В комнате был полумрак. Желтые занавески, слегка пропуская свет с улицы, делали ее золотистой и придавали особую интимность. Над полками, по всей стене, были расклеены различные дипломы и грамоты хозяина.

— Верно, твой приятель вечный студент. — Себле улыбнулась. — Всю жизнь собирал дипломы и похвальные листы.

— Да, пожалуй. Нет науки, которую он не пытался бы изучать, — ответил Сирак. — Как говорят: не пускайте на базар того, кто не может остановиться перед соблазном.

Себле его не слушала. Она рассматривала фотографии Искандера. Их было много: в военной форме, в гражданской одежде — самые разные.

— Разве он служил в армии?

— Да, переводчиком. Он был в Конго.

— Похоже, что он очень любит себя, — сказала Себле, продолжая рассматривать фотографии.

— Творческая натура. Кажется самому себе мессией.

Сирак взял Себле за плечи. Он почувствовал, что ее бьет мелкая дрожь. Он поцеловал ее в затылок. Она не пошевелилась. Ему хотелось увидеть глаза Себле, он повернул ее к себе и нежно сказал:

— Красавица моя.

Себле улыбнулась. Губы ее напоминали бутон расцветающей розы. Жаркое дыхание обожгло его. Он смотрел в ее глаза. Там сверкали мириады звезд. Сирак не мог справиться с собой. Она разделила его чувства…

Первой нарушила тишину Себле.

— Если бы этот миг мог продолжаться вечно! — прошептала она, подняв голову и поправляя волосы.

— Ничего вечного нет. Радость в том, что мы имеем сейчас. — Сирак нежно гладил ее лицо. — Ты прекрасна.

Себле положила голову ему на плечо.

— Если бы Агафари смог постичь тайну.

— Какую тайну? — спросил Сирак.

— Тайну вечной жизни.

— О, эту тайну! — Сирак усмехнулся. — Если бы Ева не заставила Адама отведать запретный плод, мы бы знали о жизни много больше. Адам вкусил незрелый плод и оставил роду человеческому незрелые знания. Теперь Агафари странствует в поисках древа жизни, в котором для человечества скрывается тайна победы над смертью. Произойдет чудо, когда он отыщет это древо и съест зрелый его плод!

Себле не понимала его. Глядя на нее, Сирак продолжал:

— За право обладать древом жизни начнется невиданная доселе борьба. Кому суждена долгая жизнь, а кто умрет молодым?! Рассудить это может лишь Страшный суд и кровопролитие… Для философа его жизни вполне довольно. А дурак не будет знать, что делать ему и с вечностью! — Сирак нежно поцеловал Себле в лоб.

— Когда же ты продолжишь историю Агафари?

— Может, даже сегодня.

— Значит, ты еще не начинал? Почему?

— У меня нет времени.

— Почему? — не унималась Себле.

— Ну что ты все «почему да почему», — засмеялся Сирак. — Занят был. О тебе все время думал!

— Знаешь, о чем я сейчас мечтаю? Мы с тобой сидим дома. Ты пишешь, а я рядом: читаю то, что ты написал. Мы обсуждаем твою работу. Мне так и представляется наша жизнь в спокойствии и любви. — Она смотрела прямо перед собой, как будто там на стене и была изображена эта идиллическая картина.

— Да, действительно прекрасно.

— Что? — очнулась Себле.

— Твои желания прекрасны, говорю.

— Разве ты не видишь, как мы сидим рядом и я опираюсь рукой на твое колено.

— Вижу, все вижу.

Себле продолжала мечтать вслух о том, как она подает Сираку кофе, обед, укрывает его накидкой габи, если станет прохладно. Сирак внимательно слушал ее и вдруг прервал:

— Но писателю этого мало.

— Мало преданности и любви, да?

— Не в этом дело, — сказал он и погладил ее руку. — Писателю необходима свобода. С той минуты, когда в нем зародится замысел его детища, и до того, как он его создаст, он должен быть свободным. Для него в это время ценно лишь творческое состояние его души. Он думает о своем произведении больше, чем о возлюбленной. Как сказал один из поэтов, влюбленный поэт в душе желает смерти своей возлюбленной.

— Значит, вам, людям творчества, нет дела до тех, кто вас любит?! — воскликнула Себле.

— Мы отдаем себя работе полностью и более всего нуждаемся в свободе.

— Если я буду понимать тебя, разве я смогу помешать твоей свободе? Я не стану отвлекать тебя от работы. И если увижу, что ты устал от книги, то пойму твое желание отвлечься. И буду ждать твоего возвращения в тени твоей любви. Какая еще свобода нужна тебе?

— Может, так и будет года два, а потом… — Сирак засмеялся.

— А потом?

— Потом? — повторил ее вопрос Сирак. — Ты будешь такая же, как все другие женщины. Станешь заботиться о детях, о благополучии семьи, о материальном достатке в доме. И тогда прощай, свобода, прощай, творчество, прощай все, чем живет писатель! Ведь писатели часто очень непрактичные в быту. Материальные блага не являются целью настоящего писателя. Он стремится к творчеству, к прекрасному… И вот тогда-то начинается немой поединок. Кончается взаимопонимание, место его наследуют ссоры и распри. И женщины правы в этом случае.

Себле слушала его внимательно, боясь пропустить хоть одно слово.

— Если ты так считаешь, почему же ты женился, и даже два раза?

Сирак не мог сразу ответить на ее вопрос:

— Не знаю. Жизнь полна парадоксов. Писатель обычно одинок. И он любит свое одиночество. Только тогда он может слышать свое сердце и писать. Мы стремимся к полной свободе. Но долг — это часть той же свободы.

— Как все-таки жестока жизнь.

— Может, когда-то человек и сможет постичь ее. И будет создан общественный порядок, который даст писателю все, что необходимо для того, чтобы он мог свободно творить. Наступят прекрасные времена, о которых сейчас можно только мечтать: все будут трудиться в меру своих возможностей и получать от общества то, что им необходимо. Я не думаю, что такое в принципе невозможно. Я верю, что человеческая натура изменится к лучшему. Но даже если на земле наступит рай, люди творчества не найдут в нем покоя. Чувству удовлетворения нет места в их сердцах.

Сирак смолк и долго смотрел на Себле, которой сказать уже было нечего.

Кончились дождливые недели. Наступил сентябрь, близился новогодний праздник[58]. Девушки надели нарядные платья, украсили волосы. Отварами трав выкрасили руки и ноги. Веселыми стайками, со смехом и пением спускались они к реке собирать к празднику тростник. У каждой на шее священный новогодний талисман. Светлой надеждой дышит все вокруг в ожидании Нового года. Просыхают после ливней дороги. Очистилась в реках вода. Небо стало голубым, как бирюза. Золотистая накидка желтых весенних цветов покрыла долины, горы, ущелья.

Сирак и Себле стали часто бывать в номере Искандера и, как беззаботные птицы, наслаждались радостью пробудившейся жизни. Их чувства были яркими, как первые лучи весеннего солнца, чистыми, как небо после тропических дождей, звонкими, как пение весенних птах, ароматными, как первые цветы…

Сирак еще лежал в постели и вспоминал свидания с любимой. Сегодня они встретятся. Он решил позвонить Искандеру, чтобы предупредить его.

— Если оплатите мою постель, то в чем же дело? — прозвучало в ответ с издевкой.

— Только в кредит! — в тон Искандеру ответил Сирак.

— Кредит запрещен.

— Как можно запретить то, на что есть воля божья?

— Что ты имеешь в виду? — недоуменно спросил Искандер.

— Разве сама жизнь не дана нам в кредит?

— Черт ее знает! — буркнул Искандер. Сегодня он был как будто не в настроении. Сираку некогда было задумываться над причиной этого. Он вскочил с постели, умылся, оделся и вышел к завтраку. Обнимая Иоханнеса, в комнату вошла Цегие. Вслед за ней — Вубанчи с большим подносом.

Сирак ел с аппетитом. Цегие посмотрела на него и как бы невзначай спросила:

— Не слишком ли ты франтишься в последнее время?

— Заметно? — сказал Сирак с усмешкой и поправил галстук.

— Еще как. Не только наряжаться стал, даже и характер изменился, — сказала Цегие, кормя с ложечки Иоханнеса. — Куда только девалось твое недовольство, обиды? Книгу совсем забросил. На работу ходишь вовремя. Что с тобой случилось, муж мой?