Наконец, в 11 1/2 час. веч., когда выяснилось, что правительство "находится в полном параличѣ", как выразился Родзянко в телеграммѣ Рузскому, "думскій комитет рѣшил, наконец, принять на себя бразды правленія в столицѣ. Может быть, в предвидѣніи, что эта власть получит высшую санкцію, ибо характер переговоров, которые вел в это время предсѣдатель Думы и предсѣдатель Времен. Ком. с правительством, как мы увидим, был очень далек от той формы, которую придал им в воспоминаніях другой член Врем. Ком. Вл. Львов, утверждавшій, что Родзянко получил отвѣт — с бунтовщиками не разговаривают: "на мятеж Совѣт Министров отвѣчает только оружіем". Первое воззваніе Временнаго Комитета к народу, за подписью предсѣдателя Думы Родзянко, выпущенное в ночь с 27 на 28 февраля отнюдь не было революціонным. Напомним его: "Временный Комитет Г. Д. при тяжелых условіях внутренней разрухи, вызванной маразмом стараго правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки возстановленіе государственнаго и общественнаго порядка. Сознавая всю отвѣтственность принятаго им рѣшенія, Комитет выражает увѣренность, что населеніе и Армія помогут ему в трудной задачѣ созданія новаго правительства, соотвѣтствующаго желаніям населенія и могущаго пользоваться довѣріем его".

В эти часы Таврическій дворец и по внѣшности мало походил на "штаб революціи". Конечно, очень субъективны воспріятія, и каждый мемуарист запомнит лишь то, что ему бросилось в глаза и что так или иначе соотвѣтствовало его настроенію. Попав только "вечером" в Таврическій дворец, Станкевич увидал перед дворцом лишь "небольшія, нестройныя кучки солдат", а "у дверей напирала толпа штатских, учащейся молодежи, общественных дѣятелей, старавшихся войти в зданіе"[31]. Внутри, в "просторном залѣ" он нашел в "волненіи" Керенскаго и Чхеидзе. А гдѣ же остальные члены Думы — они "разбѣжались, потому что почувствовали, что дѣло плохо". "А дѣло вовсе не было плохо — заключает Станкевич — но только оно не сосредоточивалось в Таврическом дворцѣ, который только сам считал себя руководителем возстанія. На самом дѣлѣ возстаніе совершалось стихійно на улицах"[32]. Этими уличными столкновеніями пыталась руководить образовавшаяся при Исп. Ком. военная комиссія под водительством ст. лейт. с. р. Филиповскаго и военнаго чиновника, библіотекаря Академіи ген. шт. с.-р. Мстиславскаго (Масловскаго), в свое время выпустившаго нелегальное руководство по тактикѣ уличнаго боя. Они разсылали по городу для подкрѣпленія сражавшихся или для выполненія отдѣльных опредѣленных заданій, "ударныя группы" под начальством имѣвшихся в их распоряженіи десятка-другого прапорщиков — преимущественно случайно оказавшихся в Петербургѣ "фронтовиков", не связанных с мѣстным гарнизоном. Но "ударныя группы" подчас до мѣста назначенія не доходили — "расходились по дорогѣ". Был послан даже броневик для захвата правительства в Маріинском дворцѣ, но был обстрѣлян и вернулся. (Со слов "одного из членов правительства" Родзянко разсказывает, что неосуществившееся нападеніе на Маріинскій дворец вызвало такую там "панику", что поспѣшили потушить всѣ огни — и "когда снова зажгли огонь", собесѣдник Родзянко "к своему удивленію оказался под столом". Этот "нѣсколько анекдотическій" эпизод, по мнѣнію мемуариста, "лучше всего может характеризовать настроеніе правительства в смыслѣ полнаго отсутствія руководящей идеи для борьбы с возникающими безпорядками"). Это впослѣдствіи в отчетѣ военной комиссіи именовалось "боевым руководством возставших войск"... При таких условіях естественно, что рѣшеніе Временнаго Комитета взять власть, сообщенное в кулуарах Милюковым, было в совѣтских кругах встрѣчено аплодисментами (Пѣшехонов), а Суханов внутренне сказал себѣ: теперь переворот не будет задавлен "разрухой".

Волшебная палочка революціи совершенно измѣнила картину на слѣдующій день, когда правительственныя войска сами "постепенно... разошлись", по характеристикѣ главнокомандующаго Хабалова. На улицах, гдѣ шла почти "безпричинная" пальба, продолжали безцѣльно бродить толпы вооруженных солдат, "безумно" метались автомобили, переполненные солдатами, рабочей и учащейся молодежью, но эта внѣшняя анархія парализовалась притягательной силой, которую стала представлять "Государственная Дума", т. е. Таврическій дворец, к которому уже трудно было "протолкаться". "Революція нашла свой центр"... — заключают составители хроники февральских событій. Перваго марта перед Думой парадировали уже цѣлыя воинскія части с офицерским составом — революція пріобрѣтала характер "парада" (так выражалась "Рѣчь" в своем послѣдующем — 5 марта — обзорѣ событій), на котором перед солдатами в качествѣ офицеров почти "монопольно", по словам Шляпникова, выступали представители Комитета Гос. Думы. Отсюда создавалось впечатлѣніе, что только вмѣшательство Думы дало уличному движенію центр, знамя и лозунги. Это был самообман, если принять формулировку, которую в историческом повѣствованіи, предназначенном для иностраннаго читателя, дал другой видный юрист-историк проф. Нольде — в работѣ, характеризующей ход развитія революціи, он заявляет, что до 27-го движеніе

Не имѣло «aucun but, aucun objet». (Правда, столь рѣшительный вывод сдѣлан в книгѣ, преслѣдующей популяризаторскія цѣли). Подобная схема на каждом шагу, с перваго часу революціи, приходила в коллизію с дѣйствительностью. Не Дума руководила стихіей, а стихія влекла за собой Временный Комитет. Слишком многіе это непосредственно ощущали. Быть может, поэтому в рядах думских дѣятелей, не загипнотизированных теоретическими выкладками, наблюдалась "робость, растерянность, нерѣшительность", отмѣчаемыя в дневникѣ Гиппіус 28-го. Без соглашенія с "демократіей", без поддержки совѣта — признает Родзянко — нельзя было водворить даже "подобіе порядка" В силу этих обстоятельств вечером 1-го "додумались", по выраженію Шульгина, пригласить делегатов от Совѣта. Они пришли по собственной иниціативѣ, как утверждает Суханов, но производило впечатлѣніе, что их ждали, что думскіе люди считали неизбѣжной "рѣшающую встрѣчу", но, не оріентируясь, как слѣдует, в совѣтских настроеніях, предпочитали выжидательную тактику.

Послѣдуем за Сухановым в разсказѣ о том, что происходило в "учредительном" и "отвѣтственном" засѣданіи, начавшемся в первом часу[33]. По мнѣнію Суханова, никакого офиціальнаго засѣданія не происходило — это был обмѣн мнѣніями, ''полуприватными репликами", засѣданіе без формальнаго предсѣдателя и т. д. Вел бесѣду с совѣтскими делегатами Милюков — видно было, что он "здѣсь не только лидер", но и "хозяин в правом крылѣ". Большинство хранило "полнѣйшее молчаніе" — "в частности глава будущаго правительства кн. Львов не проронил за всю ночь ни слова". Сидѣл "все время в мрачном раздуміи" Керенскій, не принимавшій "никакого участія в разговорах". Суханов запомнил лишь отдѣльныя реплики Родзянко, Некрасова, Шульгина и Вл. Львова. С такой характеристикой в общем согласны всѣ мемуаристы из числа присутствовавших тогда лиц. Четверо (т. е. три совѣтских делегата и Милюков) вели дебаты — вспоминает Шульгин: "Мы изрѣдка подавали реплики из глубокой простраціи". Керенскій, в свою очередь, упоминает, что он ничего не может сказать о переговорах, так как он принимал в них очень маленькое участіе. В тѣх рѣдких случаях, когда он присутствовал на длительном "засѣданіи", был совершенно инертен и едва (a peine) слушал то, о чем говорили[34]. Керенскій — практик, а не теоретик — не придавал, по его словам, никакого значенія этим академическим разговорам общаго характера.

Бесѣда началась — по разсказу Суханова — с разговора о царившей в городѣ анархіи, о необходимости бороться с эксцессами, но "агитаторы — замѣчает мемуарист — не замедлили убѣдиться, что они ломятся в открытую дверь", и что основная "техническая" задача Совѣта заключается в борьбѣ с анархіей. Суханов постарался перевести разговор на другія рельсы, указав, что основной цѣлью даннаго совѣщанія является выясненіе вопроса об организаціи власти и планов руководящих групп Государственной Думы. Совѣт предоставляет цензовым элементам образовать Временное Правительство, считая, что это соотвѣтствует интересам революціи, но, как единственный орган, располагающій сейчас реальной силой", желает изложить тѣ требованія, которыя он от имени демократіи предъявляет к правительству, создаваемому революціей. Вслѣд за тѣм, Стеклов торжественно огласил принятыя будто бы Совѣтом положенія. "На лицѣ Милюкова можно было уловить даже признаки полнаго удовлетворенія" — повѣствует разсказчик. Милюков, вѣроятно, ожидал, что будут выдвинуты боевые вопросы о войнѣ и соціальных заданіях революціи. Но боевые лозунги были сняты представителями "демократіи", выступившими со своей платформой в средѣ "цензовой общественности": даже рѣшено было "не настаивать перед прогрессивным блоком на самом терминѣ Учредительнаго Собранія". То, что представители демократіи не заговорили о войнѣ, открывало будущему правительству извѣстную свободу дѣйствій в этом отношеніи, что и учитывалось в противном лагерѣ, как явленіе положительное.