И вот теперь из спальни доносилось: «Ты жалкий, ничтожный провинциальный адвокатишка. Сколько благородных людей сваталось ко мне! Дернула меня нелегкая связаться с тобой. Такое унижение! Ведь говорили мне: «Оставь его, этого щелкопера!» Так разве я слушала?.. Когда ты пришел в мой дом, на тебе были одни-единственные штаны. На моем богатстве раздобрел. А какие пиры я устраивала для всей области Тичо, чтобы тебя выдвинули депутатом! Кто тебя вывел в люди? Все я, госпожа Амсале. Это я через ато Меконнына Хабте Вольде добилась для тебя титула фитаурари[7], это по моей просьбе он помог тебе получить должность директора департамента, а потом и помощника министра».

Ато Гульлят улегся в гостиной на диван, укрылся накидкой и стал похож на покойника под саваном. «И это после тридцати лет совместной жизни! Все рушится!» — думал он в полузабытьи. Слова жены наводили на грустные размышления. «Вот меня и выбросили как старый, никому не нужный мешок. И ведь пришлось самому писать покаянную, просить, чтобы не считали меня носителем титула фитаурари! Сколько лет я добивался этого титула! Если бы не революция, быть бы мне деджазмачем!» — с досадой думал он. Видимо, приближался конец жизни. На ум пришло сравнение с судном, которое буря сорвала с якоря и увлекла в открытое море навстречу неизвестности.

В эту ночь оба так и не сомкнули глаз. Госпожа Амсале злилась на непонятливого мужа — зря только душилась. Ато Гульлят напряженно прислушивался к нескончаемой стрельбе за окном. Казалось, небо вот-вот расколется на куски и рухнет на землю. Такая пальба могла и мертвых поднять из могилы.

Уйдя от жены, ато Гульлят никак не мог успокоиться. Ему было страшно. События последнего времени приводили его в отчаяние. В голове все перемешалось: «Белый террор», «красный террор», классовая борьба, реакционер, революционер, террор, террор… Дети бедняков взялись наводить свои порядки в стране, а ведь не зря говорят: для табота[8] выбирают благородное дерево, а для власти — благородного человека!.. А сейчас знатных людей травят, как диких зверей. Да, где вы, стенания Рахили и сны Навуходоносора?..»

Он вздрогнул, когда совсем неподалеку от дома разорвалась граната.

«Но разве не сказано в Евангелии от Луки, что поднимется народ на народ, страна на страну, разверзнется земля и люди будут гибнуть от голода… О господи, благородных людей обзывают реакционерами, что за времена…» — думал он, маясь на жестком диване. В голове, как похоронный звон, звучали ненавистные лозунги, услышанные днем от людей из комитета защиты революции: «Народ уничтожит реакционеров!», «Реакция не пройдет!», «Красный террор в ответ на белый террор!», «Защитим революцию!» Чудилось, что все они, неведомо откуда взявшиеся люди с поднятой вверх левой рукой, угрожающе надвигаются на него, как на грешника, которому место в аду. В холодном поту он очнулся от этого жуткого видения. Его бил озноб, точно во время приступа малярии.

«Господи праведный! Нет ничего на земле, что не подвластно времени. Вот я, знатный человек, дрожу от страха перед ничтожными простолюдинами! До чего же противны их безумные выкрики и нелепые, уродливые слова: «феодализм», «бюрократический капитализм», «империализм», «феодобуржуа», «анархист», «фашист», «троцкист», «правый попутчик», «классовый враг», «реакционер»… Не знали мы раньше этих слов, никогда не пользовались ими. А теперь не поймешь, кто что говорит. Вот уж воистину вавилонское столпотворение».

Между тем перестрелка на улице не стихала ни на минуту.

«Видно, сегодня они добрались и до нашего района. Ну и дела!.. ЭДС, ЭНРП, ФОЭ, НФОЭ, ФОЭ—НОС[9], империалисты, правые попутчики, националисты, шовинисты, засланные диверсанты, маскирующиеся под прогрессивных, шакальи отшельники, бюрократы, реакционеры — нет больше мира и не будет! Трус боится даже своей тени! Труса все бьют! «Мы победим, победим, победим!» А сколько новых кумиров — Карл Маркс, Энгельс, Ленин! Да, господь обошел своей милостью нынешнее поколение. Пустое оно, никчемное. Но что плакать, когда вернуть старое уже невозможно? Надо было раньше думать. Теперь уже поздно. И этот несчастный старик, отказавшийся от трона, предал всех нас, как настоящий Иуда. Вот тебе и «Лев — победитель из колена Иудова»[10]! Нам твердили о его величии с утра до ночи. Да, говорят ведь, что дурная овца приносит девять ягнят, но все они подыхают, а следом за ними и сама овца… Ну и времена!.. Полагаться на время и на продажную женщину — все равно что черпать рукой туман! Верная пословица», — размышлял ато Гульлят, ворочаясь с боку на бок. От бессонницы резало глаза и ночь казалась неимоверно длинной.

Для членов кебеле[11] района, где жила семья ато Гульлята, время летело быстро — секунды, минуты, часы мелькали, как один миг. Чрезвычайное заседание кебеле проводилось в просторном зале и продолжалось уже четыре часа. Спорили горячо. Комендантский час уже давно наступил.

Основные вопросы повестки дня касались смещения председателя кебеле Вассихона, его ареста и выборов нового председателя. На собрании присутствовали человек шестьдесят. Все были единодушны в оценке сложившегося положения. Обезоруженный Вассихон под охраной сидел в соседнем помещении. Вскрылись факты его преступной деятельности, все присутствующие были о них осведомлены и без колебаний проголосовали за снятие Вассихона. Много времени заняло обсуждение второго вопроса.

Помня горький опыт последнего времени, активисты кебеле проявляли осторожность. На ответственную должность председателя было выдвинуто несколько кандидатур. Каждую обсуждали не торопясь, взвешивая все «за» и «против». Председателем должен стать самый достойный, преданный делу революции человек. Бывший председатель кебеле не оправдал доверия избирателей. Он злоупотреблял своими полномочиями, шантажировал людей, создал в районе обстановку страха и подозрительности. Целых три месяца он терроризировал округу: преследовал неугодных, приближал к себе любимчиков. Многие чувствовали себя попавшими в ловушку мышами и не знали, что им делать. Подчас, чтобы спасти свою жизнь, они поддавались шантажу Вассихона и его сообщников и поступали вопреки совести. И сейчас еще не все освободились от страха. Им не верилось, что те мрачные месяцы позади. В президиуме собрания сидели трое. Справа от председателя — лысоватый человек средних лет. Он облокотился на старый стол и нервно барабанил пальцами. Мужчина, сидевший слева, чуть-чуть косил, поэтому казалось, что он смотрит не прямо в зал, а немного в сторону. Перед председателем собрания, крупным пожилым мужчиной с усталыми глазами, лежал кольт. Вот председатель встал и, откашлявшись, сказал:

— Товарищи, мы обсудили уже шесть кандидатур на пост председателя кебеле. Пока мы здесь заседаем, на улицах города не затихает стрельба. Это классовая борьба, товарищи. Угнетенные массы поднялись на борьбу за свои права. В этот решающий и суровый период прошу очень серьезно отнестись к происходящему. — Он невольно коснулся рукой револьвера, погладил его, как ребенка.

Курили здесь же, в зале. Сигаретный дым сизыми облачками поднимался к потолку. Было душно и жарко. Люди, собравшиеся в зале, не благоухали дорогими одеколонами, на них не было ярких галстуков и ослепительно белых рубашек. Среди них не нашлось бы ни одного, кто когда-либо угощался деликатесами на великосветских приемах. Это был трудовой люд, простые жители района. Перед их глазами были обшарпанные стены, с потолка на длинной проволоке спускалась тусклая лампочка без абажура. Лица людей были усталые, поросшие щетиной щеки давно не знали бритвы.

— Можно мне? — попросил кто-то слова.

Сидевшие в первых рядах обернулись на громкий голос, желая узнать, кто решил выступить.