— Здесь нельзя курить, — звенящим голосом произнёс я, подойдя к двуколке.

— Да я осторожненько… — отмахнулся мужик, словно от назойливой мухи. Провёл мясистым языком по одному краю папиросной бумаги и соединил с другим.

— Ты не слышал меня? Здесь нельзя курить!

— Нельзя, нельзя, — усмехнулся он, свысока посмотрел на меня и стал сильными пальцами мять самокрутку.

Ярость бросилась в голову, а злость едва не прожгла грудную клетку. Но вида я не подал, хотя пар чуть ли не из ушей повалил.

Поставил саквояж, протянул руку к Гришке и сказал:

— Давай-ка помогу.

Тот удивлённо глянул на меня и молча вложил в мою ладонь киянку. Я взял её и оценил вес. Легковата, но ничего не поделаешь… Размахнулся и со всей силы влепил киянкой точно в лоб Бородача. Тотчас округу огласил истошный вопль, который злым лаем поддержали все местные собаки. Между бровей урода заструилась кровь, а в глазах боль смешалась с искренним удивлением. Но уже в следующее мгновение в его зенках осталась лишь боль, поскольку я ещё раз ударил урода киянкой, только теперь в нос. Раздался хруст и брызнула горячая кровь. А сам Бородач выронил самокрутку и покачнулся, дав мне замечательную возможность провести заднюю подножку. Этот приём не требовал большой силы, так что спустя миг детина с шумом рухнул на пол, а рядом упала его фуражка.

— Я… вас… всех… мразей… научу уважать себя… — прорычал я, продолжая орудовать киянкой. Она взлетала и опускалась на вопящего мужика. А тот попытался встать: перевернулся и воздел себя на четыре мосла. Однако острый носок моего штиблета вонзился в его печень, вызвав у детины очередной вопль боли. Следом я добавил удар киянкой между его лопаток. Он снова упал на солому, заскулил и сжался в окровавленный комок, перестав сопротивляться.

Я занёс киянку, пару секунд смотрел на это дрожащее существо и отбросил инструмент в сторону. Всё, с этого козла хватит. Теперь надо заняться делами насущными.

Подрагивающей ладонью стёр со своего лица капельки крови Бородача и хрипло приказал Гришке, который ошарашенно лупал глазами:

— Иди и собери свои вещи, да загляни в мою комнату. Возьми в ней для меня сменную одежду, только под кровать не заглядывай и не удивляйся, что в комнате пахнет мочой. Горшок вчера сослепу перевернул. А потом зайди к Лебедеву и получи у него расчёт. Больше ты здесь не работаешь. По дороге расскажу, как так вышло. Бегом!

Гришка стрелой сорвался с места, а я сурово посмотрел на Бородача. Его нос превратился в пятак, кожа на лбу была содрана, одна бровь оказалась рассечена, как и губа, но все зубы остались на месте, да и синяки сойдут. А у меня ходуном ходила грудь, подгибались ноги и подрагивала от усталости правая рука. Тьфу! Каким же всё-таки задохликом был этот Никитос. Он бы отбросил копыта во время обычного марш-броска.

Я облизал губы и тяжело проронил:

— Поднимайся и приготовь двуколку. В город поеду.

— Слушаюсь… ваше благородие, — промычал мужик, раздвинув окровавленные губы в робкой улыбке.

Мрачно глянув на него, взял саквояж и вышел вон. Осмотрелся. К сараю никто не бежал с вилами наперевес и не катился колобком кто-то из хозяев поместья. Только лебеди сгрудились возле противоположного берега пруда, да лошади в примыкающей к сараю конюшне на всякий случай замолчали. Похоже, до главного здания не долетели вопли Бородача. Вот и отлично.

Гришку мне пришлось ждать около четверти часа. За это время избитый Бородач вывел на дорожку двуколку с гнедой норовистой лошадкой. Она била копытом, раздувала ноздри и трясла гривой.

Хмурый Гришка зло бросил в двуколку два мешка с вещами, плюхнулся на сиденье и взял вожжи из рук Бородача.

Я забрался в повозку и спросил у крепыша:

— Чего такой хмурый? Совсем всё плохо?

— Не дал мне денег Иван Петрович. Выходит, что две седмицы я бесплатно батрачил, ваше благородие.

Парень резко тряхнул вожжами, включая у лошади первую скорость. И та весело потянула за собой заскрипевшую двуколку. Видимо, животина застоялась в конюшне и теперь в охотку поскакала по дорожке.

— Не расстраивайся, придумаем что-нибудь, — обнадёжил я спутника. — Лебедев сказал почему выгнал тебя?

— Сказал. Но я знал, что так могет кончится, так что не держу на вас зла. Вы ведь мне много добра сделали, — вздохнул Гришка, пожевал губы, вскинул голову и с толикой запальчивости добавил: — Да я и сам ужо хотел уходить отседова! Надоело мне гнуть спину на этого самодура… Ой, звиняйте, Никита Иванович. Ляпнул, не подумав.

— Ничего, можешь и покрепче выражаться, — с усмешкой разрешил я и раздражённо глянул на двух мужичков, которые без особой торопливости открыли перед нами ворота. Не барин же едет, а его размазня-сынок. Жаль, что у меня под рукой не было ещё одной киянки. Я бы хоть бросил её в них. А так пришлось без очередных воспитательных мер покинуть поместье.

Двуколка понеслась по просёлочной дороге, а встречный ветер перемен стал холодить моё лицо.

— Что делать-то теперь будешь? — спросил я, застегнув верхнюю пуговицу сюртука.

— На фабрику подамся. Я мужик рукастый. Подучусь маленько, и авось до мастерового дослужусь, — с оптимизмом произнёс паренёк и почесал веснушчатую щеку крепкими ногтями с полосками грязи под ними. — А вы куда же отправляетесь, ваше благородие? Иван Петрович наказал мне доставить вас к вокзалу. Небось, едите в какой-нибудь университет, где вас обучат ладить с даром? Токмо почему вы взяли с собой так мало вещей? Да и енто… в Петрограде же зело недурственные университеты имеются. Или… или вы заграницу едете?! К немчуре? Али аж в Новый Свет?! Эх, был бы у меня дар… я бы тогда по вечерам ходил в какую-нибудь магическую школу для простолюдинов. В деревне у нас есть один мужичонка, забодай его комар. Он, значится, способность к земле имеет. Народ его ужас, как уважает, хотя у него всего-то третья ступень и больше уже не будет.

— Слушай, Гришка, а ты не знаешь, насколько у него… э-э-э… горячий дар? Как он его ощущает? Как пожар в груди? — взволнованно спросил я, только сейчас подметив одну весьма любопытную нестыковку. Козёл Поль говорил, что у меня всего лишь вторая ступень, но, когда я ночью нащупал свой дар, то он полыхал весьма мощно. Может, белобрысый урод соврал и мой дар имеет более высокую ступень? Ведь, если так полыхает вторая ступень, то что же у прокачавшихся до пятнадцатого уровня магов? Ядерный реактор?

— Пожар? Тю-ю! Какой там пожар! Он говаривал, что его дар сродни язычку пламени керосинки.

— Ты ничего не путаешь?

— А чего тут путать, ваше благородие? Чай я не пьян и памятью крепок. Что от мужичка-то этого услыхал, то и говорю. Вот вам крест.

Гришка ловко перекрестился и покосился на стадо тучных коров, которые разбрелись по пастбищу, раскинувшемуся справа от дороги.

— Верю! — взволнованно выдохнул я, поспешно закрыл глаза и снова попытался войти в транс.

К сожалению, меня отвлекали раскатистые «му-у-у-у», побаливающий правый бицепс и кочки, из-за которых двуколку трясло так, что я даже вспомнил добрым словом отечественный автопром и дороги. Вот ведь чудеса.

Однако спустя какое-то время мне всё-таки удалось ощутить свой дар. Он был всё таким же горячим и мощным. Нет, ну это точно не вторая ступень! Мамой клянусь!

Вспыхнувшие в голове воспоминания Никиты подтвердили данный фантастичный вывод. И что же это получается? Дар Никитоса каким-то чудесным образом поднялся на уйму ступеней?! Но как?! А может дело в его смерти и моём вселении в это тело? Но пока рано делать далекоидущие выводы. Вдруг это временный эффект?

Я распахнул глаза, лихорадочно облизал пересохшие от волнения губы и проводил горящим взглядом пронёсшегося мимо всадника на вороном коне. Тонкий плащ за его спиной трепетал, словно крылья гигантской летучей мыши.

— Вы чего это, ваше благородие? — насторожился Гришка, щуря зенки. — Случилось чего? Вид у вас такой… такой взъерошенный. Забыли чего? Ещё успеем вертаться в поместье.

— К хренам это поместье! Кажется, на моей улице перевернулся грузовик с пряниками.