— Ну, я… Я состою по кавалерии, но больше предаюсь занятиям мирным. Семья, понимаешь. Дети. Живу в имении, что дали за женой. В Симбирской губернии. Так всё как-то…

— Извини, душа моя, не верю! Чтобы ты — и как-то так? Не верю! Положим, пока нет неприятеля, сабля твоя может и повисеть на стене, отдыхая, но чтобы отдыхало перо лучшего поэта России — не верю!

— Так уж и лучшего… — потупил взор Давыдов. — За последние годы много новых появилось, из них первейшие Жуковский, Пушкин, теперь взошла звезда Бенедиктова…

— Не знаю, может, Бенедиктов и хороший поэт, но Давыдов — это Давыдов. «Жомини да Жомини! А об водке — ни полслова!» — это же на века сказано! Я, душа моя, не совсем одичал в Бразилии. Выписывал наши русские журналы, и везде искал твоё. Пушкин хороший поэт, но у него поэзия из головы идёт, а у тебя — из сердца. У тебя каждая строка — правда! Потому что пишет герой, который с неприятелем сражался на поле битвы средь пушек, а не за письменным столом среди чернильниц.

— Ну, полно, полно. Пишу, да, пишу. Сейчас многие пишут, — но видно было, что доволен.

Я не льстил: Давыдов и герой настоящий, из первых, и поэт отменный. По отдельности и герои, и поэты встречаются, но вот чтобы в одном лице…

— Если бы ты видел лица моих рабов, когда вечерами, у костра я читал им твои «Дневники…» — ты понял бы меру своей славы. А как они поют «Жомини, да Жомини»! Хорошо поют.

— Рабы?

— Я же стал хозяином. Плантатором. А где плантатор, там и рабы.

— В Бразилии есть рабство? В самом деле?

— Натуральное рабство. Привозят из Африки арапов и продают с аукциона. Индейцев, что живут в Бразилии, рабами делать нельзя, такой закон, но арапов из Африки — можно.

— Послушай, а этот… Антуан?

— Раб. Ну, то есть был. Мы во Франции остановку делали по пути сюда, а если человек ступил на французскую землю, он сразу становится свободным. По их французским богопротивным законам. В колониях и у французов рабство есть, а в метрополии нет. Впрочем, это неважно.

— Как — неважно?

— Он в любую минуту мог стать свободным и в Бразилии, стоило только попросить.

— А он не попросил?

— А зачем ему? Пока он числится моим рабом, он не платит податей, его не забирают в солдаты, и за него перед законом отвечаю я.

— Но всё-таки…

— Он получает хорошее жалование, я оплачиваю его наряды, Антуан, как ты можешь видеть, большой модник. И положению его позавидуют многие свободные бразильцы.

— Я всё хочу спросить, он как с Афанасием разговаривать будет? Он по-русски понимает?

— И понимает, и говорит, и читает, и пишет. От меня выучился. Способный! Он, помимо своего африканского языка, знает португальский, испанский, французский, итальянский, немецкий и английский. И, наверное, еще какие-нибудь, я точно не знаю.

— И вот ещё… Ты, случаем, в католики не записался?

— Нет, с чего бы?

— А жена?

— А жена католичка. И дочери в католической вере. Ничего страшного. Крестятся иначе, и молятся на латыни, что с того? Помнишь Вальхевича? Лихой гусар, хоть из поляков, католиков. И умер за царя, в бою.

— Ну да, ну, да. Не подать ли водки?

— Погоди малость, дойдем и до водки.

Тут вернулись Антуан с Афанасием. Антуан посмотрел на меня и сделал знак пальцами. Бамбармия, киргуду.

— Антуан считает, что квартира нам подходит.

— Какая?

— Та, что на двенадцать комнат. Я хоть и ротмистр, а не прочь пожить по-генеральски. Сколько ты за неё хочешь?

— Тетушка сдавала за четыре тысячи, на ассигнации, конечно, — нерешительно сказал Давыдов.

— Четыре тысяч… — протянул я и посмотрел на потолок. Высокий потолок, метра четыре с половиной.

Антуан кивнул, мол, точно так. Ровно четыре тысячи.

— В три платежа, — быстро добавил Давыдов.

— В три… — вздохнул я.

— А какова была бы ваша… твоя цена?

Я посмотрел на Антуана. Тот провел рукою в воздухе, шевеля пальцами.

— Три тысячи девятьсот девяносто девять рублей. Оно и на три лучше делится, чем четыре тысячи, и для сердца приятнее.

— Ты по-прежнему шутишь, — рассмеялся Давыдов не без облегчения.

— Это не шутки, а плантаторская привычка — всегда добиваться уступки, пусть, как сейчас, и мизерной. Иначе в плантаторском деле нельзя.

— Значит, сговорено?

— Сговорено. Пиши контракт, или как теперь в Санкт-Петербурге полагается.

— Контракт, контракт. Заверим у стряпчего, эти расходы я беру на себя, — видно было, что он доволен, и доволен изрядно. С почином!

— Тогда я к тебе переезжаю. То есть уже и к себе. А то гостиницы в Петербурге, конечно, хорошие, но отвык я от российских гостиниц.

— В Бразилии лучше?

— В Бразилии всякие. Антуан, можешь идти.

Антуан поклонился — и ушел.

— Это он куда?

— В порт. Мы там склад небольшой арендовали, вещи сложили.

— И много вещей?

— Не очень, но в гостиницу их не повезешь.

— А людей с тобой много?

— Двое, Антуан и Мустафа.

— Тоже твой раб?

— Слуга.

— Арап?

— Турок.

Давыдов вздохнул. Тоже хочет слугу-турка?

— Ну, а теперь можно и шампанского.

Давыдов хотел было кликнуть Афанасия, но я сказал:

— Пойдем куда-нибудь в ресторан. Нужно привыкать к петербургским ресторанам, а то я за двадцать пять лет плантации отвык совершенно.

— Что, там нет ресторанов?

— На плантации?

— Нет, вообще.

— Вообще есть. Но приезжаешь в город, в Рио-де-Жанейро, и всё время уходит на визиты. Родственники жены, знакомые, знакомые знакомых… Бразильцы народ гостеприимный, почти как мы. Не до ресторанов, у них домашняя кухня в почёте. Повара — куда французским!

— Насчёт визитов… Я тут собирался к Пушкину на дачу. Едем со мной! У него будут все поэты — Крылов, Жуковский, Вяземский наверное. Познакомишься! И они с тобой! Не каждый день возвращается из Бразилии русский гусар! И не просто гусар, а выписывающий наши русские журналы! Ты, кстати, какие журналы выписывал?

— «Библиотеку для чтения». Прежде ещё «Отечественные записки», но этот журнал закрылся.

— Да, это у нас бывает, закрывают, — сказал Давыдов. — И долго идут журналы?

— Долго. Через Францию, потом через океан… Последней получил январскую книжку.

— Сейчас Пушкин стал выпускать квартальник, «Современник». Имей в виду.

И Давыдов пошёл одеваться для визита.

А я уже был одет.

Когда Антуан с Мустафой доставят ящики, сундуки и чемоданы, тогда и я буду по три раза в день переодеваться. А пока и так сойдёт.

Итак, Шеф может быть доволен. Магии истрачена самая малость, превратившая нашу мимолетную встречу с Давыдовым в деле под Бриеном в горячую дружбу. Да у гусар так и бывает — с кем был в деле, тот и брат.

Контракт на наём квартиры в доме Д. В. Давыдова

С.-Петербург. 1836 года июня в первый день.

Я нижеподписавшийся барон Магель Пётр, Александров сын, наняв в доме генерал-лейтенанта Дениса Васильева сына Давыдова, Сорокинской улицы первого квартала под номером четвёртым, квартиру в бельэтаже, состоящую из двенадцати жилых комнат, с находящеюся в них мебелью, значущеюся в приложенной при сем описи, на один год с платежом, т. е. по первое июня будущего тысяча восемьсот тридцать седьмого года ценою за три тысячи девятьсот девяносто девять рублей ассигнациями, обязуюсь исполнить следующее:

1-е) платеж означенной суммы производить мне, барону Магелю, владельцу дома г. Давыдову по третям, и именно: при заключении сего контракта тысячу триста тридцать три рубля ассигнациями, 1-го октября 1836 и 1-го февраля 1837 года то ж по тысяче триста тридцать три рубля каждую треть ассигнациями, с подписанием сей уплаты владельцем дома, или уполномоченным от него на контракте, или на копии с оного.

2-е) Квартиру, все принадлежности к ней, и мебель, принятые мною по описи, по истечении контракту срока, ежели в течение последних двух месяцев не последует взаимного соглашения на продолжение найма на следующий год, сдать той самой исправности, в какой принято было по описи, не доводя владельца дома ни до каких убытков и хлопот.