— Далеко. — Алтайе опять сверкнула золотым зубом.

— Так ведь это его жена! — Цегие бросило в пот.

— Да. Он о ней думает…

— Может, книгой-то она и заворожила его?

«И где же он ее прячет?» — опять с беспокойством подумала Цегие.

Из дома Сирак ушел недовольным и таким же явился на работу. Его настроению соответствовала погода. Было пасмурно и тоскливо. Казалось, небо нарочно опустилось пониже, чтобы тяжелее придавить землю. Темные тучи набрякли влагой, как вымя недоеной коровы. Они в любую минуту готовы были пролиться дождем. Веял сырой ветер, гоняя по улицам обрывки старых газет и пожухлые листья.

Было раннее утро. Бюрократия еще не зашевелилась. Чинуши еще не протерли заспанные глаза, не чистили пожелтевшие зубы, не влезали во все дела, даже те, которые их не касались, не сыпали соль на рану тем, кому и без того было худо. Сирак беспрерывно зевал, как голодный бегемот. Чтобы прийти в себя после бессонной ночи, хорошо бы выпить кофе или чаю. Иначе трудно остановить рассеянный взгляд на бумагах, понять, чего хотят от тебя просители.

Писатель был сейчас сердит на весь мир и на самого себя. Бессмысленно уставился на маленький столик, заваленный пыльными папками, и папки тоже равнодушно уставились на него. Рядом с ними даже дышать было тяжело. Укрыться бы куда-нибудь, сбежать от этой тягомотины. Его мучили дурные предчувствия.

— Доброе утро! — послышался знакомый голос.

— А, это ты, Искандер! Я даже не заметил, как ты вошел. — Сирак встрепенулся, словно его неожиданно разбудили.

— О чем грустишь? Поссорился с женой, что ли? Или влюбился? — Искандер улыбнулся, демонстрируя ровный ряд вставных зубов. В руках он держал что-то вроде папки.

— На то и жена, чтобы с ней ссориться, — неловко пошутил Сирак.

— Жаль мне вас, женатых. Добровольно надеваете на себя ярмо, лишаетесь свободы. По-моему, брак — это совместные мучения. Зачем обзаводиться коровой, когда повсюду полно молока? — убежденно произнес Искандер.

— Вот потому-то ты и сидишь в гостинице один, как отшельник, — съязвил Сирак.

— Каждому свое.

Искандер Ферреде никому не давал спуску. Если кто-то задевал его самолюбие, он платил сполна. Искандер был уже немолод. Гладкие волосы заметно поредели. Видно, недалеко то время, когда он совсем облысеет. Плохо пригнанные зубные протезы спадали, когда он говорил, доставляя ему немало хлопот. Приходилось поддерживать их языком, иногда и рукой. Поэтому Искандер шепелявил. Однако дефект речи нисколько не смущал этого хорошо сложенного, подтянутого человека. Он смотрел на Сирака умными, спокойными глазами, какие бывают у людей, уверенных в себе и слегка скептических.

— Как дела в конторе? — спросил он Сирака, желая, по правде, лишь одного — чтобы тот обратил внимание на его папку.

— Ничего. Душно только. Совсем не работается.

— А как твоя книга?

— Не разгорается огонек, вот-вот погаснет, — глубоко вздохнул Сирак.

— Я давно хотел спросить, зачем ты выбрал такую трудную тему?

— Что ты имеешь в виду?

— Жизнь и смерть, поиски смысла жизни… Разве ты не об этом пишешь?

— Это вечная тема. Она существует столько, сколько существует человек. Каждый писатель раскрывает ее по-своему. Вот и я пытаюсь. Видишь ли, как-то соседка рассказала мне об одном старце, который хотел избежать смерти. От него и пошел мой Агафари. Мне показалось, что сейчас, в период революции, вопрос жизни и смерти — главный и волнует всех. Революция всегда обостряет его. Непримиримая борьба, в которой одни гибнут, другие побеждают. Помнишь, у Хемингуэя «По ком звонит колокол»? Там каждый задает себе вопрос, в чем смысл жизни, и решается он всеми по-разному. Еще древние говорили: «Трус умирает много раз, а герой — единожды». А сколько раз умирал каждый из нас? Я много думал об этом, и мне захотелось написать книгу о смелости, о долге человека перед собой и перед обществом.

— Удивительно, — прервал его Искандер, — и ведь тебя давно уже занимает этот вопрос.

Сирак смотрел куда-то вдаль, мимо Искандера.

— Я считаю, что смелость и чувство долга — важнейшие качества человеческого характера. Именно они определяют его поступки. Если ему недостает смелости претворить в жизнь свои идеи, если он не следует своим убеждениям, разве он сможет защитить свое достоинство, честь, свободу? Не зря же говорят, смелый человек и дым всегда найдут выход. Безвольный и беспринципный человек — пустое место. Особенно это относится к писателям. Больше пользы в чистой бумаге, чем в той, что исписана рукой приспособленца. Э, говорю, говорю, а сяду писать — ничего не выходит.

— Изменило вдохновение?

— Наверное.

— Да, иногда огонек не хочет гореть, — Искандер посмотрел на гору запыленных папок на столе Сирака. — Особенно трудно совместить это писание со службой чиновника. — Он открыл свою папку. — А мой огонек вроде бы зажегся, но боюсь, что то, что кажется мне сейчас светом, вдруг обернется тьмой. Иногда мы не понимаем иронии судьбы и принимаем ее за истину. — Он закурил, глубоко затянулся и быстро добавил: — В общем, я закончил книгу, о которой тебе рассказывал раньше.

Сирак пожал ему руку.

— Поздравляю. Ну и какие ощущения? Словно гора с плеч свалилась?

Искандер ответил не сразу.

— Когда я изложил на бумаге то, что было в моем сердце, мне стало легко и радостно. Будто дитя, мое дитя, появилось на свет. Но, когда читаешь написанное, оказывается, что это совсем не то, о чем ты думал. Хочется исправлять, уточнять, выразить что-то иначе. А так можно написать новую книгу. Нужно же когда-то остановиться. Слушай, прочитай рукопись. Мне важно услышать твое мнение.

Сирак почувствовал неловкость. Он давно зарекся читать чужие труды и высказывать о них свое суждение. Мало кто из авторов любит слышать критику в свой адрес, хотя бы и справедливую. Большинству кажется, что им завидуют, вот и придираются. Сирак не хотел браться не за свое дело и попасть в положение мухи, завязшей в сметане. Хорошо ли это или плохо, но он не из тех людей, которые кривят душой. В отношении литературы он принципиален. Уж если высказываться, то начистоту. Но к чему это может привести? Как-то он уже обжегся, когда один начинающий писатель попросил его прочитать рукопись и высказаться по ее поводу. Сирак охотно согласился. Позже он пригласил автора к себе и сказал:

— Откровенно признаюсь, мне не понравилось твое произведение. К сожалению, ты не придерживаешься законов художественной прозы. Начинаешь повествование от лица автора, потом переходишь к третьему лицу. Это приводит к путанице. Герой твоей повести — подросток четырнадцати лет, а мыслит он словно профессор какой или человек, умудренный жизнью. Язык его лишен характерности. В книге много банальных нравоучений. Для того чтобы читателя заинтересовать и одновременно научить чему-то, требуется высокое писательское мастерство, которого, увы, тебе не хватает. Не зная, как поступить со своими героями, ты комкаешь концовку, она не логична, не вытекает из развития действия. Твои герои неживые. Вместо того чтобы наделить их яркими индивидуальными чертами, ты многословно… — Сирак не успел закончить фразы, как молодой писатель выхватил у него из рук рукопись и, даже не попрощавшись, исчез.

Через несколько месяцев он снова пришел к Сираку, важный, напыщенный, и, бросив на стол книгу, небрежно сказал:

— Вот она.

Сирак повертел книгу в руках:

— Ты издал ту повесть?

— Разве не видишь? — От молодого человека за версту несло самодовольством.

— Исправил ее или все осталось по-прежнему?

— Все как было.

Сирак заглянул в предисловие. Оно начиналось словами:

Сирак был ошеломлен.

— Что ж, я тебя поздравляю, — только и вымолвил он.