Сыщик, бедняга, аж язык от усердия высунул. Щелчки, пинки и подзатыльники поначалу сыпались градом; потом что-то начало всё же получаться.

— Вот. Умеешь же! — похвалил Вьяхо сыскаря за очередной исписанный лист. — Чего ж ты раньше-то лодыря гонял?! Давай дальше в том же духе. И тренируйся, не ленись: глядишь, ты ещё и меня без работы оставишь! — позволил себе пошутить Вьяхо. Сыскарь только часто-часто закивал в ответ.

Судья меж тем отпер один из ящичков своего стола, выгреб оттуда пригоршню серебрушек. Отсчитал десятка полтора, остальное ссыпал обратно. Замкнул ящик. придвинул отсчитанное виртуозу-писарю:

— Держи. Заработал, — и величественно удалился.

Вьяхо ссыпал серебрушки в кошель и отправился в таверну — поужинать. А заодно и насчёт ночлега разузнать. Ужин оказался вполне приличным и обошёлся в одну монетку; ночлег — за пару серебрушек хозяин отвёл гостю угол с лавкой и одеялом. Утром начиналось долгое пешее путешествие к родным пенатам. Прежде чем уснуть, Вьяхо снова и снова прокручивал по памяти виденные им карты земель, продумывая маршрут на родину. Потом, не надеясь на память, составил список: ключевые пункты путешествия в порядке следования. После чего уснул сном праведника — хоть праведником-то Вьяхо эц-Прыф себя никогда не считал. Ну, какой праведник из воина-профессионала? Смешно.

Наутро, наскоро перекусив разогретыми остатками вчерашней готовки и прикупивши малость провизии в дорогу (минус ещё монетка), Вьяхо отправился в путь. Дорога выпала долгая; в пути пришлось зарабатывать на жизнь чем придётся — не каллиграфией единой… Дров наколоть, воды натаскать, огород вскопать за ночлег, чашу молока да горбушку хлеба — гнушаться не приходилось ничем. Даже чисткой хлевов и выгребных ям — всё за тот же ночлег со скудным перекусом… впрочем, иногда попадались и более приличные (и доходные!) приработки. Голодать Вьяхо не голодал, но бывало, что день-другой приходилось с хлеба на квас перебиваться. Впрочем, воину к тяготам и лишениям не привыкать.

Разок-другой пришлось и с лихими людишками схлестнуться — колотушек господа властители большой дороги огребли преизрядно. Школа Каракала; оружие, которое всегда при тебе. Но какою бы длинной и трудной ни была дорога, она всегда заканчивается. Закончилась она и для Вьяхо. Отечество! любимая Родина! Гвардии капитан Вьяхо эц-Прыф никогда не был сентиментален — но тут даже пробило на слёзы. Утерев лицо, Вьяхо отвесил родным холмам и долинам земной поклон; потом вздохнул глубоко — и продолжил путь. Путь его, однако, лежал не в столицу, а в родовое поместье нынешнего главы «осиного гнезда». Звался вождь клана эц-Прыф звучным именем Фингал (кто сказал, что это синяк?! ну-ка, в позицию!). Именно он, Фингал эц-Прыф и имел право созыва совета клана — а уж там разберутся. И решат, что делать с этим самым «Приютом пятнадцати племянниц», будь он проклят.

— Вьяхо?! Где тебя носило столько времени, блудный ты кот? — такими словами Фингал эц-Прыф встретил представшего перед ним Вьяхо. — Мы ж тебя, кошкин ты сын, по всем щелям искали! Ну-ка, как на духу, докладывай: где был, с кем пил, с кем постель делил… Да смотри не завирайся.

Вьяхо вздохнул — и кратко изложил главе клана всё. И то, как к долгополым в полон попал, и то, как имя потерял… И про свиток Зелёный не утаил, и про путешествие на легендарное Железное нагорье. Сказки? Для кого и сказки — а именно там имя-то мне и вернули. Из армии выгонят? — поваром наймусь! Я теперь в этом ремесле чуть ли не профессор… профессор кислых щей, именно! Щи эти самые я так сготовлю, что и государю их на стол подать не стыдно будет. Не бахвалюсь, правду излагаю.

Выслушав рассказ Вьяхо, глава клана тяжело поднялся из-за стола, немного походил взад-вперёд по комнате, осмысливая услышанное. Потом объявил:

— Значит, так, гвардии капитан. Слушай сюда. И запоминай. Я созову совет. Совету ты изложишь то, что рассказал мне. Разбираться с тобою будем, кошкин ты сын!. До совета будешь жить в моём поместье. И чтоб за его пределы — ни на шаг! Уяснил?

— Уяснил, — подтвердил Вьяхо.

— Честно говоря, Вьяхо, — Фингал эц-Прыф приблизился ко Вьяхо вплотную, — мне сомнительно в твоём рассказе даже не твоё путешествие в мифическое нагорье это — и обратно. Твое дело, где ты шлялся на самом деле. Но ведь мы же таки посетили этот самый «Приют пятнадцати племянниц»… отвратительное место, да! — но тебя там не было. Мы все их бумаги перешерстили, все закутки обшарили — никаких следов твоего там пребывания!

— Умеют они следы заметать, — усмехнулся Вьяхо. — А кровавого следа моего вы не сыскали? Я же одного тамошнего негодяя всё-таки пришиб. При побеге.

— Стоп, — Фингал эц-Прыф нахмурился. — Что-то такое там у них в бумагах и впрямь было, вроде. В десятый день второй луны, так? Только не ври мне, капитан. В глаза смотри мне!

— Врут ихние бумаги, Фингал, — заявил Вьяхо, не пряча взгляда. — Не в десятый день это было, а в четвёртый. И не второй луны, а шестой. Во вторую луну бежать оттуда — гибель верная. Я что, так уж похож на самоубийцу?

— Вот уж на кого-кого, а на самоубийцу ты меньше всего похож, ха-ха-ха! — рассмеялся Фингал эц-Прыф. — День убийства одного из тюремщиков я тебе вообще от фонаря назвал. А точной даты я и вовсе не помню. Повтори-ка мне её ещё разок, Вьяхо…

— Четвёртый день шестой луны, Фингал, — твердым голосом произнёс Вьляхо. — Запиши это себе куда-нибудь, чтоб снова не забыть.

Глава клана совету сородича внял: взял бумагу, перо и сделал короткую запись.

— Проверим, — пообещал он. — А пока отправляйся-ка в левый флигель. Там тебе комната приготовлена уже должна быть. Если до сих пор нет — дай тумака дворецкому.

Вьяхо кивнул в знак того, что всё понял, и отправился в левый флигель. Бить дворецкого он не стал, несмотря на то, что отведённую ему комнату подготовить даже и не думали. И была это не комната, а какая-то каморка-кладовка, набитая пыльным хламом и насквозь пропахшая мышами и котами. Вьяхо лишь присвистнул, потеснил хлам в сторонку и пробрался внутрь. Под хламом нашёлся набитый некогда соломой тюфяк. Набивали его соломой, вероятно, ещё во времена государя Чернобоба: перегнившую начинку пришлось вытряхнуть в навозную кучу на заднем дворе. И хвала Небесам — нашлась свежая солома. Набив ею заново тюфяк, Вьяхо приволок его в каморку, втиснул в свободное пространство и… рухнул. Мышино-котовье амбрэ заснуть не помешало.

Фингал эц-Прыф куда-то уехал; вернулся поздно вечером на второй день. Вызвал к себе Вьяхо, сказал ему:

– Поднял в архиве тот акт о гибели тюремщика…. звался он Суй Жуй. Дата совпала, обстоятельства гибели — тоже. Совет — послезавтра. А почему ты не дал тумака дворецкому?

— Дал бы тумака, — ответил Вьяхо, — остался бы твой дворецкий калекой. Рука у меня тяжёлая, — и отправился к себе в каморку.

Наутро в поместье стали прибывать члены совета клана: кто в карете, кто верхом, кто в разъездной коляске — а кто и вовсе на своих двоих. Дом и впрямь стал напоминать осиное гнездо: прибывшие занимали своё время беседами. И хотя велись эти беседы вполголоса, гул от них достигал даже каморки во флигеле, где коротал время виновник события. Что ничуть не мешало ему: по солдатской привычке Вьяхо, полусидя на тюфяке, дремал вполглаза. Во флигеле, однако, сновала лишь прислуга; все прибывшие разместились в доме и во втором флигеле. Беседы затянулись чуть ли не до полуночи; не дожидаясь, пока сородичи наговорятся, Вьяхо уснул по-настоящему.

Наутро хозяин дома дал членам совета завтрак. Вьяхо за стол не пригласили: принесли ему в каморку миску тушёной капусты с редкими кусочками мяса в ней да кружку эля. Что ж, и на том спасибо. Быстро покончив с трапезой, Вьяхо вышел в полутёмный коридор, отряхнул-одёрнул одёжку…

— Гвардии капитана Вьяхо эц-Прыф просят в зал! — дворецкий, каналья, таки знал службу. Вьяхо покинул флигель и отправился держать ответ перед кланом — за всё, что совершил. И за то, чего не совершал — тоже.