Воспользовавшись заминкой, я ринулся в коридор и понёсся прочь, совершенно забыв о ямах, которые могли попасться на пути. В надежде оторваться от преследователя я петлял как можно сильнее, но всё напрасно: как я ни кружил и ни плутал, его полузвериный вой и не собирался отставать, всё время держась позади меня.

«Ну а чего ты, дурак, ещё ожидал?» — мысленно огрызнулся я сам на себя. В темноте он чувствовал себя свободнее, чем рыба в воде, да и лабиринты эти наверняка знал наизусть. Глупо было бы ожидать, что я так легко от него избавлюсь. Будь я жив, моё сердце должно было бы бешено колотиться — не столько от бега, сколько от осознания того, что мне грозит.

Стремительно скачущая на четвереньках фигура промелькнула слева, в параллельном тоннеле, заставив меня свернуть направо. Здесь своды опускались ниже, а развилки резко исчезли — похоже, он намеренно загонял меня в тупик, как охотник загоняет добычу. И если так, то он, пусть и одичавший, соображал вполне неплохо.

Едва я об этом подумал, огоньки ламп впереди рванули вверх: я всё-таки споткнулся о какой-то камень и с громким всплеском растянулся в грязи. Барахтаясь, я перевернулся на спину, а подоспевший дикарь опять запрыгнул на меня, пригвоздив к полу, и потянулся к моей шее. На этот раз скинуть его не удавалось, и в голове у меня пронеслась мысль о том, что произойдёт раньше — он перегрызёт мне горло или же я захлебнусь тошнотворными помоями. Я бы, конечно, предпочёл избежать обоих вариантов, но приходилось быть реалистом.

Внезапно он замер, напоследок клацнув зубами над самым моим ухом. Он задёргал носом, настороженно принюхиваясь к чему-то. Откуда-то из глубины катакомб эхом разнёсся звук упавшей с потолка капли, и на него это подействовало как удар током: он подскочил как ужаленный, осоловело оглядываясь по сторонам, затем сорвался с места и через секунду пропал во тьме. Обычно так собаки реагируют на отпугивающий свисток.

Я встал, напрягая слух в попытке понять, что могло его прогнать. Тишина, ни шороха… В этот момент на крошечный пятачок, кое-как освещаемый дальним фонарём, вышел, не нарушая безмолвия, человек — на двух ногах, не на четвереньках. Внешность и одежду было не разобрать, но внутри у меня похолодело так же, как когда-то от объятий белолицей девушки. Моим спасителем не мог быть никто иной, как те бродяги, от которых я сбежал. Ну, или одного из силуэтов, попадавшихся мне на глаза тут и там, но те по большей части оставались незаметными, а не маячили на свету.

Получалось, что я задолжал благодарность за спасение своим же похитителям, хотя перспектива новой встречи с ними всё равно не слишком меня радовала. Я прижался к стене и стоял так, не шевелясь, до тех пор, пока человек снова не исчез в темноте. Выждав после этого ещё немного, я осторожно двинулся в противоположную сторону, стремясь оказаться подальше отсюда.

Дальше тоннель не сужался и не расширялся; я достаточно долго брёл по нему, никуда не сворачивая, и в конце концов вышел туда, куда, видимо, меня и гнал дикарь: к тупику. Точнее, не совсем к тупику: притороченная сбоку вертикальная лестница вела наверх, но состояние кирпичей всё ещё оставляло желать лучшего, половина креплений болталась в воздухе, а оставшиеся грозили присоединиться к ним в любую минуту. Подниматься по ней было опасно, но возвращаться обратно, туда, где рыскали те парни, а в придачу к ним и сумасшедший, пытавшийся перегрызть мне горло — гораздо опаснее.

Я устало сел прямо в хлюпавшую под ногами жижу — сильнее уже не испачкаюсь — и окинул лестницу взглядом. По сравнению с шахтой лифта, по которой я карабкался не так давно, она казалась небольшой, пусть и была высотой в полсотни метров, не меньше. На самом верху виднелось нечто, похожее на круглый люк. Оттуда, с потолка, по-прежнему стекала вода, где-то отдельными каплями, а где-то целыми ручейками, вымывающими в гниющих стенах извилистые ложбины. Любопытно, на какой я сейчас глубине? Вряд ли, конечно, по этой лестнице я сразу выберусь на поверхность, но надо же с чего-то начинать. Да и потом, у некоторых всё обстоит намного хуже. Взять хотя бы ту девушку из палатки, окоченевшую и почти лишённую способности двигаться. Её образ опять всплыл у меня в памяти. Интересно, что с ней всё же стало?

Я слегка улыбнулся. После всех этих бешеных поездок, прыжков с поезда на полном ходу, лавин и прочего, что мне какая-то лестница? Встав, я подошёл к ней и подёргал за одну из перекладин, проверяя прочность. Железо жалобно застонало, мне на голову посыпались камешки, но конструкция выдержала. А значит, должна выдержать и меня самого.

Выдохнув, я забрался на нижнюю ступеньку и замер, прислушиваясь сквозь плеск стекающей с меня грязи к скрежету металла и ожидая, когда он затихнет, чтобы полезть выше.

Очередная станция метро на предыдущие не походила ни капли. Сразу я на это внимания не обратил — вывалившись из люка, первым делом измождённо распластался на холодных бетонных плитах, пытаясь отдышаться и ничего не замечая; сейчас я бы, наверное, не сдвинулся, даже если бы стены вокруг стали рушиться. Только через несколько минут я достаточно передохнул, чтобы поднять голову и как следует оглядеться. Здесь не было уже ставшей привычной разрухи, если не считать нескольких куч мусора, аккуратно сваленных в дальних концах платформы — словно это место, в отличие от других, ещё не пришло в запустение. Выстроившиеся вдоль путей колонны стояли целыми, безо всяких следов повреждения, скамейки между ними как новые… Чисто и спокойно.

Зловонная грязь, пропитавшая меня от подошв и до кончиков волос, продолжала ручьями стекать с одежды, оставив там, где я только что лежал, небольшую лужицу. Похоже, сохнуть придётся ещё долго, а от запаха избавляться и того дольше.

Я прошёлся вдоль края платформы, рассматривая вьющийся по стене узор из лепнины. Он почти полностью сохранился, и среди составляющих его фигур можно было разобрать картинки-иероглифы: вот эти линии напоминают волны, тут что-то вроде дерева, это глаз, а вот два треугольника, один на другом. Изображения, никак друг с другом не связанные и ни о чём особом мне не говорившие, но всё равно вызвавшие какие-то смутные, тревожные воспоминания, как будто из прошлой жизни. Не успел я как следует распознать и осознать это ощущение, как оно улетучилось.

Даже звук здесь был какой-то другой, точнее, он вообще был. Раньше меня везде так или иначе сопровождала та тишина, которая, наверное, и должна быть в мире мёртвых — непроницаемая до звона в ушах и прерываемая только завыванием ветра, хлюпаньем воды или хрустом снега под ногами, словно в глухом лесу, где на мили и мили вокруг больше никого, ни единой души. Здесь же — ничего подобного, хотя ничьего присутствия я всё равно не улавливал. Здесь тишина была как будто… обычнее.

Я обогнул широкую чистую лестницу, и, поборов искушение сейчас же броситься по ней наверх, медленно двинулся вглубь станции. При этом приходилось то и дело задирать голову — рисунки украшали и потолок; они вились множеством дорожек, хаотично пересекаясь и переползая с одного свода на другой, и я сам не заметил, как они привели меня к противоположному концу платформы. Уткнувшись в ещё одну лестницу, которой она заканчивалась, я растерянно огляделся — если в затопленной канализации нашлось, кому поселиться, то здесь и подавно найдётся. Не может быть, чтобы тут совсем никого не было.

В подтверждение моей мысли впереди, на ярусе, куда вели ступеньки, выросла человеческая фигура, облачённая в просторные чёрные брюки и белую рубаху. Она появилась так внезапно, что я и подумать не успел о том, чтобы спрятаться. Впрочем, необходимости в прятках и не было: рослый парень, насвистывая какую-то мелодию, сосредоточенно вытирал мокрые волосы и явно уделял этому занятию гораздо больше внимания, чем происходящему вокруг, поэтому некоторое время я оставался незамеченным. Когда же он всё-таки опустил измазанное в чём-то чёрном полотенце и увидел меня, стоящего в каких-то нескольких метрах от него, я буквально кожей почувствовал, как он напрягся, но всего на секунду — видимо, сыграл роль не страх, а то, что он не привык, чтобы его застигали врасплох. В конце концов, он выглядел выше меня на полголовы и был шире в плечах — чего ему бояться? Он старательно хмурился, но взъерошенные после мытья тёмные волосы и странновато прищуренный левый глаз придавали ему скорее забавный вид, чем суровый или угрожающий.