— А как со взятками в Бразилии? Берут? — спросил старший Виельгорский.

— Взятки везде берут, ваше превосходительство.

— Михаил Юрьевич.

— Везде, Михаил Юрьевич. Но «Ревизор» не всякий написать может, это наше, российское.

— Я приехал поговорить о журнале, — перевел разговор Гоголь. Из скромности, верно.

И я отсел поодаль, чтобы не мешать серьезному разговору.

— Вы плантатор, а что такое плантатор? — спросила Загряжская.

— В сущности, тот же помещик, живущий с сельского хозяйства.

— И много ли у вас душ? — наивно спросила Александра Николаевна.

— В Бразилии поместья не по душам оценивают, а по числу кофейных деревьев. Одно дерево — один франк годового дохода.

— И много у вас деревьев? — не прекращала разведки Александра Николаевна.

— Вполне достаточно, вполне достаточно, — уклонился от ответа я.

На другой стороне стола разговор о журнале не задался. То ли погода тому виной, то ли нездоровье Натальи Николаевны, а, может, мое присутствие сбило с настроя, но Пушкин стал рассеян, и через несколько минут, извинившись, ушёл, сказав, что должен проведать жену, не скучает ли она.

— Удивительно, но вас не кусают комары, — сказал мне Гоголь. Наблюдательный, однако. Вечерело, и комары, дотоле летавшие поодиночке, начали атаку батальонными группами.

— Секрет прост! — я показал помадницу, крохотный золотой флакончик со звездой Соломона, исполненной мелкими бриллиантами на крышечке. Челлини. Дубликат, конечно.

Снял крышечку. В помаднице была, понятно, помада, но не косметическая, а отгоняющая насекомых. Её, именно эту, создадут через двести лет, но кто считает. — Из бразильского цветка помадка. Очень её комары и прочие кровососы не любят. Попробуйте, — я протянул Гоголю флакон.

Тот посмотрел с сомнением. Помадки всей — сорок гранов.

— Разрешите мне, — я коснулся указательным пальцем средства, и перенес на запястье Николая Васильевича самую малость. А много и не нужно. — Подождите пару минут, и увидите.

Увидели все: через две минуты комары стали облетать Гоголя стороной, как былые приятели избегают уволенного за долгий язык титулярного советника.

Тут и юные дамы подставили ручки. Не жалко, пользуйтесь.

— Удивительно! Чего только нет на свете! — сказала Александра Николаевна.

— Собственно, это род персидского порошка, только очищенный, и травы особые, бразильские.

— Я о флаконе, — ответила Александра Николаевна. — Позвольте посмотреть поближе.

Я передал ей помадницу.

— Очень, очень изящно. Это делают в Бразилии?

— Нет. Это подарок жены, на дорожку, — я нарочно упомянул жену. Чтобы в отношении меня планов не строили.

— А жена…

— Жена, урожденная виконтесса душ Сантуш, получила флакон от родной тети. А вообще вещица когда-то принадлежала прапрапра, герцогине д’Этамп, подарок Франциска Первого, работа Бенвенуто Челлини. Так гласит фамильная легенда.

— Ваша жена такого древнего рода? — опять не удержалась от нескромного вопроса Александра.

— Все относительно. Магели тоже не вчера вписаны в Готский альманах, мой предок бок о бок воевал с Ричардом Львиное сердце, а я в нашем роду тридцать седьмой барон. Что с того?

— Не скажите. Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, — вернувшийся Пушкин вступил в беседу.

— Крестовые походы отсюда, из этого сада кажутся романтическими и возвышенными, — ответил я, — на самом же деле это был обыкновенный разбой. Чем гордиться?

— Как — разбой? Освобождение Гроба Господня есть обязанность каждого христианина! — возразила Загряжская. Возразила не запальчиво, а, скорее, полемически. Для поддержки разговора.

— Не знаю. Иисус о такой обязанности ничего не говорил. И предок мой считал, что если Господь пожелает, то Гроб Господень в тот же миг окажется в Риме или в ином христианском месте. А раз не оказывается, значит, Господь этого не желает, существующее положение его устраивает.

— Но ведь ваш предок пошел в поход с королем, не так ли? — спросил Пушкин.

— Дело служивое, король зовёт — барон идёт. Феодальные отношения, время долга. Сейчас другое, сейчас всё больше служат не из верности, а за деньги.

— А ваша семья приедет в Россию? — Александру Николаевну не сбить, её более интересовали вопросы конкретные. Хотя и личные. Но она то ли притворялась подростком, то ли была им по состоянию ума. Ум у Гончаровых особый. Деда жены, промотавшего миллионы, Пушкин характеризовал кратко — «свинья», отец жены умалишенный, откуда ж быть уму? А он, женский ум, говорит, что жена за океаном уже и не совсем жена.

— Не знаю, — ответил я. — Россия — мир, очень уж отличный от Бразилии. Тут и с

Солнце по небу ходит иначе, и греет иначе, и вообще… Там и она, и родня имеют большой вес при дворе императора, а в России…

— Императора? В Бразилии — император?

— Дон Педру, — ответил Пушкин чуть раздраженно. То ли стеснялся наивности свояченицы, то ли комары закусали.

— Да, дон Педру, второй своего имени. Ему пять лет, всё еще впереди…

— А отец его, стало быть, дон Педру Первый? Почти как Пётр Первый! — воскликнула Александра Николаевна.

— Вы совершенно правы. А учитывая, что дон Педру Первый, будучи королем Португалии, звался Педру Четвертым, в Бразилии нет недостатка в донах Педрах. Но, что касается семьи, я думаю купить имение — на всякий случай. Небольшое, душ на сто, много двести, не больше. Для отдохновения души. Вдруг и приедут, если не навсегда, то в гости. Увидят лес, увидят реку, почувствуют благорастворение воздухов — и останутся. Мечты, конечно, но что за беда.

— И где вы думаете приобрести имение?

— Не знаю, пока не решил. Где теплее. К югу от Москвы.

— Но это же далеко от Петербурга?

— Что ж, когда-нибудь проведут железную дорогу, и путь от Санкт-Петербурга до, к примеру, Екатеринославля, займет день или два.

— Сейчас строится дорога до Царского Села, — заметил Михаил Виельгорский.

— Начало положено. Я совершенно уверен, что наш Государь будет перемещаться из Петербурга в Москву и обратно по железной дороге. И не только Государь, а любой человек — за умеренную плату. Сядет с комфортом в вагон, раскроет журнал, и будет читать, пить чай или кофе, при станциях посещать рестораны, и путешествие станет радостным событием для доброго семейства — мужа, жены и детишек, чем больше, тем лучше. Радостным и легким. Если есть деньги.

— Вижу, в Бразилии деньги в цене.

— Они во всем мире в цене, Александр Сергеевич. Сегодня первыми людьми государства становятся промышленники. А титул, кому вдруг надобен, можно и приобрести. Приобретатель теперь фигура важная, Ротшильды тому пример. В Бразилии же и герцогскую корону получить не сложно. Правда, дорого.

— Сколько же стоит герцогский титул? — заинтересовался Виельгорский-старший.

— Пятнадцать миллионов франков.

— Однако! Если бы у меня были пятнадцать миллионов франков… — протянул князь Одоевский.

— Тщеславие стоит дорого, — сказал я. — И не только в Бразилии. Графом в Италии можно стать куда дешевле. Купить втридорога островок, принадлежащий герцогу, и он пожалует приобретателя графом. Граф Монте-Кристо — звучит?

— Если к титулу прибавить миллионы — звучит, — согласился Одоевский.

— С деньгами можно много чего полезного сделать, — подал голос Гоголь. — А без денег, нужно признать, жизнь скучна и суетна.

Тут Загряжская велела подать шампанское, и разговоры перешли на темы, близкие присутствующим, но далекие от меня. Так, на острове ожидался грандиозный фейерверк, который дадут кавалергарды, собравшие на это почти сто тысяч рублей. Фейерверк и бал! Красавцы кавалергарды! Бывает ли что-нибудь прекраснее?

Заметив, что Гоголя сей предмет не интересует, я обратился к нему:

— Николай Васильевич, у меня есть до вас дело, могущее представить взаимный интерес.

— Чем могу служить?

— Давайте отойдем в сторонку, чтобы не мешать остальным.

Заинтригованный Гоголь послушно пошёл за мной.