— Почему ниады не покидают их пределов?

— Великие Боги не позволяют им. Потому что тогда они уничтожат все живое на планете…

— Как Боги определяют цену своего дара?

— Людскими жертвами. Но то, что ты хочешь получить, будет стоить намного дороже, если просить у Богов…

— Могу ли я понять, о чем они говорят?

— Их язык стар, как и они…

— Почему Древние не дадут нам больше времени, чтобы исправиться?

— Время не заключает сделок.

— Отчего нам дали вторую тень, звериное нутро, но не дали силы стать зверем?

Не на все вопросы у меня есть ответы, в такие моменты я пожимаю плечами.

— Что насчет демонов? — спрашивает Туман, глядя на нас сквозь костер.

— Хочешь узнать, сколько невинных людей замучил?

— Они существуют? Или тоже ложь?

— Если ты встречал ниад, то вот они твои демоны, Волк. — Огонь отражается в его черных глазах, и впервые они не напоминают мне бездну. — Существуют, — отвечаю вынужденно, потому что мне не по себе от враждебности во взгляде. — Некоторые люди продают души, и Боги наделяют их силой, как тебя — второй тенью. Не принадлежа себе, они не боятся Смерти. Мощь и бесстрашие и делают их демонами. Как ниад.

— Откуда мне было знать, что ты не такая? — пристальным взглядом он держит меня как привязанную и говорит очень тихо. Даже лес умолкает, лишь бы я могла услышать это.

— Я говорила тебе, — опасаясь, что голос может подвести, я отвечаю так же тихо.

— Но, чтобы продаться Богам, они должны найти такую, как ты, — смекает Сапсан и, получив мой кивок, принимается писать новую теорию, а я, наконец освободившись от внимания Тумана, потому что тот, воткнув заточенный нож в землю, куда-то уходит, укладываюсь спать.

— Мы в трех-четырех днях от Крифа, — сообщает он на утро всем, пока укладывает вещи. Это значит, что сейчас придется отойти от реки, чтобы попасть в город. Фляги заполняются водой до краев, лошадям дают напиться вдоволь, а я смиренно следую за Туманом. Есть уговор, и нужно его соблюдать. Он не доверяет мне карту и дорогу выбирает сам. Чем дальше я ухожу от реки, тем неспокойнее на душе, тем громче в мыслях голос Калы, тем тише мой.

Когда Сапсан не спрашивает о Богах, он говорит о себе, вероятно, надеясь, что и я расскажу свою историю. Его попытки тщетны, а мои секреты скрыты глубоко, и открываться намерения нет. Но слушать мне нравится. Ему двадцать один, он младше меня на пару лет, а как будто на сотню. Сапсан кажется ребенком, несмотря на щетину и широкие плечи, ибо взгляд у него чистый, открытый, любознательный, как у дитя. Мне не верится, что он понимает всю опасность пути и встречи с ниадами. Я бы оставила его и Рутила в Крифе, но решать не мне.

На дорогу, ведущую к городу, мы выходим внезапно. Лес просто расступается, и, поднявшись на пригорок, я вижу первые стены. До них еще далеко — к ночи не добраться. Сам Туман решает вернуться обратно в лес и отдохнуть. Не имеет значения, где разбивать лагерь — здесь или ближе к стенам: в город получится зайти только завтра. Пока Рутил выискивает хворост для ночного костра, я брожу вокруг, собирая травы. Все, что получится обменять на монеты в Крифе, — мне по-прежнему нужна новая куртка — запихиваю в сумку, где уже лежат два мешочка с порошком земных звезд.

В этот вечер я остаюсь у костра, перебирая корешки и листья, а не ухожу лежать на земле в одиночестве и тишине да смотреть в небо. Все еще чувствуя себя неуютно, слушаю их ленивые разговоры, Туман рассуждает, что первым делом нужно сменить лошадей, потом пополнить запасы соли, жира, заштопать прохудившуюся одежду.

— В Крифе пробудем день, не больше, — подытоживает он и смотрит на меня.

Утром я склоняюсь перед лошадью, благодарю ее за труды, говорю, что грядет пора прощаться.

— Можем забрать ее по пути назад, — почему-то предлагает Туман, проходя мимо, смеется надо мной. — Будет у тебя два ручных зверя.

— Кала не домашняя курица, — скупо отвечаю я и усаживаюсь верхом. Дожидаюсь остальных, и мы снова поднимаемся на пригорок, за которым дорога в город, и движемся к первой стене.

Я чувствую нутром, скулящим, словно Кала с занозой в лапе, — здесь опасно. Тяну лошадь за поводья, веля остановиться, расправляю ладонь, чтобы услышать. Я жду, знаю, что услышу. Знаю. Порыв ветра несет ко мне звуки, чужие слова, сказанные там, за стеной, не сегодня, а несколько дней назад. Слова, застрявшие в воздухе, становящиеся тише с каждым мгновением, теряющиеся в шуме, но никогда не исчезающие бесследно. Время все хранит.

«За любые сведенья о ней плачу золотом. За нее саму, живую и невредимую, заплачу оружием».

Сильно сжимаю кулак, стремясь избавиться от звуков. Пусть будет тихо.

Нужно что-то иное, чтобы отвлечься, чтобы слова Ардара не разорвали меня, я почти забыла, как это непросто. Под пальцами чувствуется шрам. Провожу другой рукой по рубцу сверху, закрываю глаза чтобы не видеть стен. В город нельзя. Лучше дать Туману снова разорвать мне ладонь, чем пройти по улицам, где Ардар был совсем недавно. Я готова отказаться от обещания, готова снова висеть на крюке в тюрьме палача, согласна сорваться в бега, не есть, не пить, истекать кровью, стонать от боли, но в город нельзя.

Кто-то касается моего локтя, и я открываю глаза, боясь увидеть его.

— Жрица? В чем дело? — Сапсан отодвигается от меня, он смотрит, не понимая, взволнованно. Обвожу взглядом вернувшегося Тумана и поравнявшегося с нами Рутила:

— Я не пойду. — И спешиваюсь, спрыгиваю на землю, надеясь, что она меня поглотит и укроет от беды.

— В чем дело? — Туман, в отличие от Сапсана, спрашивает строго. Я боюсь отпустить лошадь, держусь за ее бок обеими руками, уставившись на гладкую шерсть. Вижу, как подрагивают пальцы, и презираю себя за слабость.

Дыши. Просто дыши.

— Жрица, объяснись, — требует Туман, ступая на землю. Сапсан, помедлив, спускается с лошади, Рутил тоже тяжело приземляется.

— Я не пойду в город. — Совладав с голосом, все-таки нахожу в себе силы посмотреть ему в глаза, на стены позади него. Мне нельзя, лучше оказаться в небытии Смерти, чем в Крифе.

— У нас был договор, ты сама выбрала, — Туман напоминает об обещании, будто я когда-то забывала свои клятвы. Складываю руки на груди, пряча противную дрожь. В горле сухо.

— Был и остается. Я буду здесь.

— Нет. — Качает головой Туман. — Мы все пойдем.

— Нет.

Он замирает, равно как и я. Никто из нас не собирается уступать. Туман считает, что я способна сбежать, и в этом прав, но никакая сила не заставит меня пройти через стены, думаю это он тоже понимает. Кто как не он должен знать, что меня не страшат удары и раны. Туман пристально смотрит, прежде чем ответить, и я чувствую — внутри нарастает напряжение. Тяжело давит на грудь извне. Я готова умереть, чтобы не вернуться, я готова убивать, чтобы не встретиться с Ардаром. В злости, клокочущей в горле, не замечаю ничего, ничего не говорю, никому не верю.

Рутил хватает меня за руку и тянет вперед, к городу. Вдоль от плеча до ладони протекает жидкий огонь и вливается в него, заставляя вздрогнуть, отпустить меня и упасть, схватившись за голову.

— Сделай так еще раз, и я выжгу твой разум, — жарко шепчу ему, чуть склонившись. Тело еще горит от всплеска огня, дрожат губы, и где-то далеко удивленно скулит Кала. Все, сжавшись, скукожившись, обугливается от горящей ненависти, заполняющей пустоту.

Сапсан отчаянно смело шагает ко мне, собираясь атаковать.

— Стой, — велит Туман, удерживая его жестом. — Она напугана. Боится и потому борется.

— Глаза… — шепчет Сапсан, и я отворачиваюсь.

У меня достаточно огня в крови, чтобы сжечь целый город, я собираю его, берегу, прячу, и иногда он горит в глазах.

— Что тебя пугает? — тревожно говорит Туман.

Я не боюсь Богов, пыток и Смерти, он это знает.

Сапсан медленно подходит к Рутилу, помогает тому подняться.

Я кладу ладонь на грудь, под ключицей, пытаюсь усмирить жар. Рывком вытаскиваю флягу с остатками воды и залпом выпиваю до дна. Метал под пальцами теплеет и гнется, но внутри сердце уже остывает. Моя ненависть более не жжет.