Между шапками мха росли такие же огромные папоротники, а дальше, за мхом и папоротником, начиналось грибное царство. Такого количества грибов Витек в жизни не видал — хотя в далеком детстве на Деме они с родителями ходили по тамошним лесам и набредали иногда на поляны, где шагу нельзя было ступить, не раздавив грибной шляпки. Самое поразительное было то, что грибы росли здесь строго по сортам — как будто высаженные специально. Впрочем, до Витька довольно быстро дошло, что так оно и есть: это действительно грибная плантация. Никто не умеет, а здесь умеют. Здесь вообще много чего такого умеют.

Сперва шли ровные поляны, сплошь усеянные лисичками; потом начались груздятники, а уж затем пошли боровики, поддубники и прочая крепкая братия. Но больше всего Витька удивило то, что среди этих прекрасных во всех отношениях грибов он заметил немало — и не маленьких по размеру — делянок мухоморов. Он спросил об этом Валю и услышал в ответ:

— А как ты думаешь, с чего это брага тебя так взяла? И с чего потом ты стал видеть так, как никогда раньше не умел? Тут мухоморы — главный компонент.

Угу, кивнул Витек. Мускарин. Все-таки наркотик. Но вот, что странно — никакого эффекта привыкания. Мне этой браги больше не хочется. Во всяком случае — пока не хочется. Но только каким же таким наркотиком можно научить видеть глазами псов и жуков. Вот на этот вопрос Витек ответить не смог, и задавать его не стал, а просто пошел себе дальше, следом за Валей.

Дальше начались бесконечные плантации каких-то трав, между которыми постепенно стали попадаться то тыквы, то огурцы, то кабачки. И тут Витек почувствовал себя Незнайкой в Солнечном городе. Потому что огурцы здесь были — как кабачки. Кабачки — размером с крупную тыкву, только куда длиннее, а с чем. сравнить тыкву, он сразу и не придумал. Разве что с автобусом. Проделай дырочку, выскреби серединку и живи себе с миром. Причем на вкусе продукта размеры никак не сказывались. А если сказывались — то исключительно в лучшую сторону.

Огородницы Лена и Ксана оказались худенькими блёклыми девочками лет десяти-двенадцати, с веснушчатыми загорелыми лицами. Но руки у них вовсе не были загрубелыми, да и не пользовались они никакими тяпкам и мотыжками.

— А зачем? — удивилась Ксана. — Мы с растениями просто договариваемся, любим их и просим делать то, что нам нужно. Сорняки? А разве такое бывает? Нет на свете сорняков. Есть просто растение, которое выросло не на своем месте — с нашей точки зрения. И оттого становится «неправильным». И мешает «правильным». А неправильных растений не бывает. Бывают неправильно понятые. А если их понять, если с ними договориться, то они не мешать друг другу станут, а помогать. А кто не может помогать соседям, того мы просто отселяем в другое место, где ему будет удобнее.

— То есть как отселяете? Договариваетесь и предлагаете переехать с вещами?

— Да, договариваемся. И переносим. Они сами-то не могут. То есть пока не все могут. Но мы стараемся. Мы их учим, и сами учимся с ними вместе. Вот смотри.

Ксана подошла к дереву, по которому карабкался молодой побег вьюнка, и принялась внимательно на вьюнок смотреть. Тот дрогнул, потом стал потихоньку распутываться и отлепляться от древесного ствола. Потом изогнулся — и вдруг упал прямо Ксане на плечо и тут же заплелся, заметелился вкруг ее руки. Ксана сделала шаг в сторону. Стебель вьюнка напрягся, и тут Витек едва ли не с ужасом увидел, как вьюнок сам, безо всякого усилия с ее стороны, вытягивает из земли корни. А вытянув — переносит их на новое место и ищет в земле, где удобнее будет внедриться.

— Вьюнки с плющами у нас молодцы. Они, считай, уже бегом бегают. С травами сложнее. Даже с деревьями лучше получается. Особенно с некоторыми, которые попонятливей. Особенно с вязами. К нам ведь сюда почему никто не забредает, даже нечаянно? Лес не пускает. С этим лесом вообще проблем никаких нет. Если нам нужно — он любого чужого человека не то что отпугнет или пройти не даст. Он его и усыпит, и похоронит — так что никто и следов-то его не найдет. Особенно, если начнет искать, ну, скажем, с собакой. Хотя, тогда, наверное, мы для гарантии вас позовем.

Ксана лукаво посмотрела на Валю с Витьком, потом обернулась на молча стоявшую все это время рядом улыбавшуюся Лену, и они обе почему-то прыснули со смеха.

Стая — а именно так называли себя члены этой группы — обитала на небольшом острове в самом центре огромной моховой топи, через которую было несколько троп, известных всем здешним людям и зверям. На острове, очевидно еще со времен войны, осталось несколько землянок, уже успевших сгнить почти до основания, но к моменту появления в стае Витька уже починенных и вполне пригодных для жизни. В землянках было мокро, но он, к немалому своему удивлению, понял, что это ему даже нравится. Ему стала приятна вода во всех ее видах, и к тому, что ему теперь постоянно приходилось ходить в сырой, а то и вовсе мокрой одежде, он начал не без удовольствия привыкать. Собственно, и одежда-то была особо не к чему. Он стал замечать за собой, что даже в сырой вечерней прохладе — а лето выдалось не сказать чтобы сухое и теплое: по ночам едва было десять градусов выше нуля — ему вполне комфортно и безо всякой одежды. Тело даже радовалось холоду — хотя и в теплые дни он отнюдь не изнывал от зноя. Что-то странное со мной происходит, приходила ему несколько раз в голову мысль, но он списывал все это на привычку, на адаптивные способности организма. К тому же дел ото дня ко дню становилось все больше, и некогда было думать о всякой всячине. По появившейся у него здесь привычке, он все не относящиеся к делу раздумья откладывал на потом.

Отсюда, с безымянного островка на болоте, называемого между своими просто «Базой», они контролировали достаточно большую не только по топографическим, но и по географическим понятиям территорию — между рекой Горынью на западе и речкой Уборть на востоке. Южная граница их территории более или менее соотносилась с государственной границей между Украиной и Белоруссией — хотя в этих, сплошь покрытых заболоченными лесами местах такое понятие, как государственная граница между двумя бывшими республиками Советского Союза, было весьма условным, оно существовало в основном там, где проходили более или менее пригодные для езды дороги. Там же, где дорог отродясь не бывало, не было и границы. Северной границей служила Припять. Колесник говорил, что база такая у них не одна, что такая же стая уже начинает действовать на украинской стороне, еще две готовятся где-то в России, и одна — в Восточном Казахстане.

Закон, по которому они здесь жили, был основан на учении, называемом биолектикой, словом, производным от биологии и диалектики. Колесник ни разу не сказал прямо, что автором этого учения является он сам, но потому, как он говорил и как себя вел, становилось ясно, что автором был именно он. С точки зрения биолектики, человечество, сделав ставку на научно-технический прогресс, связанный с культом потребления и наживы, сбилось с торной дороги эволюции и поставило среду, в которой сформировалось и выросло — природу на грань уничтожения. Даже биологическая природа самого человека давно уже спит, а если и пробуждается, то в уродливых и неестественных формах. Первой задачей каждого из членов стаи было пробудить в себе биологическую природу в ее гармоническом, исконном виде, совместимом с естественной средой обитания, с биоценозом.

Для этого Колесник разработал ряд уникальных препаратов, состоящих исключительно из естественных природных компонентов — настои трав и грибов, отвары, цветочная пыльца и так далее. Подпитка шла и естественная, помимо всяких препаратов — через пищу, через воду, особенно болотную, в которой тоже было огромное количество биологически активных веществ; через воздух, через контакт с животными и растениями.

Объяснения Колесника скорее напоминали проповедь — растянутые, ритмически организованные, навевающие приятное полудремотное состояние. После них оставалась не связанная логически выстроенная картина, а куда более полное и всеобъемлющее ощущение правильности всего происходящего здесь, в этих лесах и болотах, ощущение, замешанное на постоянном чувстве тихой радости. Радости, которая проистекала от самой возможности быть здесь и от возможности быть причастным к большому общему делу.