Вот и пишут злоехидно.

Ищи зайца в поле, а рыбу в море, говорит мудрость народа. Как найти автора анонимки?

Текст, в общем-то, известный, это из «Письмовника шалопая», вышедший ещё в прошлом, восемнадцатом веке в Лондоне. Его быстренько перевели на основные европейские языки, и он пользуется определенным спросом: зачем трудиться и придумывать, когда есть готовый образец? Кто-то привез французское издание, переписал, подставив актуальные имена, и послал нам. И, конечно, не только нам, на иных ветках баньяна его получали многие. Кто-то бросал в огонь, кто-то сохранил как курьез, а кто-то побежал к Александру Сергеевичу, посмотри, дорогой друг, какие гадости о тебе пишут!

Но я не побегу.

Пришел Байс, за вкуснятиной. Я дал — самую малость. Сытое брюхо склоняет ко сну и людей, и зверей, а Байсу службу нести, дом сторожить. Незримым дозором обходит он свои владения, и горе тому, кто пересечет границу. Нет, он не разорвет непрошеного гостя, силенок не хватит. Он Мустафу разбудит. И меня.

Кто может завидовать Пушкину? Чин невелик, титулярный советник, а титулярным советникам не завидуют. Нечему. По срокам Пушкину давно пора получить коллежского асессора, а вот — не представили. Нет, завистников по службе вычеркну.

Финансовое положение не может быть предметом зависти и подавно. Жалование, правда, велико не по чину, но у Ивана Андреевича оно куда больше. Хотя как знать, может и Крылову посылают анонимки. Но доходы Пушкина пропадают на половине пути к карману: все пожирают долги.

Репутация первейшего русского литератора? Ну… этому могут завидовать только сами господа литераторы. И то — в глазах окружающих он если и был первейшим, то давно и неправда. Прежде хвалили Крылова и Жуковского, ныне Бенедиктова, а Пушкин, что Пушкин… Был талант, да весь вышел.

Наконец, жена. Тут позиция туманная. Обманутому мужу трудно завидовать — если принять за верное, что Пушкин обманутый муж. А вдруг завидуют не Пушкину, а жене? И надеются, что в порыве ревности Пушкин запретит ей сиять на балах, или, по крайней мере, сократит выезды?

Кто может завидовать жене Пушкина? Конечно, женщины. Графиня А. и княгиня Б., например. И ещё сотня дам и девиц. Девиц? Например, некая девица считает, что кавалер Д. предназначен судьбою для неё, а он, кавалер Д. ухаживает за Натальей Николаевной. Как удержаться и не принять своевременных мер? Не обязательно писать своею рукой. Но могла и своей. «Мужской почерк», «Женский почерк»? После того, как выяснилось, что шесть картин Рембрандта написаны — по крайне мере, отчасти — Саскией, утверждать что-либо наверное трудно.

Ясно одно: имеющихся данных недостаточно.

Следует ждать.

И только я собрался ждать, как встревоженный Байс заскочил в комнату. Стало быть, тревога.

Петербург — не Москва. В Москве дома обычно окружены заборами, за ними — двор, а во дворе — дворники. А в Петербурге собственно двор позади здания, а фасадом он прямо у тротуара. Никакой приватности. С одной стороны хорошо: в «Америку» может зайти всякий прохожий, способный потратиться на чашку кофию и маленькую плошку рахат-лукума, с другой — повадился кто-то пакостить. То стену помоями обольет, то напишет краскою нехорошее слово. Теоретически за порядком должен надзирать будочник, но от Сорокинская улица коротенькая, и будочник здесь не положен. Вот и пакостят.

Не успел я спуститься, как слышу — кто-то орет, а Мустафа ругает его нехорошими турецкими словами.

Все-таки спустился.

Мустафа стоит с кнутом в руках, а у ног валяется парнишка.

— Он, шайтан, хотел нам витрину разбить, — сказал Мустафа.

— Я не хотел, дяденька, я не хотел! Я только посмотреть!

— Кто подослал? — спросил я.

— Никто, я сам! Я сам, посмотреть только.

— Ага, ага, в два часа пополуночи. Мустафа, поговори с ним по-свойски.

И Мустафа утащил добычу во двор. А будочник так и не явился. Город большой, будочников мало. Если на Невском их много, и у зданий министерств и департаментов тоже изрядно, то отойди в сторону — уже хуже. Хотя сам виноват. Нужно круглосуточных привратников держать. Или организовать охранную фирму и взимать с обывателей плату за защиту? Не время.

Утром я спросил Мустафу, что он узнал.

— Купец, что снимал первый этаж, подослал паренька побить нам окна. А тот заробел немного. Непривычный он к этому. Нужно бы помочь пареньку. Пропадет он здесь. Хозяин со свету сживет.

— А родители есть?

— Родители-то есть, но лучше бы и не было.

— Ну, ладно. Отправим его… Отправим его к Макаренке. Пусть человеком сделает. Фотоаппараты научит собирать, или ещё что.

И я отправил его к Макаренко. По квоте.

Вот я о Пушкине думаю, а ведь зависть и злоба — она везде. Нет, верно, человека, которому не завидуют, которому не делают пакостей, а могли бы безнаказанно убить — то и убили бы. Не все, не все такие, но много ли нужно? Достаточно ведь и одного.

Следует предупредить, исправить, указать истинный путь.

И мы поехали на Литейный. Исправлять и наставлять.

Лавку Савела Никодимовича нашли сразу. Так себе лавка. Бакалейная. Ну, настоящему купцы можно торговать чем угодно, законы коммерции позволяют, зная принципы, продавать хоть гвозди, хоть грузди.

Мы вошли, Мустафа первый, а я за ним. Савел Никодимович стоял за прилавком: как справный купец, он не чурался повседневной работы и становился рядом с приказчиками. Оно и порядка больше, и учета. И господам почтение, если сам хозяин им служит. Чувствуют себя значимее.

Он узнал Мустафу, и поскучнел. Узнал меня, и повеселел.

— Чего угодно господам?

Мустафа посмотрел на меня, потом на купца и пару дюжих приказчиков.

Кто-то сунулся в дверь.

— Нельзя! Врачебная инспекция! В лавке холерная зараза! — закричал Мустафа, и посетитель вылетел пробкой.

— Какая такая зараза? — удивился купец. — Шутить изволите? Не прежние времена! Вот я вам…

— Савел, молчи и слушай. Ты зачем паренька подослал?

— Не знаю никакого паренька. Парни, выпроводите господина, он пьян!

Но Мустафа выхватил саблю, и раз-раз!

Приказчики, по моде того времени, носили длинные усы. Мустафа в секунду сделал их коротенькими. И приказчики остановились.

— Так вот, Савел, я на тебя накладываю заклятие.

— Точно пьян, господин хороший. Сказки детишкам рассказывайте, и турка своего уберите, ничего он мне не сделает!

— Храбрый — хорошо, а умный лучше. Слушай, Савел: за твою злобу, за твои попытки мне вредить будешь смердеть, аки труп! Заклинаю! — и я коснулся его руки безыгольным иньектором. Пшик, он и не почувствовал ничего, только посмотрел на руку.

— Что за ерунда?

— Увидишь. Идём, Мустафа.

Выйдя на улицу, мы натолкнулись на покупателя, что в сомнении смотрел на лавку.

— Так что там насчет холеры?

— Холеры нет. А купец испортился. Протух.

И мы пошли по улице. Решили прогуляться. Это полезно — гулять в зимний день по городу. Снежок, чисто, и дворники суетятся, убирают конские яблоки.

Савел Никодимович над нами посмеётся, вечером расскажет другим купцам про недотепу-бразильянца, который пугать пугает, а сделать ничего не может. Заклятие, подумать только.

А завтра он начнет пованивать. Вирусы размножатся, и потовые железы начнут продуцировать ви-фактор. А сальные — зи-фактор. Сначала немножко, а потом больше и больше. Через неделю запах будет стоять такой, что в лавку войти никто не сможет. И в доме ни супруга не подойдет, ни дети — вонища будет знатной. Как падаль на солнце смердит, так и он будет. Ни баня не поможет, ни обтирания одеколоном. То есть на минутку станет легче, но только на минутку. Одежда пропахнет, обстановка…

И приятели поймут, что заклятие, оно того… работает! И приказчики поймут, а через них весь простой люд.

И на улицу Сорокинскую никто с плохими намерениями не пойдёт.

Нетравматичное оружие. Гуманное. Разработано в две тысячи тридцать первом году. Запрещено в две тысячи сороковом.