Оно может быть отмѣчено и на том рижском плацдармѣ, который представлял распропагандированное «гнѣздо» на Сѣверном фронтѣ. В памятной запискѣ, поданной военному министру в 20-х числах марта от имени 379 офицеров XII арміи и подписанной в первую голову командиром латышскаго полка Вацетисом (извѣстным впослѣдствіи большевицким командармом), требовалось удаленіе с командных должностей всего «нѣмецкаго элемента балтійскаго происхожденія».

То же утвержденіе прошло красной нитью в рѣчи Брусилова при пріемѣ в Кіевѣ членов Гос. Думы.

Напр., в дневникѣ Селивачева имѣется запись: «несомнѣнную карьеру дѣлает Брусилов: хитрый старик, видя окружающее, первый стал заигрывать с народом». Приспособляемость к общественному мнѣнію Селивачев увидит даже в том, что в свое время Брусилов, единственный из главнокомандующих, дал «идеальную аттестацію» земским организаціям на фронтѣ, когда хотѣли их уничтожить по причинѣ их «яко бы безполезности», а на самом дѣлѣ считая их «революціонными».

Относительную цѣнность этих резолюцій, как нельзя лучше, характеризуют строки из воспоминаній извѣстнаго московскаго большевицкаго деятеля Смидовича, который разсказывает, как т. Кастеловская (старая большевичка) желала в партійном органѣ печатать резолюціи «не так, как онѣ принимались».

См. «Россійская контр-революція». Методы и выводы ген. Головина.

Припомним, что ген. Янушкевич в 15 г. эту формулу развивал в офиціальном обращеніи к Совѣту министров; в дни революціи она фигурирует в устах извѣстнаго издателя Сытина, в дневникѣ Гиппіус и т. д.

Эта строки пишутся в рѣшающій для Россіи момент. Каковы бы ни были ближайшія послѣдствія германскаго продвиженія вглубь страны, характер, который пріобрѣтает война на обширной территоріи россійской равнины в 1941-42 г.г., как бы подтверждает закон «евразійской» самобытности.

Не показательно ли в этом отношеніи свидѣтельство Махно, что в деревнях, прилегавших к району знаменитаго Гуляй Поля, будущей резиденціи анархическаго «батьки», в первые четыре мѣсяца революціи вообще большевиков не было.

Керенскій в «Experience» говорит, что революція отчасти родилась, как протест против перспектив сепапаратнаго мира. Он лишь повторил слова Церетелли в Гос. Совѣщаніи 17 г. «всѣ знают, что, если бы не было русской великой революціи, мы в настоящій момент имѣли бы сепаратный мир».

В противорѣчіе с послѣдующей схемой 17 г. Милюков 3 марта 16 г. говорил в Гос. Думѣ: «революція в Россіи непремѣнно приведет нас к пораженію». Шингарев на VI кадетском съѣздѣ в февралѣ 16 г., по утвержденію сыскных информаторов, утверждал, что взрыв народнаго отчаянія похоронит побѣду над Германіей. Как мы видѣли, по свидѣтельству современников, так и воспринял Шингарев революцію 27 февраля.

От имени союзников на правах старѣйшины дипломатическаго корпуса правительство привѣтствовал англійскій посол, выразившій надежду, что Правительство сдѣлает «все возможное, чтобы довести войну до побѣднаго конца, оставаясь на стражѣ порядка и національнаго единства и стремясь к возобновленію нормальной работы на заводах в к обученію войск и поддержкѣ дисциплины в арміи».

От имени союзников на правах старѣйшины дипломатическаго корпуса правительство привѣтствовал англійскій посол, выразившій надежду, что Правительство сдѣлает «все возможное, чтобы довести войну до побѣднаго конца, оставаясь на стражѣ порядка и національнаго единства и стремясь к возобновленію нормальной работы на заводах в к обученію войск и поддержкѣ дисциплины в арміи».

Аргументація Милюкова рѣшительно ничѣм не отличалась от (аргументаціи «жестокой -текст испорчен прим. boomzoomer) исторической необходимости», которую давали нѣмецкія адепты «соціал-имперіализма». Различіе было лишь в субъектах, в сторону которых должны были направляться міровыя событія (см. кн. ген. Штредель «Германская революція»). Станюкович выкопал в писаніях Милюкова в началѣ войны даже такой пассаж: историк и политик (см. книгу «Легенда о сепаратном мирѣ»), полагал, что вся Восточная Пруссія должна быть превращена в новую остзейскую губернію.

Ей мы посвятили достаточно вниманіе. (См. книгу «Легенда о сепаратном мирѣ). В предреволюціонное время вопрос о проливах продолжал занимать вниманіе морских общественных кругов, как видно из дневника Рейнгартена. Ему посвящена «бесѣда вторая» по текущим вопросам — 4 февраля. Но формулируется «византійская мечта» только, как экономическая проблема: «Владѣніе проливами представляет для нас не цѣль имперіалистических стремленій, а характер необходимости»... «Требуя проливы, мы должны дать обязательство дальше не итти»... «Мы должны требовать минимум территоріи при проливах. Этот минимум опредѣлился из стратегических соображеній»...

Так в массах до революціи воспринималась даже пораженческая проповѣдь. См. воспоминанія анархиста Максимова.

Ген. Селивачев записал в дневник 4 марта: «Все министерство из числа октябристов, лѣвых и трудовиков — это явная гарантія за то, что ни о каком сепаратном мирѣ в Германіи и мечтать не будут... Не это ли начало конца Германіи?».

Соціал-демократическая печать нѣмецкая (печать большинства) опредѣляла позицію приблизительно так: ...«Пока Московія не связана по рукам и по ногам, и не повержена в прах, не должна быть закончена война, призванная освободить Европу от Азіи, исключить Россію из европейской политики» (Rheinische Zeitung).

Как видно из воспоминаній Станкевича, представителя «трудовой группы» в Исп. Ком., «правые» считали рискованным выступленіе Совѣта со словом «мир». «Дойдет ли оно до народов міра и какое произведет там впечатлѣніе — неизвѣстно. Но ясно, что до нашего фронта оно дойдет немедленно и поставит перед арміей слишком обязательно и практически представленіе о мирѣ, что может только ослабить и так небольшіе остатки боеспособности фронта»... «Послѣ дискуссіи в Комитетѣ и послѣ принятія оговорок о готовности русской демократіи бороться дальше за справедливый мир», трудовики голосовали за воззваніе.