Без мешка намного проще дышать, и мой нос улавливает запах цветущего кромула: ядовитые воздушные семена и обжигающие листья. Животные держатся подальше от таких растений. Неспроста охотник выбрал это место для ночи. Хаас в некотором роде животное, но терпит кромул поблизости, а на планете не так много лугов, заросших ядовитой травой. Так зачем он привел нас сюда?

Вот же вляпалась…

Боль во всем теле не слишком меня заботит, как и жажда или голод. Пройдет. Гораздо важнее понять, зачем я охотнику, и распрощаться с ним как можно скорее. Но пусть сам начнет говорить. Мне нечего бояться, сразу не убил — не убьет и теперь, если не провоцировать. Есть подозрения, не сорвись я в бега, могла бы отговориться, прикинуться странствующей безродной. Волк хоть и говорит да делает уверенно, но ветер за версту разносит его сомнения.

— Бросил мою сумку? — спрашиваю я, в общем-то догадываясь о ее судьбе.

— Приберег, не волнуйся, — ядовито бормочет охотник, с хрустом ломая ветки для костра. Что ж, немного жаль куртки и карты, что была в кармане, а остальное не страшно потерять. И коня, коня очень жаль.

Он разжигает костер, высекая искры, громко жует сухари, встряхивает одеяла — судя по всему, раскладывается на ночлег и будет спать явно не на голой земле, как я. Еще раз пропускаю ветер сквозь пальцы, но нет, ничего не меняется, и даже лес постепенно затихает. Мне бы зверя дикого, сильного и большого, как охотник, может, и ушла бы, а так и надеяться бессмысленно.

По шагам слышу подошедшего охотника, по движению воздуха понимаю, что он присаживается рядом. Молчит, видимо смотрит на меня. Мне должно просить помощи и плакать, как и любой напуганной женщине, но он уже не поверит, а потому я не трачу силы. Даже головы не поворачиваю.

Я снова прислушиваюсь к ветру, пытаясь понять, где оказалась. Он увез меня южнее моей дороги, вглубь леса, подальше от реки. В нескольких днях пути отсюда поднимаются горы и редеют деревья, там другие звуки, и воздух движется иначе. Вероятно, охотник ведет меня туда, а значит, у меня чуть меньше трех дней, чтобы сбежать. И кромул может помочь, если не убьет меня семенем.

Охотник хватает меня за шею, а к губам прикладывает жестяную флягу. В первый момент я даже не пугаюсь жестких пальцев, лишь радуюсь воде. Во рту у меня сухо, разбитые и растрескавшиеся губы щиплет от влаги, но не делаю глоток — он не станет меня поить просто так. Стискиваю зубы и стараюсь вывернуться. Пальцы на шее сжимаются еще сильнее, не давая крутить головой, но нежданно отпускают.

— Это просто вода, — снисходительно произносит он, пока я сплевываю все на землю. — Или ты в реке нахлебалась? Я могу тебя заставить.

— Подозрительная доброта, — сквозь подкатывающую тошноту бормочу я. Но в какой-то степени он прав. Со связанными за деревом руками и глазами, закрытыми повязкой, я не могу сопротивляться, и принудить меня проще простого.

— Я гонялся за тобой не для того, чтобы ты издохла от жажды. Пей.

— Нет.

— Больше предлагать не буду, — лениво соглашается охотник и, наконец, отходит.

Я тихо облегченно выдыхаю. Не знаю, как хаас выглядит, но злостью от него веет так, что дышать трудно. Пока охотник двигается и готовит себе поесть, пока возится с лошадью и костром, я еще нахожу силы слушать, думать и опасаться, но стоит ему затихнуть, как усталость и боль одолевают меня. Я подтягиваю одно колено к груди и, неудобно скрючившись, кладу голову на него. Опускаю веки и почти сразу, впрочем, привычно, проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь снова от ощущения беды. Это теперь каждую ночь будет? В очередной раз расправляю ладонь, чтобы услышать ветер, и вздрагиваю. Резко поднимаю голову. В мою сторону движется полчище огромных крыс, и это пострашнее охотника.

Без обид, хаас, но каждый сам за себя.

Я тянусь к растертому запястью, с трудом сдерживаясь, чтобы не зашипеть, и расцарапываю подсохшие ссадины. Размазываю выступившую кровь по подушечкам и кладу мизинец одной руки на указательный другой, безымянный на средний, средний на безымянный и указательный на мизинец. Приходится наклониться вперед и основательно вывернуться в плечах. Хорошо хоть дерево молодое, довольно тонкое.

Воздух медленно начинает двигаться по кругу.

Давай, ветер, поднимай спящий кромул.

Это не вихрь, для вихря слишком мала жертва, но достаточно, чтобы семена разлетелись и отпугнули крыс. Главное не вдохнуть. Я не могу разъединить пальцы, не могу понять, повернуло ли полчище в другую сторону. Нос начинает раздражать пыль, и каждый вдох может принести отраву. Ветер шумит, шевелит траву, кусты и низкие деревья, а я напряженно жду разрывающего уши крысиного писка.

Меня хватают за голову грубые горячие пальцы. Дергаюсь от неожиданности, но я все еще привязана к дереву, деваться некуда. Охотник стягивает мою повязку вниз, на нос. И тут же прикладывает ладонь к моим глазам. Все равно я ничего не успеваю увидеть, отвыкла смотреть, да и ночь.

— Молчи.

— Слушай! — велю в ответ. Теперь я не боюсь отравы, ткань не пропустит воздушных семян. Отнюдь не мелкие грызуны с визгом приближаются, быстрые и кровожадные, истребляющие всех, кто встретится на пути. Обогнать их не может даже лошадь. Если семена не сработают, единственный шанс спастись — забраться на большое дерево, а мои руки связаны.

— Крысы, — шепчет он невнятно, тоже опасаясь отравиться. Охотник не двигается, а я вдавливаю пальцы друг в друга изо всех сил, плечи ноют, мышцы сводит судорогой. Еще мгновение, и отпущу. Еще чуть-чуть. Я чувствую каплю крови, стекающую вниз по ладони. Я вся — оголенный нерв. Каждым открытым участком кожи готова почувствовать мелкие зубы, тонкие когти, длинные толстые хвосты. Как бы то ни было, я не имею права умирать…

Слышится испуганное ржание.

Ты бы хоть лошадь спас, хаас. Отравится ведь.

И вдруг крысиный визг становится совсем пронзительным. Агонизирующим. А после исчезает вовсе.

Я разжимаю онемевшие пальцы, и кружащийся ветер незаметно стихает.

Хвала Богам, людоеды передохли раньше, чем дошли до нас.

Семена кромула все еще в воздухе, а я начинаю волноваться за лошадь. Ветер кружил поземкой, если ее голова была поднята вверх, может, и не вдохнула яда. Кроме шумно фырканья и ударов копыт о землю, животное не издает звуков. Возможно, уже отравилось.

Охотник, продолжая закрывать мне глаза, тоже слышит наступившую тишину, но молчит. Его рука плотно прижата к моему лицу, и я ощущаю, как он придвигается еще ближе. Колено упирается ему в грудь как единственная преграда, и я явственно ощущаю, что теперь, после пережитой опасности, он ненавидит меня еще больше. Оттого, что ему пришлось спасать демона. Думаю, он догадывается, что кромул поднялся не просто так, и доказательства ему не нужны. Я растираю каплю крови пальцами по ладони. У меня по-прежнему чуть больше двух дней на то, чтобы уйти от охотника. Он бьет кулаком по стволу дерева, рядом со мной. Воздух рассекается со свистом, а от коры отлетают мелкие щепки, царапают мне шею и ухо. Я дергаюсь в сторону, от рывка страдает плечо, и руки щиплет от новых ссадин, его ладонь успевает за мной, не позволяя хоть что-то увидеть.

Хаас, проклятье, отойди уже от меня.

Только он остается рядом, ожидая, когда все семена коснутся земли. Их воздушные мешочки распадаются от малейшего удара, и пока не пойдут первые цветущие ростки, кромул не слишком опасен. Охотник, так и просидевший несколько часов не шевелясь, опираясь одной рукой о ствол и нависая надо мной, наконец, отталкивается и довольно безболезненно поднимает повязку мне на глаза.

Я с трудом выпрастываю ногу, на которой сидела большую часть ночи, и опираюсь спиной о дерево.

— Почему они ушли? — Голос у меня скрипучий от долгого молчания и из-за пересохшей глотки. Звучит наверняка неправдоподобно, но это лучшее, что я могу выдать. Я должна быть хотя бы удивлена.

— Ты их убила, — безразлично отвечает он, стоя где-то рядом с лошадью. Хвала Богам, додумался ее проверить.