Свѣдѣній о том, как реагировало Правительство на доклад Ставки, в опубликованных матеріалах нѣт[391]. Оно цѣликом находилось под гипнозом настроеній центра — смѣлости дерзанія у него не было. Возможное единство настроеній еще раз было нарушено тѣм же министром ин. д. в упомянутом интервью с журналистами, 22-го марта. Гиппіус записала 25-го: "Правительство о войнѣ (о цѣлях войны) — молчит. А Милюков на днях всѣм корреспондентам заявил опять прежним голосом (курсив автора), что Россіи нужны проливы и Константинополь. "Правдисты", естественно, взбѣсились. Я и секунды не останавливаюсь на том, нужны ли эти чертовы проливы нам или не нужны. Если они во сто раз нужнѣе, чѣм это кажется Милюкову — во сто раз непростимѣе его фатальная безтактность . Почти хочется разорвать на себѣ одежды. Роковое непониманіе момента на свою же голову!.. Керенскій должен был офиціально заявить, что это личное мнѣніе Милюкова, а не пр-ва". То же заявил и Некрасов... Хорошая дорога к "укрѣпленію пр-ва, к поднятію престижа власти..."[392].

Трудно предположить, что со стороны Милюкова проявилась только "фатальная безтактность", скорѣе надо здѣсь, как и в фатальной рѣчи 2-го, видѣть надуманный политическій маневр, плохо разсчитанный, без учета настроеній и того резонанса, который может дать выпущенный пробный шар для оправданія внѣшней политики революціоннаго министра ин. д. Совѣтская демократія, дѣйствительно, взволновалась и не только "правдисты"[393]. "Циммервальдскій блок", т. е. "лѣвые" Исп. Ком. потребовали от Совѣта организаціи широкой кампаніи в пользу мира — "мобилизовать, под лозунгом мира, пролетаріат и гарнизон столицы", так как "сложившаяся конъюнктура угрожает революціи величайшей опасностью, увлекая ее в войну без конца". "Правые" рѣшительно возражали, считая опасным для фронта "борьбу за мир внутри революціонной Россіи". Начались долгія, бурныя пренія. Протоколов засѣданій Исп. Ком. (вѣрнѣе лишь "черновых" набросков) за эти дни мы не имѣем — приходится полагаться на тенденціозную временами память Суханова. Значительное большинство высказалось за компромиссное предложеніе Церетелли (впервые присутствовавшаго на засѣданіи), через Контактную Комиссію потребовать от Правительства "офиціальнаго заявленія" об отказѣ от завоеваній.

Представители соціалистических партій в Совѣтѣ, — пишет Милюков в своей "Исторіи", — требовали от Правительства немедленнаго публичнаго заявленія о цѣлях войны, в соотвѣтствіи c формулой: "мир без анексій и контрибуцій". Тщетно П. Н. Милюков убеждал их, что самая основа их разсчета — возможность, сговориться с соціалистами всѣх стран на почвѣ циммервальдской формулы, — не существует, ибо подавляющее большинство соціалистов обѣих воюющих сторон стали на точку зрѣнія національную и с нея не сойдут. Отчасти незнакомство с европейскими отношеніями, отчасти вѣра в творческую силу русской революціи[394], наконец, и прямая зависимость от большевицкой (?) идеологіи, не позволили соціалистам согласиться с П. Н. Милюковым в этом коренном вопросѣ интернаціональнаго міросозерцанія[395]. Но не поддержали его и его товарищи — не-соціалиcты... П. Н. Милюков, уступая большинству, согласился на опубликованіе заявленія о цѣлях войны, но не в видѣ дипломатической ноты, а в видѣ воззванія к гражданам и при том в таких выраженіях, которыя не исключали возможности его прежняго пониманія задач внѣшней политики и не требовали от него никакой перемѣны в курсѣ этой политики. "Заявленіе Врем. Правит. о цѣлях войны" было, дѣйствительно, опубликовано 28 марта и вставлено в обращеніе к гражданам с указаніем, что "государство в опасности", и что "нужно напрячь всѣ силы для его спасенія": такая форма была придана документу А. Ф. Керенским. Основное мѣсто выражено слѣдующим образом: "предоставляя волѣ народа (т. е. Учр. Собр.) в тѣсном единеніи с союзниками окончательно разрѣшить всѣ вопросы, связанные с міровой войной и ея окончаніем, Вр. Пр. считает своим правом и долгом нынѣ же заявить, что цѣль свободной Россіи — не господство над другими народами, не отнятіе у них их національнаго достоянія, не насильственный захват чужих территорій, но утвержденіе прочнаго мира на основѣ самоопредѣленія народов. Русскій народ не добивается усиленія внѣшней мощи своей за счет других народов, как не ставит своей цѣлью ничьего порабощенія и униженія. Во имя высших начал справедливости им сняты оковы, лежавшія на польском народѣ, и русскій народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной, подорванной в житейских своих силах. Эти начала будут положены в основаніе внѣшней политики Вр. Пр., неизмѣнно проводящаго волю народную и ограждающаго права нашей родины при полном соблюденіи обязательств, принятых в отношеніи наших союзников".

Поистинѣ изумительное поясненіе дает дальше Милюков: "Естественно" представители Совѣта не удовлетворились "двусмысленными и уклончивыми" выраженіями правительственнаго акта. Тогда Некрасов — это было уже на слѣдующій день — указал им, что для них выгоднѣе истолковать уклончивыя выраженія акта в своем смыслѣ, как уступку Правительства, и на этом основаніи поддержать "заявленіе". Эта тактика и была принята соціалистической печатью. П. Н. Милюков заранѣе выговорил себѣ право, в случаѣ, если заключенный компромисс будет толковаться односторонне, толковать его в своем смыслѣ и раскрывать неопредѣленныя выраженія в направленіи прежней своей политики, "согласной с политикой союзников и с національными интересами Россіи"...

Подобно тому, как в знаменательную ночь, с 1-го на 2-ое, соглашавшіеся предпочли форму умолчанія, как начало примиряющее, так и теперь формально предпочли "уклончивыя выраженія", которыя каждая из договаривающихся сторон будет толковать в "своем смыслѣ". Милюков в "Исторіи", однако, забыл добавить, что под вліяніем критики совѣтских представителей в правительственный документ были введены такія, напр., уточненія, как отказ от "насильственнаго захвата чужих территорій", чѣм в корнѣ измѣнялась "прежняя министерская программа[396], и что дало повод "Русским Вѣдомостям" замѣтить, что в правительственной деклараціи 28-го нѣт и намека "на "имперіализм". По существу в правительственном актѣ ничего уклончиваго не было, уклончивость была только во взаимных обязательствах и во введеніи в нѣкоторый обман союзнических дипломатов, так как документ, странным образом, предназначался только для внутренняго употребленія. В эти дни, конечно, это стояло на первом планѣ. Однако, гутаперчивая политика неизбѣжно должна была привести к острому конфликту, что и произошло через мѣсяц и завершилось запоздалым уходом лидера "цензовой общественности" из состава революціоннаго правительства. Межсоюзническая дипломатія вовсе не была склонна, считаться с "домашними затрудненіями" Россіи и разсматривать декларацію 28-го марта, как документ, не предназначенный для "экспорта". Кон. Набоков доносил в Петербург (4 апрѣля), что в Лондонѣ правительственное заявленіе разсматривают, как отказ Россіи от "права на Константинополь и иныя территоріальныя пріобрѣтенія", выговоренный предшествующими соглашеніями. Набоков настаивал на необходимости офиціально "разъяснить", что принцип "мира без анексій" принимается революціонной Россіей "не безусловно", а постольку, поскольку он не противорѣчит "жизненным интересам" страны. Милюков, считавшій только свою позицію в международных вопросах реалистической, а всѣ остальные разговоры о войнѣ "младенческими бреднями", как откровенно выразился он послѣ своего ухода из правительства на казачьем съѣздѣ 9-го іюля, поспѣшил истолковать в "своем смыслѣ" мартовскую декларацію в той "разъяснительной" нотѣ 18-го апрѣля, которая и положила начало правительственнаго кризиса, ибо она была сдѣлана наперекор явно выраженным пожеланіям со стороны демократіи.