— Где?

— Вот видишь густой лес, — каким-то трагическим голосом шепчет мне на ухо Ваня. — Видишь?

Я несколько секунд вожу биноклем по реке в том направлении, куда показывал Ваня. И вдруг так близко около себя вижу медведя, что невольно вздрагиваю.

В излучине реки, на перекате, из воды выступает несколько камней, и на одном из них сидит медведь, прямо как человек, и, опустив морду к воде, что-то рассматривает в ней.

Мы были свидетелями редкого случая. Медведь ловил рыбу.

Зверь сидел на камне и, увидев, очевидно, проплывающую около камня рыбу, вдруг молниеносно ударял лапой по воде, стараясь выбросить добычу на берег. Это ему несколько раз удалось, и выброшенная на берег рыба прыгала по гальке. После одного из ударов рыба застряла в когтях его лапы. Медведь посмотрел на нее, затем приподнялся, положил ее под себя и сел.

Ловля продолжалась довольно долго, и я стал подумывать, не пора ли подойти к нему поближе. Медведь, словно почувствовав это, встал на задние лапы и стал искать рыбину, которую он положил под себя. Ее там, конечно, не оказалось. Постояв несколько мгновений как бы в недоумении, он вылез на берег и начал собирать улов. Собрав пять или шесть рыбин в кучу, он вырыл около леса яму, сгреб туда рыбу, засыпал ее землей, притоптал и даже прикрыл хворостом. Затем не спеша ушел в лес.

Мы стояли как зачарованные. Все оказалось таким занимательным и смешным, что никто из нас не жалел об упущенной возможности поохотиться. Это была наша первая встреча с настоящим хозяином тайги.

Постепенно сопки стали расходиться в стороны, долина становилась шире, растительность бедней. Мы подходили к району труднопроходимых марей.

К исходу дня вышли на окраину леса. Перед нами простиралась бесконечная равнина, покрытая рыжим мхом да редкими чахлыми лиственницами. С болота тянуло сыростью и холодом. Казалось, что ничего живого не может быть в этом мрачном месте.

Решили сделать дневку, дать отдых лошадям и произвести рекогносцировку болота в поисках лучших мест для перехода.

Где-то за болотом строился поселок дорожников. Туда должен прийти наш проводник, если он собирался нас догонять. Туда мы направили наших товарищей — разведчиков. В поисках травы пришлось отойти километра два назад от болота и разбить лагерь недалеко от реки.

После длинного и утомительного дневного перехода особенно желанным становится отдых. Надо испытать самому эту жизнь, полную движения, трудностей, а порой и опасностей, чтобы по-настоящему оценить прелесть отдыха в тайге. Быстро разбивается лагерь. Каждый выполняет свои обязанности: одни развьючивают лошадей, другие устанавливают палатки. Стучит топор, визжит пила, уже потянуло смолистым дымом — это повара разжигают костры.

Приближается ночь, но не совсем темная, так как еще не кончились белые ночи. Немного свежо. Над рекой встает туман. Тайга рождает какие-то неясные звуки. На душе и спокойно и тревожно в одно и то же время. Спокойно потому, что все собрались, нет потерь, есть корм для лошадей, впереди отдых, ужин, теплая палатка и, главное, возможность хорошо выспаться перед дальнейшей дорогой. Тревожно от мыслей о будущем переходе через болото, о работе, о лошадях, о приближающейся зиме.

Меня немного лихорадит. Отдав нужные распоряжения, иду к обрывистому берегу покурить. Сидя на обрыве, дымлю трубкой, а мысли текут, меняются, как в калейдоскопе, и навевают грусть. Семья, шумная, родная Москва, тайга, пройденный путь, будущее. От лагеря доносится шум, говор и смех. Всюду жизнь: и там, на Большой земле, и здесь, в глухой, нетронутой тайге.

Но вот зовут ужинать. Стараясь сбросить с себя и недомогание и нахлынувшее грустное настроение, вхожу в палатку. На походных постелях сидят мои товарищи.

Входит завхоз Куприянов и спрашивает разрешение на раздачу ужина. Все многозначительно смотрят на меня, и я очень хорошо понимаю смысл этого взгляда и наступившую паузу, но делаю вид, что ни о чем не догадываюсь. Первым нарушил молчание Борисоглебский:

— Да! Дорога сегодня была тяжелая. И в ичигах все ноги оттоптал.

— Что-то действительно дорога делается все тяжелей и тяжелей, — поддержал его Сережа Обухов. — Это, очевидно, оттого, что мы уже немного устали.

— А впереди «Черная марь»! Как переберемся через нее? — подал свой голос и Саша Забавин — второй наш геолог.

Но я, понимая их хитрость, спрашиваю равнодушным тоном:

— Может, кто переутомился или сильно промочил ноги и хочет спирта?

В палатке сразу стало оживленнее. Оказалось, что все устали и все промочили ноги. В действительности это так и было, выдача спирта была вполне обоснована.

Спирт в тайге крайне необходим как универсальное лекарство при всевозможных простудах, невольных купаниях и прочих болезнях. У нас его было достаточно, и хранился он во вьючных ящиках в специальных запаянных банках. Ящики запирались на замки, а ключи хранились у меня. При выдаче спирта в банке делалось маленькое отверстие, которое после раздачи запаивалось.

Товарищи любили эти процедуры выдачи. Но пока они у нас происходили довольно редко и только при крайней необходимости.

После ужина в палатке стало теплее и уютнее. Потрескивали дрова в железных печках, пахло свежей хвоей. Ребята, устраиваясь на ночь, вели разговоры. Оживленно было и в палатках рабочих, слышались шум и смех. Но вот свежий сильный голос, покрывая шум лагеря и тайги, стал запевать «Реве та стогне…». Лагерь постепенно стал стихать, звонкие голоса подхватили «…до долу вэрбы…», и чудная песня солнечной далекой Украины широкой волной понеслась над засыпающей тайгой далекого края. Песни пользовались у нас большой любовью и часто звучали у лагерных костров.

В такие, пока редко выпадающие минуты отдыха мы разнообразили свой досуг игрой в шашки, шахматы, домино. Но особенным успехом пользовались рассказы. Большой спрос был только на «страшные», в которых действительность перемешивалась с вымыслом или была насыщена драматическими сценами. Подобные истории, рассказанные в нашем полотняном домике, в глухой тайге, под шум ветра, всегда как-то действовали на товарищей, и они долго не засыпали, обсуждая услышанное…

Но прошла ночь, уже кончался день отдыха, а наши разведчики не возвращались. Мы стали готовиться к трудному переходу через лежащее впереди болото. Обойти его было нельзя. Оно раскинулось на всю огромную долину и вползло даже на пологие склоны сопок. Ржавое, с колеблющейся над поверхностью испариной, оно внушало невольный страх. Однако переходить его надо было во что бы то ни стало.

Утром первая пятерка лошадей ступила на зыбкую предательскую поверхность. Впереди шла новая разведка, старавшаяся хоть по внешним признакам найти более сухие места. Вслед за ней вели лошадь с легким вьюком, и только затем были пущены остальные. Километра через два кони стали проваливаться по брюхо. Бедные животные с отчаянным напряжением вырывали ноги из вязкой трясины и, застревая в ней, с надрывным храпом валились на бок. Надо было их немедленно развьючивать, чтобы дать возможность им подняться.

Василий, грязный и мокрый, с нечеловеческим усилием растаскивал вьюки и поднимал упавших лошадей. Он как-то помрачнел и стал суровым. Подняв одну упавшую лошадь, он сразу бежал к другой, помогая ей подняться. По его предложению всех лошадей распустили поодиночке, и они сами выбирали дорогу.

К полудню, за пять часов, едва прошли восемь-десять километров. Сделать крайне необходимый привал было совершенно негде. Всюду грязь, вода и трясина. Лошади, обессилев, падали все чаще и чаще. Люди также выбились из сил, а конца проклятому болоту не было видно.

Уже надвигался вечер. Надо было во что бы то ни стало вырваться из болота, найти хоть кусочек сухого места, хоть клочок травы для лошадей.

У меня начался приступ лихорадки. То сильный озноб сотрясал меня всего, то бросало в жар. Голова разламывалась от страшной боли. Спотыкаясь, я брел в полусознании. Хотелось сбросить с себя все свой сумки, патронташи и здесь, прямо в болоте, лечь и ни о чем не думать