— Простите, ваше благородие! — тотчас выдохнул крепыш и втянул голову в плечи. — Верно говорите. Лишка я ляпнул. Больше не буду. Не сомневайтесь.
— Поехали.
Парень поспешно тряхнул вожжами, посылая лошадке сигнал, что перекур закончился. А та недовольно фыркнула и снова покатила за собой двуколку.
Спустя минуту повозка выбралась на оживлённую улицу, угодив в затор из повозок и автомобилей. Вот, значит, когда появились пробки. Только эти пахли не только выхлопными газами, но и свежим навозом. Зато в этом мире не было гула самолётов и шума вертолётов. А то эти звуки даже в отпуске всегда вызывали у меня жгучее желание поднять взгляд и проверить: не враги ли?
— Григорий, — намеренно назвал я крепыша полным именем, дабы показать, что ещё сержусь на него. — Ты видел, что сотворила Елизавета Васильевна? Она же лекарь, а такую… э-э-э… «ступеньку» изловчилась смастерить. Да ещё и с открытыми глазами. Я даже не заметил, как она в транс ухнула.
— А чего тут такого, ваше благородие? Вы же сами мне говаривали, что многие маги уже спустя полгодика после открытия дара умеют… как это по-научному? Расщеплять сознание. О! А ещё через годик дворяне начинают постигать энергетические структуры, такие, как та «ступенька».
— Да-а, верно, — протянул я, уставился на штиблеты и мучительно нахмурился.
Память Ника сообщила мне, что Гришка нигде не ошибся. Любой маг с помощью своего дара мог создавать структуры, состоящие из магической энергии дара. В первую очередь подобные структуры обладали плотностью, на чём и строилось их использование. Плотность зависела от количества магической силы, вложенной в энергетический каркас. Жаль, я пока далёк от создания такой магии, как улитка от МКС. Энергоструктуры стоят на ранг выше, чем простое взаимодействие со способностью дара, будь то управление огнём, водой или, как у меня, проклятиями.
Я поморщился, помассировал виски и вдруг заметил мальчишку лет десяти. Он стоял около панорамного окна с надписью на стекле «Польская пекарня» и на фоне стука трамвайных колёс весело горланил:
— Купите бублички! Горячи бублички! Гоните рублички! Скорей сюда…
Пацан раскраснелся от усилий и недобро поглядывал на подводу с бочками, распространяющими насыщенный запах свежей рыбой. Но даже этот запах не перебивал мощный аромат свежей выпечки, идущий от пекарни. Из-за него мой желудок стал урчать, да так тоскливо и громко, что выть захотелось. Пришлось напомнил себе, что я по пути в Петроград заглядывал в саквояж и увидел, что Иван Петрович Жлоб положил в него всего тридцать рублей. Чую, что на эти деньги долго в этом мире не проживёшь, но уточнить надо бы, а то вдруг тут инфляция не так сильно разгулялась, как на моей Земле?
— Гришка, а напомни-ка мне сколько в месяц получает рабочий, скажем, фабрики?
— Рубчиков двадцать пять, ваше благородие.
— А хлеб нынче почём? — продолжил выяснять я аспекты местной экономики, косясь на серое неприметное здание. На его ступенях кряхтела пара стариков, а чуть в стороне, на деревянной тележке, сидел безногий хмурый мужик в потёртой военной форме с приколотыми к груди наградами.
— Хлеб-то? Пять копеек за кило пеклеванного.
— А за обучение в университете, небось, придётся уплатить несколько сотен рублей, — тихонько пробурчал я себе под нос и, решившись, громко добавил, пока мы далеко не отъехали от пекарни: — Гришка, сбегай, купи с десяток пирожков. Вот тебе четвертак. И шустрее давай.
— Будет сделано, ваше благородие.
Крепыш отсутствовал пару минут, а когда выметнулся на улицу на его физиономии сверкала улыбка до ушей, а в руках обнаружился бумажный кулёк, из которого выглядывали румяные бока пирожков. Даже лошадь заинтересовалась манящим запахом. Она потянула бархатными ноздрями и заржала. Но парень лишь похлопал её по морде, забрался в двуколку и протянул мне благоухающий кулёк с жирными пятнами от масла.
— Угощайся, — протянул я парню горячий пирожок.
— Благодарствую! — радостно выдохнул он и жадно схватил выпечку.
Мы принялись жадно уминать пирожки, а двуколка в это время всё больше удалялась от красивых центральных районов. Постепенно особняки сменились двухэтажными запятнанными плесенью домами из потемневших от времени и влаги брёвен. Мутные окна подслеповато смотрели на немощёные улицы с глубокими лужами. Появились бездомные собаки, кои с надеждой косились на нас. А местные лохматые жители провожали нашу повозку хмурыми, недобрыми взглядами исподлобья.
Притихший Гришка неожиданно прошептал, настороженно зыркая по сторонам:
— Всё ж таки зря мы приехали сюда, ваше благородие. Здесь с гнильцой людишки имеются. Могут и обчистить вас. Аристократов же за что уважают? За их магию, власть и крепкий тыл в виде рода. А ежели в таком месте будет проживать какой-нибудь дворянин, то, значится, нет за ним никого и ничего. Или хоронится он от кого-то.
— Не нагнетай, — оборвал я его, играя желваками. — Ночь переночую. С мыслями соберусь, а завтра поутру уже уеду. А если кто попробует обчистить… тому кадык вырву.
— А можа, и всё обойдётся, Никита Иванович, тут ведь в основном простой рабочий люд живёт. К примеру, Глашка моя — швея. Вот и её дом с медной табличкой.
Я глянул на покосившуюся входную дверь, затем мазнул взором по окнам первого этажа. Половина из них оказалась забита досками, а на одной красовалась кривая надпись «Долой аристократию!»
— Тпру-у-у! — выдохнул крепыш, остановив лошадь.
Гришка выбрался из двуколки и привязал животину к высокому дереву, в чьих ветвях шумел ветерок и будто шептал мне: «Беги… беги отсюда глупец. Тут холера, крысы и революционеры».
Если верить памяти Ника, то о Первой русской революции здесь ещё не слышали, а вот первая мировая заварушка в местной Европе отстрелялась ещё пятнадцать лет назад. В целом же эта Земля здорово напоминала мою родную: тут имелись те же страны, народы и даже прогремели некоторые похожие события. Однако здесь не было тех исторических личностей, к коим я привык со школы. В Америке высадился не Колумб, а Петроград назвали в честь другого Петра. И вот стоит ли на фоне таких данных примерять на этот мир историю моей родной Земли?
Я задумчиво почесал щеку, взял из двуколки саквояж, вместе с Гришкой поднялся на второй этаж по деревянным истёртым ступеням и пошёл по скрипучим половицам полутёмного коридора. По бокам выстроились однотипные двери с облупившейся шершавой краской. А в пыльном воздухе пахло пригоревшей едой, потом, грязью и чем-то кислым. Из комнат же неслись разнообразные звуки: собачье ворчание, истерический плач ребёнка, ритмичный скрип железной кровати и громкий старческий кашель.
— Я как-то так себе и представлял коммунальные квартиры. Не хватает только развешенного на верёвках белья и пьяного деда в трусах, — прошептал я себе под нос и услышал разговор, который шёл за приоткрытой дверью одной из комнат.
— … Братцы, будет-таки большая кровь. Немчура опять голову подымает. Не хватило им прошлого раза. Как бы нашу Империю не втянули в дела эти военные, — проговорил кто-то грубым, прокуренным голосом. — В тот раз мы были в союзе с Кальмарской унией, Британией и Францией. А теперича? Теперича говорят, что немчура втихомолку договорилась с этими… у которых флаг полосатый.
— Соединённые Штаты Америки, — протараторил другой голос, высокий и звонкий. — Но чем они им подмогнут? Они же на том конце света.
— А деньжата? А боевые маги? А оружие? — прозвучал низкий бас ещё одного мужчины. — Да и бриташки могут нынче и за немчуру пойти… Нет у меня к ним доверия, разорви их демоны!
— Ты демонов-то не поминай! — испуганно взвизгнул обладатель звонкого голоска. — Ходи лучше. Что у тебя там осталось? Валет и десятка?
— Ефим, ты ведь образованный человек, ребятню нашу грамоте учишь, а суеверный, как бабка. Нет никаких демонов. На вот тебе туза. Съел? Гони пятиалтынный, раз проиграл.
— Вот ты демонам сам скажешь, что их нет, когда они тебя за гузно схватят! — зло бросил Звонкий, он же Ефим. — Я давеча только читал в журнале «Занимательные происшествия» о том, что полицейские стражи из третьего отделения опять накрыли секту, промышлявшую человеческими жертвоприношениями. Они, как пить дать, демона хотели вызвать и вызвали бы, ежели бы не полицейские.
