— Она станет как ты?

— Если сделаешь все верно, не станет. Назвала бы иначе, было бы сложнее. А так ива и ива, во дворе растет. Будут искать, не найдут.

Верба кивает, порывисто обнимает меня и убегает к себе, поплакать вдоволь.

Просыпаюсь я задолго до рассвета, собираю сумку, перетягиваю руку туже, чтобы управлять лошадью. Верба уже хлопочет на кухне, заворачивая пироги в тряпки. Рутил приносит фляги, заполненные водой и, забрав сумку с моими скудными пожитками, уходит седлать коней. Я выхожу следом, но не мешаю. Над горизонтом зарево, а на дороге виднеются два наездника. У дома они спешиваются, Туман приветствует Рутила, мне же достается хмурый взгляд. Второй хаас довольно юный, кудрявый и улыбчивый.

— Сапсан, — дружелюбно произносит он, подойдя ближе.

— Самоубийца? — Настроение скверное, и я не разделяю воодушевления.

— Смельчак, — бросает Туман, проходя мимо. У моей лошади они с Рутилом возятся меньше всего, нагружая по большей части своих. На крыльце появляется Верба со свертками и протягивает их мужу. Взяв пироги, Рутил берет ее за руки, ласково целует ладони и мягко уводит в дом. У меня замирает сердце. Преодолевая себя, подхожу к Туману, пока он возится со стременем.

— Вели Рутилу остаться, — требую я, но он ничего не понимает. — Если мы погибнем в тихих землях, Верба не справится одна.

— Она не будет одна. — Пожимает плечами Туман, затягивая ремень.

— Демоны, Волк, ты знаешь, о чем я говорю.

— Это его решение. Он считает себя обязанным, потому что ты спасла его дочь.

Я беззвучно шевелю губами, прикрыв глаза. Тяжело вздохнув, Туман поворачивается ко мне:

— Не шли проклятий, Жрица. Мы вернемся. Я даю тебе слово.

— Как будто я стану тебе верить, — зло бросаю ему и вскакиваю на свою лошадь. Рутил выходит на крыльцо один и решительно закрывает дверь. Простились, значит.

— По коням. Я спешу. — И пускаюсь галопом.

Туман, поравнявшись со мной, указывает направление. Он двигается параллельно, держа выбранный темп, и не ропщет. Я не оглядываюсь — в отличие от остальных, у меня нет дома и, оставляя позади хаасово племя, не о чем жалеть. Сумка на плече бьет по ссадинам, но я не морщусь. Первые несколько минут мы движемся по дороге, потом сворачиваем, и я узнаю тюрьму палача вдалеке.

Внутри от злости все сжимается, и, ударив лошадь по бокам, я принуждаю ее скакать быстрее. Ветер свистит в ушах, кто-то кричит мне вслед. На шум выходит палач, и я заставляю себя отвернуться.

Не смотри. Не смотри. Моя ненависть для другого человека.

Лошадь мчит, яростно фыркая, стучит копытами по камням и уносит прочь. Дальше от места, пропитанного кровью и жестокостью. Дальше от человека, которому я пообещала не мстить, и не посмею нарушить слово. Быстрее, быстрее.

— Спасибо тебе, спасибо, — шепчу кобылице, пригибаясь ниже.

Отъехав довольно далеко и приструнив лошадь, разрешаю себе посмотреть назад. Туман нагоняет первым, за ним Рутил и дальше всех — Сапсан. Не зря только один из них охотник.

— Что это было, Жрица? — Зло щурит глаза Туман.

— Куда дальше, Волк? — Рука снова кровоточит, я уже сомневаюсь, что источник поможет.

— К реке, левее бери, — легко отвечает Сапсан и пускает коня меж нами, вырываясь вперед. Мне хочется улыбнуться, но раненная ладонь дрожит от напряжения, а я пленница своего слова. Это невесело. Туман держится рядом, не давая мне уйти в сторону или отстать. Так и идем, Сапсан впереди, Рутил позади. К полудню хаасы решают сделать привал, но я против, и потому Вербины пироги они едят, не слезая с коней. К вечеру уже говорят о ночлеге.

— Лошади устали, Жрица, — словно неразумному дитю объясняет Туман.

— Далеко до реки? — я обращаюсь к Сапсану, будто он единственный, кто знает местность.

— Часов пять.

— Там и переночуем, — Склонившись к лошади, глажу ее мощную шею. Расправляю пальцы, чтобы услышать ветер, и они застревают в спутанной гриве. Сквозь шум леса я различаю звук текущей воды.

— Так до Крифа они не дотянут, — раздраженно подмечает Туман, но соглашается. Он не позволит и дальше решать мне. Уступает на первых порах, пока это не грозит бедами. Приручает. Но и я не собираюсь загонять лошадей, только сегодня. Медлить больше нельзя.

С закатом, в густеющих сумерках лес затихает. Сапсан, по просьбе Тумана, более не идет первым, а следует сразу же за нами. Все порядком утомлены, и хаасы уже даже между собой не перекидываются фразами. Когда шум воды становится слышен каждому, припускаю лошадь чуть быстрее и, вырываясь на берег, загоняю ее в реку.

Хвала Древним, я наконец-то здесь.

Отпускаю поводья, неудобно изогнувшись, снимаю сапог, перекидываю ногу, снимаю второй, чтобы не намочить, и, зажав их в руке, спрыгиваю, оказываясь по пояс в воде. Не обращая внимания на холод и удивленные взгляды хаасов, я переступаю босыми ногами по камням, ища опору, и опускаю кровоточащую ладонь в реку. На мгновение боль становится невыносимой и тут же проходит, вода протекает сквозь рану, вымывая гниль. Она берет свое, даруя желанное. У меня вырывается облегченный вздох. Забросив сапоги на берег, я обхожу лошадь и становлюсь впереди, оказываясь лицом к ней. Кладу руку на ее лоб и склоняю голову, выражая благодарность за сегодняшний день. Нам предстоит долгий путь, и лучше всего уважать друг друга сразу.

— Жрица, — зовет Рутил с берега, и мне нужно сделать шаг в сторону, чтобы увидеть его. — Выбирайся.

Хаасы развели огонь, у которого мне предлагают просушиться после реки, Сапсан забирает поводья и привязывает мою лошадь рядом с остальными.

— Мы гнали весь день, чтобы ты окунулась? — едко спрашивает Туман, доставая из сумки вяленое мясо и протягивая мне. Помня о кромуле, я ничего не беру из его рук. Он хмыкает и откусывает сам, больше не предлагает. Тоже помнит.

Возле огня одежда высыхает быстро. Разминая уставшие и замерзшие пальцы, проверяю ладонь. Рана не чувствуется так же остро и затянется к утру. Последний след пыток сойдет, но повязку придется поносить, чтобы хаасы ничего не заподозрили. Бесед у костра не выходит, как и все, я растягиваюсь на земле и засыпаю.

Первым поднимается Туман, с зарей и птицами, он почти не издает звуков, но я слышу и открываю глаза. Сжимаю кулак, впиваясь ногтями в повязку, кожа под ней чувствуется рубцовая, что странно. Так было только однажды и, как будто я могу когда-то забыть об этом, на память у меня остался кривой уродливый след на животе. Вода лечит, не оставляя шрамов, иначе на мне не должно быть целого места. Впрочем, рука, не дергающаяся от пронизывающей боли, все покрывает.

Встав, я спускаюсь к реке, вижу, что Туман плывет к другому берегу, борясь с течением, и, набрав в ладони воду, пью и умываюсь. Намокшую повязку снимаю и изучаю рубец. С обеих сторон это выступающая линия чуть темнее цвета кожи, но смертельной черноты и крови нет, пальцы двигаются так же ловко, как и прежде. Держать вожжи сегодня будет удобнее. Обвязываю лоскутом руку и поднимаюсь. Туман уже плывет обратно, а остальные еще спят. Я отхожу недалеко, прогуливаюсь меж кустов и деревьев, высматривая что-нибудь съедобное. Приглядываю орешину и, дотянувшись до ветки, принимаюсь трясти.

Трещат сухие палки под ногами Тумана. Он останавливается, уловив что это не побег.

— Громко шумишь, Волк, — с натугой проговариваю я, почти повиснув на ветке, — зверье распугаешь.

Туман зло сопит и только.

— Нравится тебе за мной гоняться. — Тряхнув последний раз орешину и ничего не добившись, я отпускаю ветку и оборачиваюсь. Он не обсохший после реки, в одних штанах с босыми ногами, вероятно бросился ловить сразу же, выглядит правда злым. Тяжело дышит и сжимает губы.

— Бить будешь? — Я усмехаюсь, глядя на его сжатые кулаки.

— Возвращайся, — глухо советует он, и я послушна. Остаюсь без орехов на завтрак, но и без увечий. И плохо, и хорошо. У места ночевки Туман натягивает сапоги и рубаху, сует мне опустевшие фляги, чтобы набрать воды. Вероятно, в благодарность за вчерашние уступки хаасов, а может, потому что в первые после встречи с Туманом на моем теле нет ран и побоев, сегодня я не возражаю и язвлю меньше обычного. Припрятав бутылку для себя, остальные отдаю проснувшемуся Рутилу и толкаю в плечо Сапсана.