Большаков нехотя потянулся к телефону, набрал номер Светки.

— Hello! — произнес он в трубку настолько по-английски, насколько смог.

— Йес, дарлинг, с — ответил ему певучий женский голосок. В любезных интонациях отчетливо слышалось обещание любых земных благ. За разумную цену.

— Stranger's speaking.

— Ху? — озадаченно спросила Светка, а потом модуляция звуковых колебаний резко изменилась. — А, это ты, Лёша...

В целях конспирации Большаков никогда не называл знакомым особам женского пола свое настоящее имя.

— Наконец-то ты про меня вспомнил, — капризно протянула девушка. — А я уж думала, что ты больше никогда не позвонишь. Забывать стала...

— Ничего. Родина меня не забудет.

— Что, скажешь, опять было спецзадание? Ой, да врёшь же. Колись, а? Скажи честно — не служишь ты ни в каком ФСБ? Понты кидаешь, ведь правда?

— Не веришь? Не верь. Я все равно не имел права тебе об этом рассказывать. Но знай, что вдали от Родины я всё время думал о тебе.

— Трепло! — засмеялась Светка. — Разведчик, в натуре.

— Леди, позвольте узнать, не занят ли у вас вечер примерно с двадцати часов тридцать первого двенадцатого тысяча девятьсот девяносто девятого до четырех тире шести утра первого ноль первого двухтысячного?

— Че?

— Новый год, говорю, с кем встречаешь?

— О-ой, я не знаю, тут столько вариантов, я ещё не решила... — Она явно была свободна, но решила поломаться.

— Я предлагаю самый лучший.

Большаков был уверен, что сказал достаточно, но Свете, видимо, хотелось «особого приглашения». А может, правда, не поняла.

— Какой?

— Ты и я.

— Ну-у... — кокетничала, как умела, девушка. — Я должна хорошенько подумать... Всё-таки это не обычный Новый год, новое тысячелетие.

Тут Илья не выдержал.

— Сколько раз можно объяснять, что двухтысячный год — это ещё не новое тысячелетие, а последний год старого?

— Не может быть!

— Ну скажи, пожалуйста, десять — это первый десяток или второй? Двадцать — это второй десяток или уже третий?

— То двадцать... — упрямилась Светка. — А то две тысячи! А че ж тогда по телевизору говорят?

— Да просто все с ума посходили! Вот где «проблема 2000»! — разозлился Большаков.

Он сделал ещё несколько попыток. Для; иллюстрации рассказал анекдот про программиста, которого жена оставила сторожить восемь сумок, а тот решил, что одну украли, потому что пересчитывать их начинал так: «ноль, один, два, три....» Но Светка не поняла. Ни объяснений, ни анекдота… Насчет праздничной ночи они тоже окончательно не договорились.

— Бог с тобой, пусть третье тысячелетие! — махнул рукой Илья. — Тогда, действительно, надо хорошенько подумать. Знаешь, есть такая примета: как встретишь новое тысячелетие, так его и проведешь.

— Ты собираешься жить тысячу лет? — фыркнула Светка.

— Я собираюсь жить вечно. Ну, я ещё позвоню. Только боюсь, что мой строгий командир прикажет мне в новогоднюю ночь охранять «ядерную кнопку». Я ведь правда офицер ФСБ.

— Гонщик ты, Лёша, а не офицер.

— Ну-ну. С наступающим! Как говорится, с Новым годом тебя! Положив телефонную трубку на пластмассовый рычажок, Илья скорбно вздохнул: «Господи, ну какая же дура».

Он не очень-то кривил душой насчет новогодней ночи. Действительно, было предчувствие, что майор Борисов назначит именно его, Илюшку, дежурным на праздник. Чтоб служба мёдом не казалась. По правде говоря, не так уж сильно он и расстроится. Подумаешь, со Светкой не получится. Другое дело, если не получится с Ириной...

Большаков отработанным мягким движением сбросил на колени клавиатуру и, щелкая клавишами, раскопал в недрах компьютера один из своих скрытых текстовиков. Это было что-то вроде дневника. Записи, которые он вёл для собственного удовольствия, время от времени большинство из них стирая, а порой из интереса восстанавливая некоторые, случайно не затертые до конца. Так, конечно, не обращаются с мемуарами, предназначенными для потомков. Это была как бы игра с самим собой — а может быть, упражнение в одной из восточных практик, которыми увлекался Илья.

Большаков нажал «Enter», обозначая абзац, и с дурашливым выражением лица — это был верный признак того, что он настроился на серьезный лад, — стал писать:

«Отдельно взятый человек не может ставить перед собой такую задачу — собственное бессмертие. Это может делать только человечество в целом, Homo sapiens как вид. Именно бессмертие вида в списке задач человечества стоит под номером первым. Похоже, этим единственным пунктом список и ограничивается...»

Илья помрачнел и на некоторое время погрузился в размышления, плодом которых была одна коротенькая строчка латинским шрифтом: «problems-probablems». Он вздохнул, записал файл и запрятал его обратно в недра машины. Таким был весь его дневник — смесь игривых или совсем похабных шуток и философских мыслей — дневник, который он вёл исключительно для себя. На каждый день он заводил новый каталог, давая названия файлам по времени их образования — чтобы долго не думать.

Илья потянулся и ещё раз любовно осмотрел помещение. Он любил эту комнату. По многим причинам.

Прежде всего потому, что здесь находился пульт управления системой «Вампир» — разветвленной компьютерной сетью для сбора и обработки данных обо всех аномальных происшествиях на «шарике» и в околоземном пространстве. Служителем и повелителем этой системы Илюша был последние пять из недавно исполнившихся тридцати лет своей жизни. Здесь, в помещении без окон, где лишь недавно они с техником Ренатом Ахмеровым установили систему вентиляции, достойную современного цивилизованного человека, он проводил большую часть времени — и не жалел об этом. Впрочем, потолки в старом особняке в Хлебниковом переулке были высокие, первое время воздуха хватало, но когда к трём экранам «Вампира» и четырем — подключенным в его локальную сеть «писюков» добавились пять мониторов охранных систем, криминалист и медик капитан Ларькин пришел к выводу, что здоровью ценного специалиста Большакова угрожает опасность.

Капитан предложил простое, как ему казалось, решение: ограничить время пребывания Ильи за компьютером семью часами в сутки. Тут он, конечно, погорячился. Дал маху. Гораздо проще оказалось превратить старый, замурованный после революции дворянский камин в такой агрегат кондиционирования и пылепоглощения, которому позавидовала бы любая фирма бытовой техники.

Дело было не только в том, что за пультом «Вампира» Большаков и работал: писал программы, обслуживал систему сбора данных, совершал пиратские набеги на компьютерные сети тех ведомств, которыми интересовалось его ведомство, — и отдыхал: взламывал защиту новых игровых программ и играл в них, а наигравшись, иногда переделывал и портил. При этом он был уверен, что игра становится лучше.

Была ещё одна причина, заставлявшая Илью большую часть дня находиться в своем оклеенном фольгой «бункере». Дело в том, что Илюша Большаков был восприимчив и впечатлителен, по его собственному выражению, «эмпатичен до телепатичности», причем в буквальном смысле. Считать такую способность благом может только тот, кто не испытал это благо на собственном опыте.

Лет с пятнадцати — с того времени, когда эта способность развилась и стала отчетливой — жизнь Ильи превратилась в невыносимую пытку. Чужие мысли, отголоски чувств и воспоминаний преследовали его, где бы он ни находился. Он быстро научился извлекать пользу из этой способности, никогда не ошибался в людях и в какой-то мере приноровился предвидеть будущее. Но ад в голове оставался адом: словно работало включенное одновременно на десяти каналах радио. Мать Илюши удивлялась, почему мальчика невозможно оторвать от телевизора — смотрит все подряд без разбору, уж не тронулся ли умишком. «Ты бы хоть погулял», — говорила она сыну, не подозревая, что проклятый ящик служит для него спасением, заглушая другие круглосуточные передачи. Илюша не разочаровывался в людях, потому что с детства не имел возможности их идеализировать: тупые и все время повторяющиеся мысли, похабные желания, беспредельный эгоизм и самолюбие излучал буквально каждый сверстник. Отдельной пыткой было ощущать чувства матери по отношению к отчиму. Не говоря уже о чувствах отчима. Отец, Степан Харитонович, умер, когда Илье было четыре года, а ещё через четыре года мать повторно вышла замуж. Вообще-то отчим был не самым плохим человеком, искренне пытался подружиться с мальчиком, но тот почему-то вбил себе в голову, что этого чужого мужика непременно нужно ненавидеть. Сейчас Илья очень не любил вспоминать свое тогдашнее поведение. Всё-таки он уже в детстве был изрядным стервецом, умел испортить людям жизнь.