Я лежу на земле и смотрю в небо, как и каждую ночь.

Я слышу только шелест листьев и травы, но внутри стягивается тугой узел тревоги и паники. Вытянув руку вверх, пропускаю ветер сквозь пальцы и, прислушиваясь, закрываю глаза. Звуки разносятся на тысячи шагов, летят по воздуху, приходят ко мне. Сквозь шум ночи прорывается конское ржание и топот копыт.

Я сжимаю кулак и открываю глаза. Проклятье…

Подскочив, закидываю сумку, пинком засыпаю землей угли потухшего костерка. Конь вздрагивает и, фыркая, переступает ногами. Я хватаюсь за гриву и сажусь верхом.

— Скачи! — Cильно бью его бока пятками. — Скачи, или нас обоих убьют.

Конь взбрыкивает и срывается с места. Если успею добраться до реки, то шанс еще есть, а так нет, нет. Слишком поздно услышала. Бедра сводит от напряжения, пальцы цепляются за гриву коня, мы скачем все быстрее. Перекинутая через плечо сумка хлещет по спине. Жаль, не успела вытащить оттуда куртку: набитая под завязку, она бьет при каждом прыжке.

Нужно к реке, иначе след не оборвать.

Я освобождаю одну руку и снова пропускаю воздух сквозь пальцы. Ветер свистит в ушах, но я уже могу слышать, как натужно дышит охотник. Слишком близко, слишком поздно почуяла его.

— Давай, — склонившись, шепчу коню. — Если хочешь жить. Тебя убьют первым.

Он всхрапывает и несется темной ночью. Я едва поспеваю лавировать меж деревьев, как летучая мышь, но другого выбора нет. Тороплю, бью гладкие бока пятками, с трудом удерживаясь на коне. Наездник из меня не лучший, но до реки только так можно успеть.

Я не оглядываюсь, мне больше не нужен ветер, чтобы услышать лошадь позади. Так нелепо, так глупо… Перестать быть осторожной, расслабиться, дать себе передышку.

Сжимаю пальцы на загривке, путаясь в поводьях. Не уйдем. Поздно.

Кусты расступаются внезапно, и мы едва не падаем с обрыва. Под нами река — шумная и быстрая. В последний момент дергаю коня за поводья, и, не сбавляя скорости, он скачет вдоль края. Я оглядываюсь, надеясь, что охотник не успеет повернуть и сорвется, но нет, он ловко справляется с лошадью и устремляется за мной.

— Чуть-чуть, совсем немного, терпи… — шепчу в ухо коню.

Река по правую руку, должно быть, холодная, как и все горные воды, блестит под светом луны. Я гоню вдоль обрыва, спуститься бы ниже к реке, теперь и вода не сможет меня укрыть. Уже не спрятаться, но сбежать еще можно.

Конь резко встает на дыбы, я обхватываю руками мощную шею, прижимаюсь всем телом, чтобы удержаться. Обезумевший от раны, он рвет в сторону, прямо с обрыва, мимо свистит еще одна стрела, и мы летим вниз.

— Прости меня, — шепчу на древнем языке, прежде чем отпустить шею.

Я разжимаю руки, но вокруг левой намотаны поводья. От удара о воду накатывает боль, холод вытравливает воздух из груди, а я дергаю рукой, пытаясь освободить запястье. Напрасно — в миг замерзшие пальцы не цепляются за натянутый ремешок. Конь идет на дно, и я вместе с ним, течение кружит нас, ничего не видно. Только холодно. Спиной ударяюсь о камни, затем висок пронзает острая боль, а сверху туша коня придавливает меня ко дну.

Я замираю на секунду от безысходности. Я вижу лунный свет сквозь прозрачную воду. Яркий в этой темноте. Холод притупляет боль, и мне почти спокойно. Легко.

Проклятье, если бы я только успела.

Легкие будто дикий зверь лапой разрывает от нехватки воздуха, а затем темнота становится уютной.

Возвращаясь, чувствую все разом. Еще мокрая одежда липнет к телу, тугая повязка давит на глаза, связанные цепью запястья онемели, а голоса птиц звучат глухо из-за мешка на голове. Я стараюсь не делать глубоких рваных вздохов, не показываю, что вернулась, неподвижно лежу на боку с заведенными за спину руками и просто слушаю. Если не убил, значит, нужна живой.

Охотник двигается размеренно, неторопливо. Он тяжелый. Его лошадь недалеко от меня щиплет траву. Совсем близко шумит река. Охотник не спешит уходить, соперников у него нет, выигрыш уже в руках, он собирается дать лошади отдохнуть после ночной погони.

Невероятно хочется перевернуться, бок ноет, а в разбитый о камень висок будто воткнута палка. Спину прикрывала сумка, она и смягчила удар. Видимо, с нею и всеми вещами придется попрощаться, вряд ли охотник озаботился и прихватил их.

Коня жаль. Хороший был конь. Покладистый и сильный.

Сквозь повязку и мешок не видно ни проблеска света, но солнце греет горячими лучами. День почти в зените. Я терплю боль и неудобное положение и даже не вздрагиваю, когда спустя несколько часов он поднимает меня и перекидывает через лошадь. Оказываясь вниз головой, еще более остро чувствую пронизывающую боль в виске. Молчанием я могу выиграть больше, а выдавать себя мне совсем не с руки. Охотник легко забирается на лошадь, хотя, судя по шагам, должен быть тяжелым, и, придерживая меня за ремень штанов одной рукой, пускает ее вскачь. Хребет лошади впивается в живот, и это суровое испытание терпения. Я стараюсь не шевелиться, но порой все-же вздрагиваю, когда какой-нибудь ухаб чувствуется особенно остро. От движения я порой сползаю чуть ниже, и охотник одной рукой возвращает меня на место. Сильный, паскуда.

— Долго будешь притворяться, отродье? — вдруг громко спрашивает он, замедляя бег лошади. Я молчу, но напрягаюсь, его голос звучит угрожающе. В следующее мгновение он рывком подкидывает мои ноги кверху, и я мешком падаю на бок. От удара о жесткую землю выбивает дух, какая-то палка царапает плечо. Я перекатываюсь в сторону и подтягиваю колени к груди, защищая живот. Копыта цокают рядом, но мимо.

— Привал, погань. — Он спешивается, пока я пытаюсь хоть как-то сориентироваться, вставая на колени. — И не вздумай ничего вытворять. Не пожалею.

Я его не слушаю, после долгого дня в пути живот болит так, что дышать не хочется, и я склоняюсь вперед.

Терпи. Не убьет, просто пугает.

— Я знаю, что ты говоришь на моем языке, — Он подходит и рывком ставит меня на ноги. От него веет пылью и зверем, чувствую даже через мешок.

— Хаас, — против воли вырывается у меня со вздохом облегчения. Я-то думала, Ардару везет, а то волк, они на меня еще не охотились. Ардар про таких только рассказывал, сам не встречал.

— Думаешь, если молиться моему Богу, тот сжалится? — с издевкой спрашивает он и, сдернув с моей головы мешок, мерзко шепчет в ухо: — Таких тварей, как ты, нужно сжигать, так что я достаточно милосерден.

Мне с трудом удается отклониться от него. Противно до тошноты.

— Я не знаю, за кого ты меня принимаешь, — хрипло произношу я, пытаясь пересилить боль и отвращение, — но ты ошибся. Я просто иду на Запад.

— Просто идешь на Запад? — Угроза в его голосе становится более очевидной, а с завязанными глазами я все еще не могу видеть хааса. — Из-за тебя, дряни, сгорела заживо семья. Ты сама заколола женщину в святом круге. Я шел за тобой не один день. Я знаю, кто ты. Знаю, что, пока твои руки связаны, а глаза закрыты, ты беспомощна и никого не сможешь проклясть, демон.

Я ничего не отвечаю на это. Демон так демон. Проклятья — вещь относительная.

— Я просто иду на Запад, там…

— Ты меня не обманешь, гадина. Думаешь, твое личико и жалостливые речи подействуют? Не в этот раз. — Он хватает меня за локоть и тянет за собой, приходится изловчиться, чтобы не упасть, толкает в плечи, спиной я чувствую ствол дерева. Охотник, не пытаясь быть аккуратным, зло развязывает мои натертые до крови руки, заводит их за дерево и снова обматывает запястья цепью. В его тяжелом дыхании мне чудится то ли опасность, то ли опасение — сложно распознать.

Я сползаю вниз по стволу, едва он отпускает мои руки, разжимаю кулак, разворачиваю ладонь, слушаю ветер. Вокруг ни голосов, ни шума механизмов, только звуки природы. Если и удастся сбежать, на лошади он легко и быстро найдет меня снова, а попросить убежища поблизости не у кого.