В качествѣ исторіка-мемуариста Керенскій усиленно подчеркивает, что ни одно дѣйствіе Совѣта не носило характера правительственнаго акта, исходящаго от центральной власти. Внѣшность, конечно, имѣла второстепенное значеніе.

Врангель приводит это в доказательство того, что правительство не сумѣло опереться на предлагаемую ему самими войсками помощь для борьбы с притязаніями Совѣтов. Такое предложеніе поступило, по словам генерала, напримѣр, от всѣх полков Уссурійской дивизіи. Мемуарист здѣсь явно сдѣлал большую хронологическую ошибку. О проектах ген. Врангеля сказано в другом мѣстѣ.

Из протокола Исп. Ком. мы узнаем, напримѣр, что в тяжелом артиллерійском полку, расквартированном в Царском Селѣ, солдаты «возмущались о неразрѣшеніи свободы печати». Дѣло о «Новом Времени» имѣло небезинтересный в бытовом отношеніи эпилог, характерный для настроенія «низов», Нѣкій солдат Дмитріев, осуждавшій в трамваѣ запрещеніе выхода «Нов. Времени», предстал 14 марта перед судом по обвиненію в порицаніи Совѣта. По чьей иниціативѣ возникло это курьезное дѣло, к сожалѣнію, «День», из котораго мы заимствуем свѣдѣнія, не сообщил. Судил Дмитріева новый временный суд, введенный министром юстиціи: мировой судья и делегированные от Совѣта «солдат и рабочій». Эта «импровизація» Керенскаго, в корень противорѣчащая лестным словам, произнесенным им в Москвѣ о мировом судѣ, была, конечно, «подсказана настроеніем времени». Суд оправдал Дмитріева, признав, что свободному гражданину принадлежит право и свободной критики.

Позже, в эмиграціи, отвѣчая Водовозову на повторные его упреки за то, что Временное Правительство с первых же дней, своего существованія допустило нарушеніе принципа свободы печати, Керенскій в «Днях» (29 дек. 23 г.) прикрыл это забвеніе громкой фразой: «в порядкѣ неотложных дѣл мы должны были в первую очередь спасать не мертвые газетные листы, а недописанныя еще страницы живых человѣческих жизней».

В Кіевѣ он был создан, напримѣр, представительством от городского и земскаго союза, національных организацій и политических партій.

По словам Шляпникова, на первое собраніе 9 марта фракціи большевиков в петроградском совѣтѣ явилось 40 человѣк, среди которых видны были 2-3 солдатских шинели. В Кіевѣ, по признанію Бош, большевики в совѣтѣ Р. Д. должны были выступать с осторожностью, чтобы не вызвать скандала; при выборах в совѣт солдатских депутатов они не принимали никакого участія за отсутствіем связи с войсковыми частями.

Тогда Львов (7 марта) говорил представителям печати: мы всѣ безконечно счастливы, что нам удалось дожить до этого великаго момента, что мы можем творить новую жизнь народа — не для народа, а вмѣстѣ с народом... Какое великое счастье жить в эти великіе дни».

Ближайшіе помощники Львова, которые фактически направляли политику мин. вн. дѣл (Щепкин, Леонтьев), были очень далеки от идеологіи своего шефа.

Конечно, лишь хлесткой «революціонной» фразой являлось гиперболическое заявленіе Церетелли в засѣданіи Петроградскаго Совѣта о том, что большинство первых правительственных комиссаров должно быть отнесено к числу «черносотенцев».

Пѣшехонов разсказывает, что, встрѣчая в первые дни революціи Шингарева, он «каждый раз его неуклонно спрашивал, когда же будет опубликован закон о мѣстном самоуправленіи». Шингарев так же неизмѣнно отвѣчал: «разрабатывается». Характерно, что сам Шингарев до революціи в совѣщаніи прогрессивнаго блока настаивал на спѣшном проведеніи волостной реформы в цѣлях предупрежденія анархіи. Потребность этого закона для деревни была первостепенной не только для поддержки общественнаго порядка, но и в интересах правильнаго снабженія арміи. Чернов не без основанія указывает, что правительство могло бы в спѣшном порядка издать временный закон, позаимствовав его из пухлаго портфеля неосуществившихся законодательных предположеній Гос. Думы — это ввело бы мѣстное «правотворчество» в извѣстныя рамки. Лишь 19 марта Правительство постановило считать должность земских начальников «подлежащей упраздненію» и «срочно разработать проект о преобразованіи органов мѣстнаго самоуправленія». Вмѣстѣ с тѣм предложено было правительственным комиссарам до завершенія срочной работы по устройству волостных земств» (оно не «завершилось» и через два мѣсяца) образовать под своим наблюденіем временные «волостные комитеты». Формально ненавистный населенію институт земских начальников, фактически ликвидированный переворотом, был упразднен лишь 30 іюня. Так повсюду опаздывало Временное Правительство!

Тактически скорѣе ошибкой надо признать введеніе в состав правительства в революціонное время лиц с громкими именами, обладателей крупных милліонных состояній — возможный престиж во внѣ парализовался вредом внутренней пропаганды.

Вопрос об отношеніи к войнѣ оставляем пока в сторонѣ.

Припоминаются разсужденія в дореволюціонной записи члена Государственнаго Совѣта Римскаго-Корсакова о «бездарности слабости русскаго либерализма».

По другому, чѣм Керенскій, толковал «клятву» членов Правительства первый послѣ революціи съѣзд партіи к.-д.: «Уважая волю народную, Правительство должно предоставить Учредительному Собранію разрѣшеніе всѣх тѣх вопросов, относительно которых, как не обладающих характером неотложности, не принято им на себя непосредственных обязательств в объявленной им программѣ».

Постановленіе о возобновленіи работ в Москвѣ было принято таким же подавляющим большинством: в Совѣтѣ «за» голосовало 2000 человѣк, «против» — 60-70.

См. мою книгу «Судьба имп. Николая II послѣ отреченія».

В другой московской резолюціи подчеркивалось, что 8-часовой рабочій день не стоит ни в каком противорѣчіи с національной обороной страны.