только сейчас стала понятной та жуткая обстановка, в которой оказались бы мы, если бы ночью попытались найти злополучный брод.

Хаотическое нагромождение деревьев по берегам пенистой протоки, мутный и быстрый поток ее вод и высокий террасистый противоположный берег вряд ли позволили бы благополучно закончить ночную переправу.