Ход вывел беглецов в довольно неожиданное место: в подвал какого-то здания… позвольте, да это же кабак? Точно, кабак! бочки с пойлом, припасы всякие на закусь… бр-р-р, как же холодно-то! А неплохо устроились бывшие обитатели монастыря: выпивка-закуска? — всегда пожалуйста! 

Беглецы толпой выскочили из погреба в кабацкую подсобку-кухоньку, до онемения перепугав кухарку. Серебрушка в передник — сработало: кухарка, так и не издав ни звука, указала незваным гостям на дверь. За той дверью был задний двор. Через мгновение беглецов как не бывало. Монетку кухарка сунула за корсет — и принялась за прерванную готовку. Вежливые какие налётчики-то пошли! даже дверь за собою прикрыли.

Рой в очередной раз улетел. Доносчика же обозлённый командир отряда захвата приказал выпороть. Шомполами. И впрямь — не в одиночку же ему, командиру, от боли в заднем месте страдать.

Опустевший скальный монастырь сыщики обшарили не раз и не два — но так и не поняли, каким образом удалось беглецам улизнуть. Дверь подземного хода была замаскирована на редкость удачно: не знаешь, где она — так рядом пройдёшь и не заподозришь ничего. Но это было ещё полбеды. Беда же заключалась в том, что улетевший во второй раз рой словно в воздухе растворился: все члены совета клана были люди более чем известные — и… нигде никто даже похожих на них не встречал! Хотя портреты их висели чуть ли не на каждом столбе — с обещанием награды за любую информацию. Дороже всех стоил, естественно, глава клана. А вот гвардии капитан Вьяхо эц-Прыф в тех листках вообще не упоминался. Поскольку числился мёртвым уже сколь лет.

Секрета-то, меж тем, никакого: уцелевшие люди герба осы укрылись в имениях семейств, из которых взяли некогда (земля им пухом!) девиц себе в жёны. Овдовевших в одночасье зятьёв приём ждал не восторженный, конечно. Но в крове и столе отказа никому не было: горе сближает. Более того, домочадцам главы семей представляли вновь прибывших как седьмую воду на киселе из глухой провинции. Во избежание. И если даже кто и узнавал пришельца — языки держали за зубами. Понимали, что к чему.

Наиболее надёжно укрылись те, кто брал в жёны девиц-иностранок. Перейти границу, конечно, было затруднительно — но всё же возможно: контрабандисты существовали ровно с тех времён, что и первые проведённые границы. И вопрос клиенту у них был лишь один: денежка есть? Впрочем, в уплату брали и, скажем, перстень: главное, чтоб без примет особых, на прежнего владельца указывающих.

Иноземцы за своих убитых дочерей-сестёр-внучек выкатывали претензии открыто и зло. Вплоть до угроз прийти с дружиною и разобраться на месте. На все протесты дипломатов окрестные государи лишь руками разводили: найдите и накажите виновных — тогда и вопросы сами собой разрешатся! Внутри страны положение складывалось едва ли не хуже: в открытую-то никто не высказывался, но души убиенных дочерей-сестёр-внучек тоже требовали отмщения… и первыми мишенями стали торгаши базарные, трофеями кровавыми торговавшие. Смерть настигала их в собственных домах. Ну, или на дворах постоялых. Обставлялось всё, как грабёж: забирали денежки, побрякушки драгоценные… торгаша или душили подушкой, или ломали шею. Следы — заметали, и весьма умело. Сыщики с ног сбились, но разбойников-бандитов так и не сыскали: грабежи-убийства торгашей, сбывавших награбленное при погромах, прекратились со смертью последнего из них. Смерть настигла его при попытке бежать — всё то же… сломанная шея, обчищенные карманы. Лошадку купчишки разбойники почему-то привели к ближайшему жилью. И даже в стойло поставить умудрились — как?! Никто ничего не видел и не слышал!

Перебив всех замеченных на торговле награбленным, неизвестные разбойники вроде бы угомонились. Но спустя некоторое время по стране прокатилась волна помешательств. Ни с того ни с сего люди полностью теряли рассудок: и ложку до рта донести не способны становились. Словно души убитых во время погромов приходили к убийцам — и забирали разум у них… свихнувшиеся-то, слышь-ка, в первых рядах «ос» громить шли… ну, и барахлишком разживались при этом, как же иначе-то. Монастырские приюты для ущербных разумом вмиг оказались переполнены. Те из безумцев, кому не повезло попасть в них, становились тяжкой обузой родне своей… лекари только руками разводили в бессилии хоть чем-то помочь.

«Приют пятнадцати племянниц» из секретного застенка превратился в самый большой в стране дом умалишённых. Заплечных дел мастера тамошние все как один вынужденно переквалифицировались в санитаров — а куда деваться? Покинувшие «Приют» в поисках лучшей доли — спустя некоторое время тоже рассудок теряли… колдовство какое-то, да и только! А вот оставшиеся — ну, хоть бы кто заболел. Выводы служители «Приюта» для себя сделали: предпочли дерьмо выносить из-под подопечных да кормить их с ложечки овсянкой жидкой.

Неслыханные эти дела были справедливо сочтены карою Небес за содеянные злодейства; рукою же Небес был — догадайтесь, кто? — правильно, всё тот же Вьяхо эц-Прыф. Сколько лет уже, как объявленный мёртвым.

Не сказать, что эта роль была ему по душе: всё ж он был честный солдат, а не заплечных дел мастер. Но… убиенные невинно сородичи требовали отмщения — и на воздаяние скупиться не приходилось. Иные варианты? — назовите любой: он окажется или невыполним, или куда как более кровав. И потащит за собою череду ещё более кровавых событий. А вот так — воля Небес, кара Небес. И пусть долгополые учитаются молитвами. До полного обалдения учитаются!

Фингал эц-Прыф только головой качал да руками разводил, узнавая о деяниях своего сородича. Но по некотором размышлении признавал: Вьяхо действовал куда гуманней, чем собирался действовать он сам: выпустить на волю стихи Фиолетового свитка означало развязать в стране в конечном итоге гражданскую войну. Отец на сына, брат на брата, не разбирая, кто прав, кто виноват… и смерть стране в итоге! Не настолько уж и велика да обильна Отчизна наша любезная, чтоб снести этакое бедствие.

Следовало, однако. решать, что делать дальше. Люди герба осы — гордецы известные; жить в приживальщиках им в тягость. Кой-кто уж и горькую пить начал… дрянь дело. Отечество своих верных сыновей отвергло… куда теперь? Не на восток же от солнышка, на запад от месяца, в самом деле… на сказочное это Нагорье железное. Хотя — сто шакалов дохлых! — да почему бы и нет? Если этот стервец Вьяхо не соврал, конечно. Надо бы его поподробнее расспросить при случае: что да как.

Случай предоставиться не замедлил. Тони эц-Прыф в очередной своей вылазке в столицу (по-прежнему в облике лихого извозчика: эх, садись, господин хороший! — с ветерком домчу!), зайдя по обыкновению в кабак базарный уши погреть кабацкими разговорчиками, узрел там надирающегося в стельку Вьяхо. Ой, тяжела ты, доля мстителя народного… Тони рывком выдернул Вьяхо из-за стола, чуть не за шиворот доволок до повозки. Доставил пред грозны очи Фингала. Кошель с толикой серебрушек остался на кабацком столе… должно хватить, чтоб расплатиться за выпитое. Не хватит — не последний раз в том кабаке сидели, доплатим.

Фингал эц-Прыф подавил желание отхлестать родича-пьянчугу по щекам, распорядился: марш в постель. Тоже мне, пьяного меча поклонник. Утром похмелишься — поговорим.

Гвардии капитан Вьяхо эц-Прыф едва продрал глаза. Как же башка-то трещит, сто сушёных каракатиц и один тушёный осьминог! Что это за чулан?! Помнится, пил в кабаке — с твёрдым намерением упиться вусмерть… добивал третью бутылку крепкого, и уже была заказана четвёртая — и мёд, медок свежайший, только что с пасеки… и закопали бы запившегося до смерти бродягу на погосте деревенском. И тут явился родич этот самый, как его? — Тони, да. Не дал помереть по-хорошему; уволок из заведения питейного. За шкирку уволок, стервец. Словно кошка — котёнка. Так, что это? — чашка рассолу, сто котов… Как кстати.

Вьяхо осушил посудину мелкими глоточками — немного полегчало. Скрипя, отворилась дверь чуланчика… ба! Фингал эц-Прыф, в натуральную величину…