Но это всё пустяки. Булгарин — Видок? Тогда пусть он будет мой Видок. Человек проницательного ума, вхожий во многие гостиные, умеющий не только собирать слухи, но и знающий им цену, способный и к анализу, и к синтезу — он стоит фунта кофию, обостряющего ум и дающего энергию. Ни разу не наркотик, Шеф такого не любит. Но, памятуя о сегодняшнем опыте, он захочет повторить, и, когда кофий иссякнет, придет опять ко мне. За кофием. Раз в две недели. Кофий, что продается в петербургских лавках тот, да не тот. Арманьяк же — всего лишь арманьяк, пусть и сторублёвый.

Но было в словах Булгарина нечто, не дающее покоя. Ладно, со временем прояснится. Покамест же нужно развлечься.

Вернулся Селифан, но я велел лошадей не распрягать. Пошёл к Давыдову.

Денис трудился над «Корнетом»: отъезд в Симбирск отложил до становления санного пути, а до того времени хочет написать роман полностью. То есть первую книжку в двадцать пять листов. И, похоже, это ему удаётся. Вот я и решил, что писателю следует немного размяться. А то всё кабинет, кабинет…

— Вот, душа моя, интересную вещицу привезли мне из Португалии: генеральский талисман, — сказал я ему, показывая золотой перстень.

— Что за талисман? — Давыдов был немного раздосадован, видно, я помешал его настрою.

— Тот, кто его носит, в любых обстоятельствах не теряет головы, с какими бы трудностями и неожиданностями не свела его судьба. Он принадлежал дону Педру Кабралу, открывателю Бразилии, по крайней мере так заверяет торговец редкостями, уступивший перстень мне.

— И что?

— Дон Педру был великим полководцем. И я сразу подумал о тебе. Ты боевой генерал, и кому, как не тебе, должен достаться этот перстень? Кстати, Кабрал возводит свою родословную к Гераклу, и это тоже повод отдать перстень тебе — ты совершил подвигов не меньше легендарного героя.

— Ты уж скажешь, — заскромничал Давыдов, но перстень примерил. — Как на меня сделан!

Так и было, сделан он был как раз на Давыдова. И, действительно, помогал сохранять хладнокровие и рассудительность, особливо в карточной игре. То есть играть-то Давыдов мог, а зарываться — шалишь.

— А давай сходим в Английский Клуб, что ли, — предложил я.

— Можно и сходить, — согласился Денис, без особого, впрочем, энтузиазма.

И мы отправились на Мойку.

По осеннему времени в саду никто не гулял, и мы сразу пошли в библиотеку, где я полистал английские газеты, а Дениса увлек к карточному столу его старинный приятель Иван Бунин. Вот и проверим эффективность талисмана.

В английских газетах России уделяют изрядное место, и я с интересом прочитал статью Дадлея о перспективах развития промышленности нашего государства. Перспективы виделись многообещающими и, некоторым образом, угрожающими торговому балансу островной империи. Ну да, зачем России покупать английские товары втридорога, если будут свои не хуже, но дешевле? И проводилась мысль оказать давление на Россию с целью взаимной отмены торговых пошлин. Российские товары не будут облагаться пошлинами в Британии, британские — в России. Выгодно мне, а англичанке втройне. Барон Геккерен, поди, тоже против: при беспошлинной торговле его гешефтам не быть.

Ну, да Государь того не допустит.

В портретной я встретил Крылова. Он сидел на диване и, казалось, дремал, но при моем приближении попробовал встать.

— Сидите, сидите, Иван Андреевич. Хочу только засвидетельствовать вам свое почтение.

— Вы, барон, тоже член клуба? Или гость?

— Я в клубе с восемьсот пятого года, но по обстоятельствам долго отсутствовал.

— Штраф уплатили?

— Триста рубликов, да. Пустяки.

— Пустяки, — согласился Крылов, — особенно если это не мои деньги. Мне Перовский книжку дал, пушкинского Пугачева, — он приподнял руку с книжкой. — Да только она у меня уже есть, мне ее Александр Сергеевич давно преподнес.

— Ну, и как вам сей труд?

— По совести, оно, может, и умно написано, но уж больно непонятно для обыкновенного читателя. А для человека учёного — легковесно. Да и много ли у нас учёных людей, готовых отдать двадцать рубликов за томик? Ну, пятьдесят человек, ну, сто. И то с большим запасом. Нет, не разойдётся. Написать критику я напишу, но вряд ли поможет. Больно страшное то время было, никому вспоминать не хочется. Да ещё за такие деньги.

Мы поговорили о делах журнальных, и я попросил Крылова написать историю «Почты Духов» — чтобы читатель понял побудительные мотивы человека, затевающего журнал.

— То дело старое, — стал возражать Крылов. — Я был молод, полон сил — и глуп. Я и сейчас не умён, но не молод, и сил осталось немного.

— Положим, в одной странице «Почты» ума больше, нежели во многих нынешних романов, — возразил я.

— Это нетрудно. Хорошо, я подумаю, — неопределенно пообещал Иван Андреевич, и я оставил его в покое.

Мои знакомцы тридцатилетней давности давно покинули клуб, большей частью по причинам уважительным: кто-то переселился в провинцию, а более туда, откуда обыкновенно не возвращаются. Печально, но что поделать. А вот что: заводить новые знакомства.

И я стал их заводить. Пообщался с графом Л., князем М, тайным советником О. и другими. Член клуба с пятого года стоит того, чтобы с ним знаться, к тому же многих интриговало моё положение: кто я, собственно, таков? Шулер? Богач? Промышленник? Буду ли я, наконец, стреляться с Пушкиным, и если буду, то когда? Особенно вырос интерес, когда появившийся Бенкендорф отвел меня в сторонку и спросил, верно ли, что я ищу примирения с Пушкиным.

— Искать не ищу, но да, я ничуть не против примирения.

— Это хорошо, это разумно.

И весь разговор, но он прибавил мне веса минимум на пуд.

— Вы знакомы с графом? — спросил тайный советник О.

— С той поры, когда оба были в поручиках, — ответил я, и снова потяжелел на пуд. От превращения в нечто неподъёмное меня спас Давыдов: ему не терпелось вернуться к «Корнету», и он возжелал вернуться домой.

Я не возражал.

— Скучно мне играть, — объяснил Денис. — Выиграл тридцать рублей, да и хватит.

— Хватит, — согласился я.

Мы помолчали.

— А знаешь, душа моя, не так давно на меня здесь напали молодые шалопаи, — сказал я, когда мы подкатили к дому.

— В самом деле? И что ты?

— Поучил немножко. Никого не убил, даже не покалечил.

— И правильно. А вообще-то возмутительно. Куда катится мир?

И тут из тени вышли четверо. Подошли, пали на колени, и попросили избавить их от наваждения.

— Нет сил, господин барон, только закроем глаза, так и видим адский огонь, сжигающий нас до самых до костей, а потом сонмы крыс, пожирающих нашу горелую плоть.

— Так кто же вас, молодцев, надоумил на подвиги?

— Поляк какой-то. Пообещал по двадцать рублей каждому, если поколотим вас.

— И дал?

— Нет, да мы его больше и не видели. Ну, что нам делать теперь? Хоть в петлю!

— В петлю не нужно. Хорошо, я вас прощаю. Ступайте с миром, и впредь не продавайтесь задешево. Двадцать рублей — это же даже оскорбительно.

Шалопаи быстренько встали, и, не отряхивая одежды, пятясь, удалились в тень, а там уже и побежали во всю прыть. Прыть была так себе: кошмарные ночи даром не проходят.

— Что это было, барон?

— Гипноз, душа моя, гипноз. Как его прежде называли, магический магнетизм Месмера.

— Где же ты его изучил?

— У госпитальеров, где ж еще. Они, госпитальеры, многое знают. Но ты гипнозу не поддашься, твоя натура — булат. А эти — так, мякина, — я махнул рукою в сторону шалопаев.

Успокоенный Денис ушел в свой кабинет, а я все думал — что за поляк то был? И поляк ли?

Авторское отступление

Фаддей Булгарин в советской историографии занимает место незавидное: издавал реакционную газету, писал низкопробные романы, писал доносы в Третье Отделение и был врагом Пушкина. Так, да не совсем. Газета «Северная пчела» была поначалу либеральной, но после известных событий декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года направление сменила на консервативное: ругала Европу, ненавидела парламентаризм и т. п. Пользовалась огромным авторитетом среди «среднего класса» — помещиков, чиновников, купцов. Имея большой тираж, приносила прибыль издателям, Булгарину и Гречу. Но Булгарин не гнушался и джинсой, самолично ходил по лавкам и предлагал исподволь рекламировать их товары и услуги в обмен на те или иные плюшки. Что было, то было. К Пушкину (как и к другим писателям) Булгарин относился тепло, публиковал в своих изданиях и всячески хвалил. Но Александр Сергеевич не смог сдержать натуры и написал на Булгарина несколько оскорбительных эпиграмм, после чего отношения расстроились. «Литературная Газета», в издании которой принимал участие и Пушкин, начала войну против «Северной Пчелы», но очень быстро войну эту проиграла, уж больно неравны были силы: подписчиков у «Литературки» было мало, и издатели терпели убытки. В творчестве своем Булгарин придерживался двух вещей: произведения должны быть первое — занимательными, и второе — нравственными. Порок непременно следует разоблачить и наказать, а добродетель — вознаградить. Романы, повести, рассказы и фельетоны Булгарина пользовались большой, а по тем временам и огромной популярностью, помимо отдельных изданий при жизни вышло три собрания сочинений, он переводился на французский, английский, немецкий, итальянский и другие европейские языки, зарубежная критика считала его первейшим российским прозаиком. Писал он остроумно и забавно, так, в «Похождениях Митрофанушки на Луне» мы можем увидеть прообраз Незнайки, а в «Правдоподобных небылицах» — попаданца в двадцать девятый век, век, где машины сочиняют стихи, играют в шахматы, осуществляют дальнюю связь, а политику страны проводят воздушно-десантные войска, на парашютах спускающиеся с дирижаблей на территорию, требующую приведения к знаменателю. Для Третьего отделения он писал любопытные аналитические заметки — все они опубликованы, и желающие могут с ними ознакомиться. В отставку Булгарин вышел действительным статским советником, штатским генералом, «его превосходительством». В указанное время (осень тридцать шестого года) в Санкт-Петербурге отсутствовал — это сознательный анахронизм. Пушкин и в самом деле хотел написать авантюрный роман, и таким романом, по мнению Ахматовой, должен был стать «Дубровский» — но Пушкин по неизвестной нам причине отстал от идеи, и не реализовал задуманного. Незавершенный «Дубровский» был напечатан по рукописи через четыре года после смерти Александра Сергеевича. Баснописец Крылов в молодости (1789–1790 годы) издавал оригинальный журнал «Почта Духов», но по малому числу подписчиков издание пришлось закрыть.