Я ничего не вижу, я слепа как крот. Вместо того чтобы рассказать, как прошел последний час, я отмахиваюсь и залезаю на свою кровать, скинув сапоги и куртку. Пусть хаасы сгинут в бездне, но сегодня больше никто ничего от меня не добьется. Я укрываюсь одеялом с головой и засыпаю, несмотря ни на что, а утром делаю вид, что сплю до тех пор, пока Рутил с Туманом не отправляются куда-то, оставив меня с Сапсаном. Выждав еще немного, я сажусь на постели и переплетаю растрепавшиеся волосы.

— Тебе нельзя выходить, — смущенно произносит Сапсан, стоит спуститься на пол за сапогами.

— А цепей он не оставил?

— Не злись. Там небезопасно.

— То ли дело в тихих землях.

На душе у меня мутно и противно. Игнорируя собственную немощь, я собираюсь заняться более насущными вещами, чем внутреннее равновесие. Первым делом, устроившись на кровати поудобней и подоткнув под спину подушку, я проверяю Калу и девочек. Они спокойны, ничего плохого не приходит с их стороны. Затем я проверяю Ардара, его почти не слышно, мне удается различить постоянное напряжение и боль утраты, но это исходит от него больше четырех лет, с тех пор как мне удалось уйти. Ища в памяти что-нибудь полезное, я пытаюсь вытащить все необходимое, чтобы сдержать клятву в тихих землях.

Пару раз я слышу, как Сапсан зовет, но не обращаю внимания. Если мое тело должно находиться здесь, то разуму не обязательно. Копаясь в детских воспоминаниях о матери, я выбираю еще парочку с Птахой из тех, что остались четкими, чтобы отдать Забвению при необходимости. Мне грустно. Птаха почти забыта, осталось так немного. Я обещаю себе помнить, что Ардар убил ее и что я испытала тогда. Тщетно потратив несколько часов на безрезультатные поиски, я взываю к Забвению.

«Я знаю, как поддерживать клятву на большом расстоянии?»

«Знаешь», — усмехается Забвение, и, закусив губу, я отдаю первую встречу с Жизнью в обмен на подсказку. Сделка совершается, и из глубины памяти всплывает мамино лицо.

— Земля была прежде всего, — говорит она, а мне пять, я едва слушаю, вокруг столько цветов, и Птаха катается по траве. Я хочу играть, но мама просит послушать:

— Не отвлекайся. Будь внимательна. Земля была прежде всего, потом появился огонь, потом воздух и последней была вода. Запомни, как бы не жгло пламя или как бы свирепствовал ветер, как бы не били волны, земля была прежде всего. Все, что создано вокруг, — создано ею, внутри нее воды, внутри нее жар, она дает деревья для тени, листья для воздуха. Даже мертвые камни — ее. Если тебе что-нибудь понадобится, и не будет надежды на Великих, попробуй попросить это у земли.

Я жмурюсь здесь, сегодня, сейчас. Мамы нет слишком давно, я начинаю забывать ее.

Открыв глаза и оглядывая комнату, я вижу хозяйку дома, а не Сапсана.

— Обед для вас. — Она указывает на поднос с тарелками. — Меня попросили присмотреть за тобой. — И при этом в ее глазах вина или нечто схожее. — И не заплатят, если я позволю тебе выйти.

— Тебе заплатят. — Я киваю и спрыгиваю с кровати, беру с тарелки булку хлеба, начинаю жевать, глядя в окно. — Что вчера происходило на улицах?

— Они говорят, что не верят в Богов, но сами сжигают женщин на жертвенных кострах, называя демонами.

Муть поднимается, застревает в горле, едва не выворачивая меня наизнанку. Я оборачиваюсь:

— Кто-то сжигает женщин, а ты экономишь на свечах. Удобно, так ведь?

Она не обижается, она колет в ответ:

— Тебя держат здесь как узника, а я думала, ты не такая, как мы.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы осознать.

— Не пленная? — я поражаюсь собственной догадке.

— Без должной защиты женщине здесь долго не прожить. Выбрать можно один раз, а потом расплачиваться. Хочешь собой, хочешь иначе.

— И оно того стоит? — я выгибаю бровь.

— Выбрать можно один раз, — повторяет она, намекая, что отказаться после уже нельзя. У меня нет сочувствия ни к ней, ни к остальным. Теперь ясна осторожность Тумана и нежелание говорить со мной о городе. А я попросила ту девушку ждать меня еще три месяца в месте, где не нужен лишний повод, чтобы оказаться сожженной.

Я чувствую слишком много за раз, чтобы говорить.

Сапсан возвращается и отпускает женщину. Обед остается мною не тронутым, тошнота не отступает. Я начинаю думать, что лес с дикими зверями не так уж и плох в сравнении с Парсоном. К вечеру возвращаются Туман и Рутил, без лишних слов мы собираем сумки и покидаем гостевой дом. У двери стоит один конь, на которого и грузятся все вещи, а на выходе из города нас встречает группа людей из пяти человек на лошадях.

Мы выступаем в горы, и я чувствую, что Боги еще не закончили шутить.

Туман держится на расстоянии шага все три дня, что мы поднимаемся. На привалах и ночевках хаасы укладываются отдельно от сопровождения. Никакой реки не слышно поблизости, но роптать мне пока не с руки, слишком много опасных людей вокруг. Тропы, по которым мы движемся, порой очень крутые, и размокшая от дождя земля разъезжается под ногами днем, а к вечеру грязь подмерзает, и наледь мешает двигаться лошадям. В теплом свитере и штанах холод чувствуется не так остро, руки в перчатках почти не мерзнут, но слушать ветер не получается. И плохо, и хорошо.

На четвертую ночь, пока я изучаю небо, стараясь разглядеть красную планету, Туман ложится рядом со мной, почти касаясь плечом плеча. То, что договоренность между нашей группой и сопровождающими хлипкая, и каждый ожидает подвоха от другого, ясно и мне, а потому я не удивлена. Туман считает это необходимым, так пусть. Я только чувствую на себе его взгляд и вынужденно поворачиваюсь. Жуткие у него глаза, как есть, Смерть из них смотрит.

— Они должны понять, я тебя не отдам, — тихо произносит Туман. Это первое, что он говорит мне, после той ночи в Парсоне. Я снова смотрю в небо, а потом закрываю глаза. За всю ночь я не шевелюсь, как и Туман, не знаю, удается ему поспать или нет, а утром мы снова притворяемся, что в темноте, а только так разговоры меж нами честные, не звучат признания.

Сапсан, вновь вспоминает, что недолюбливает меня, и сторонится, Рутил с Туманом, напротив, близко, как никогда. Порой я ловлю внимательные взгляды сопровождающих мужчин и натягиваю капюшон сильнее, глубже пряча лицо. Неизбежное нападение меня не пугает. Туман готов к этому.

На полуденном привале тот, с кем заключался договор, подходит к нашему костру и опускается на корточки. Он протягивает Рутилу бутылку браги.

— Для согрева, — мужчина улыбается и, мазнув взглядом по мне, смотрит на Тумана. — Ты уверен, что стоит брать с собой девушку? Я могу присмотреть за ней, пока тебя не будет.

— Мы и без того будем должны, — пожимает плечами Туман. Он не может отделаться от меня, чтобы снова исключить из круга посвященных, и ему приходится обсуждать все при мне.

— Да, только рисковать девушкой глупо.

— Она останется с нами, — твердо произносит Туман, и мужчина, кивнув, возвращается к своим. Хаасы переглядываются, а мне ясно, что это последняя попытка договориться мирно. Я поправляю перчатки и прикладываю руки к щекам. Если мы не справимся с кучкой мужиков, то к ниадам нет смысла соваться.

И каждый миг становится ожиданием удара. Туман считает, что бой произойдет ночью, а значит, хаасам придется спать по очереди, я же думаю, что они будут ждать удачный момент, когда наша компания разделится, Рутил предполагает, что будут брать внезапностью, то есть в любой миг. Сапсан не пытается гадать.

Прав оказывается Рутил.

Я счищаю грязь с копыт коня, когда чувствую приставленный к горлу нож, не могу ни обернуться, ни освободиться.

— Будь паинькой, — спокойно произносит мужской голос.

— А зачем? Какая разница: убьешь ты меня сейчас или через пару дней?

— Не хочу я тебя убивать. Ты мне нравишься, я оставлю тебя себе.

— Тогда зачем нож у горла?

— Чтобы твои друзья не дурили, — он хватает меня поперек груди и медленно разворачивает. Первым из всех я вижу на коленях Сапсана, потом Рутила и последним Тумана. Как их смогли одолеть так быстро и так бесшумно?