— Не только это говорят, моя госпожа.

— А еще что?

— Наша соседка, тигре[55], знаете, что сказала, когда наш хозяин вышел в уборную? Она сказала, что такой образованный человек, как ваш супруг, мог жениться на вас, победившей своей любовью всех мужчин квартала, только потому, что вы его приворожили. Она сказала, что это по нему видно. Ходит как потерянный. На отшельника стал похож. И все время в руках книга… Я сама все это слышала.

— Ну пусть она женит его на своей дочери — старой деве, которая занимается контрабандной торговлей.

— А другие удивляются, почему вы не уезжаете из этого дома.

— Что это их так волнует?

— Потому что Хаджи покровительствует злой дух, который обитает в этом доме. Говорят, коли вы не уедете, то в вашей семье быть беде.

— И то правда. Я здесь места себе не нахожу, боюсь Хаджи, его языка, заклинаний, заговоров. И все Сирак, это он обрек меня на такую жизнь. Ведь я давно умоляю его уехать отсюда — из этого дома, из этого района. Но он и слушать не хочет — накличет несчастье! А что еще говорила эта распутница?

— Она каждый раз насмехается над господином, когда встречает его по дороге на работу и домой…

— Я однажды пристукну ее, — зло сказала Цегие и приказала позвать госпожу Алтайе, чтобы вместе пить кофе.

— Да она сама сейчас явится. Верно, слышала, как я толкла кофе, — уверенно ответила служанка и вышла во двор.

Когда Вубанчи принесла кофе, Цегие начала шептать заклинания.

— Пусть добрый дух благословит меня и покарает моих завистников. — Она пошевелила обуглившиеся веточки эвкалипта в жаровне и залюбовалась струйками ароматного дыма, поднимавшимися к потолку. В эту минуту появилась госпожа Алтайе, высокая женщина с тонкой, туго перетянутой широким поясом талией. Она улыбнулась, сверкнув золотым зубом, осмотрела комнату. Густые волосы, тронутые сединой, стояли дыбом. На ней было длинное, до пола платье. В руках, как всегда, Алтайе держала кофейную чашку, завернутую в красный платок.

Поздоровавшись с хозяйкой, она спросила:

— Ну, полегчало тебе?

— Что вы? Никак не отпускает. Всю неделю сердце болит, будто в нем пылает огонь. И никто не знает, что за болезнь мучит меня. От врачей никакого толку. Нынче они спрашивают не о болезнях, а о другом — как живешь с мужем, довольна ли своей жизнью, нет ли в доме ссор. Чудно, какие вопросы задают! По мне, хоть бы сгинули они все. Я к ним больше не пойду. — Цегие бросила в угол домашнему духу кусочки инджера. Вубанчи подала кофе. Не отпив и глотка, Цегие выплеснула кофе туда же. Госпожа Алтайе с аппетитом жевала инджера с острой перечной приправой.

— Да, какой толк от врачей? Они только и знают, что вымогать деньги, — сказала она. — От болезней лучше всего помогает святая вода…

Не успела она договорить, как в комнату вбежал Иоханнес. Он вытащил поднос из-под кофейника и стал носиться с ним по комнате. Госпожа Алтайе сердито сказала:

— Сестрица, почему ты не надерешь ему уши?

— Что вы, тетушка! — всплеснула руками Цегие. — Сколько знахарей и колдунов обошла я, сколько сделала пожертвований, сколько молилась ради своего сыночка. — Она нежно прижала Иоханнеса к груди.

— Не люблю, когда трогают кофейник, — буркнула госпожа Алтайе.

Она умела гадать на кофейной гуще и пробавлялась тем, что предсказывала будущее легковерным соседкам. В каждом доме тетушку Алтайе обильно угощали. А уж она старалась вовсю, недаром прослыла лучшей гадалкой в округе. Она всегда прислушивалась, не толкут ли где кофе, и являлась в гостеприимный дом со своей неизменной чашкой…

— Госпожа, — сказала Вубанчи, — теперь стало нелегко угощать домового кофе.

Госпожа Алтайе тут же откликнулась:

— И правда, чудеса творятся. В стране, где растет кофе, нынче его не стало. Они хотят поссорить нас с добрыми духами. Хотят, чтобы домовые ушли из наших домов. Если бог черного кофейника не получает свою долю, а бес не может понюхать кофейный осадок, добрый дух, хранитель жилища, сердится. Вот почему люди страдают теперь от голода, наводнений, войн и кровопролитий.

Она допила свою чашку и попросила налить еще. Вубанчи пошла снова варить кофе. Цегие качала на руках сына.

— Вы знаете, тетушка Алтайе, как трудно я живу, — пожаловалась она.

— Почему, дитя мое? С мужем не ладишь?

— Хаджи требует, чтобы мы освободили дом.

— Да, я слышала.

— А муж и слушать не желает. Точно прирос к этой лачуге. Не знаю, что делать. Я боюсь проклятий и заклинаний Хаджи, — горько сказала она, поправляя соскользнувшую с головы косынку.

— Не знаю, на что способен Хаджи, но по закону он не может вас выселить. Он ведь оставил себе тот дом, где сейчас живет, а в этом больше не хозяин, — тетушка Алтайе сверкнула золотым зубом. — Уж я-то знаю. Деньги, однако, многое могут…

— Мне бы только оградиться от его проклятий. Я все стерплю, только бы с моим сыном ничего не случилось.

— Да, проклятья — страшное дело. Лучше вам действительно съехать.

— О чем я и толкую, а мужу хоть бы что.

— В чем же дело, девочка моя?

Цегие стала рассказывать, что целые дни Сирак занят своей писаниной, ничего другого знать не желает. Задумал именно здесь закончить свою книгу. О ней и сыне не заботится. Только и слышишь: «Моя книга, моя книга». Прямо наваждение какое-то. Совсем свихнулся.

— И правда наваждение! — удивлялась Алтайе.

— Напасть, да и только. Как дебтера, сидит все ночи напролет и пишет. Одну книгу уже издал — на свои деньги! По сей день из долгов вылезти не можем. Что скажете, тетушка? Ведь он заколдован, не иначе. Часами сидит, пишет, ничего вокруг не замечает. Стали мы как живот и спина — такие же чужие. А я верю в него, как в бога. Дома все делаю, стараюсь, но он думает только о своей книге. Разве это муж, если на него опереться нельзя? О семье заботы никакой, с родственниками не общается — в чем же радость супружеской жизни? Переспать можно с кем угодно. Не так ли, тетушка? И все из-за злополучной книги. Извела она нас совсем. — Чтобы отвлечь сынишку, Цегие сняла с шеи золотую цепочку и дала ему поиграть.

— И о чем же он пишет? — спросила тетушка Алтайе. Она усердно жевала инджера, не забывая обмакивать его в красный перец.

— Кто его знает? Вроде о каком-то старце, который бегает от смерти…

— Как мой знакомый фитаурари Маналлебачеу! Да, вот это был господин! Светил, как солнце, но и его смерть не миновала. Как, бывало, торжественно восседает на своем муле Алемиту, едет куда-нибудь в сопровождении челяди! Видный был мужчина! В плечах широк, статный. А сколько величия, достоинства и благородства! Где бы ни появился, всегда спрашивал: «Не умер ли кто? Не заболел ли? Нет ли печальных известий?» У меня в ушах и сейчас звучит его голос. Я помню, он все интересовался, нет ли лекарств, продлевающих жизнь. Но, дитя мое, никому не избежать тлена. В конце концов всех нас призовет к себе земля, — говорила Алтайе, чавкая. Перец обжигал рот, и она поспешно прихлебывала кофе.

— Именно об этом он и пишет, — удивленно сказала Цегие.

— Да, твой муженек просил меня рассказать об этом человеке. Но чтобы о нем можно было писать… Не знаю. От безделья это, моя девочка, Сирака надо исцелить от этого недуга. — Она немного помолчала. — Есть один знахарь в районе Кечение. Мой знакомец. Попрошу его помочь твоему горю, — сказала она и в который раз протянула Вубанчи чашку.

Цегие отхлебнула из своей чашки лишь для вида, остальное выплеснула в угол, пусть домовой пьет. На дне остался густой осадок.

— Ну давай сюда, посмотрим, что там у тебя. — Тетушка Алтайе вытерла губы тыльной стороной ладони.

Она вглядывалась в рисунок кофейной гущи и бормотала:

— Ты немного печалишься, дитя мое. Но ничего плохого в твоей жизни не предвидится. Надо принести в жертву черную курицу. Да… На сердце у твоего мужа есть какая-то женщина.

Цегие не выдержала и прервала ее:

— Близко она или далеко?