И вот, когда остатки нашего отряда зимовали на постоялом дворе, страдая от скуки и ещё не заживших ран, я решил, что нам всем надо поднять боевой дух. И взялся сочинять песни.

Конечно, песенка вышла кривоватой, с повторяющимися рифмами и сбоями размера и ритма, но поэтом я никогда не был. А для первого раза вроде получилось совсем неплохо. Во всяком случае, мои слушатели не жаловались.

Да и вообще, а на каком языке я её сейчас пою? А на каком сочинял тогда? С этим магически вложенным в голову при попадании в другой мир знанием местного языка, никогда не можешь быть уверен, как твои слова звучат для окружающих.

Я пел и вспоминал ту дерьмовую зиму. Ещё двое умерли от ран уже после того, как услышали эту мою песню. Прижигание калёным железом — всё же хреновый способ обеззараживания ран. Это реквием вам, парни. Вам и всем остальным, кто погиб за пару монет в чужих войнах за пядь земли на никому ненужной границе.

Интересно, кто ещё погиб в той последней битве, где я принимал участие, после того, как мне в глотку прилетела стрела? Хоть кто-то уцелел? Мне этого уже не узнать. Но уверен, что уцелевшие протянут ещё год-два, максимум три, а потом в отряде будут сплошь новые лица, и никто из них не будет знать о моём существовании или помнить мои песни. Но я буду помнить тех, кто сражался со мной плечом к плечу. И Косого Вэла, который прикрыл меня щитом, а сам из-за этого получил меч в бочину. И Лысого Джира, который тащил меня на своём горбу после того, как меня ранили в бедро. И всех остальных, уже покойных и ещё живых...

— Что-то твои герои — просто дерьмо, — пьяным голосом заявил незнакомый мне парень в чёрной форме адепта.

Я отставил гитару в сторону и поднялся, разминая пальцы. Подушечки нескольких даже кровоточили, стёртые о струны. Тыльной стороной ладони я стёр выкатившуюся из уголка глаза одинокую слезинку.

Да заткнись ты, пацан. Не понять тебе того боевого братства и боли от потери товарищей, с которыми ещё вчера вместе пил и смеялся, а сегодня оставляешь их тела на поле боя на поживу воронью. Потому что война — жестокая стерва. Но если ты умеешь только махать мечом, то приходится крутить с ней шуры-муры.

— Эй, деревня, язык проглотил? — продолжил трепаться тот же парень.

О, так он думает, будто я с ним поругаться должен? Зацепиться языками и поорать друг на друга? Как говорится: надежды юношей питают.

Я шагнул со сцены, наступил на свободный табурет рядом, используя его как ступеньку, взобрался на стол. И врезал пяткой в нос болтуну. Он перевернулся вместе со стулом и грохнулся спиной об пол. А я спрыгнул со стола, приземлившись ногами ему на грудь. Услышав хруст рёбер, удовлетворённо улыбнулся.

— Берн, хватит, стой! — закричала Китти, кинувшись ко мне. — Ты же его убьёшь!

— Не, — отмахнулся я, покачиваясь с пятки на носок и обратно и прислушиваясь к похрустыванию смещающихся сломанных костей. — Хотел бы — уже убил бы. — Спустившись на пол, обернулся к его собутыльникам: — К целителю оттащите придурка, а то правда сдохнет ещё.

Парни сидели с настолько ошалевшими рожами, что их вид вызвал у меня непроизвольный смешок. М-да, тоже мне, бойцы. Ни один даже не попытался помочь приятелю или отомстить за него, отделав меня хорошенько. А ведь их двое против меня одного. Но, кажется, они ожидали всего лишь пьяной ссоры, может, постепенно переходящей в драку. А не такой быстрой и жёсткой отдачи. Обгадили панталоны, детишки?

Никто! Не смеет! Критиковать! Мой реквием! Боевым товарищам!

Видимо, что-то такое отразилось на моём лице, поскольку парни закивали, подхватили своего приятеля за руки и ноги, и потащили прочь. Молодцы, детишки. Против двоих сразу я не стал бы церемониться, а бил наповал.

— Всё, хватит, Берн, ты сегодня больше не пьёшь, — потребовала Китти, ухватив меня за руку и потянув к выходу. — Ты обещал...

— Согласен, — кивнул я. — Всё равно мне с утра на инициацию.

— ...что остановишься, когда я... — До Китти дошло, что я сказал, и она от неожиданности даже остановилась. — Согласен? Ну ладно. Пойдём тогда?

— Стьюи, ты идёшь? — позвал я «братца», подхватывая со стола полный кувшин и миску с недоеденным шашлыком. Обернулся к кабатчице: — Завтра верну посуду или компенсирую, если что.

«Братец» поднялся и забрал второй кувшин.

— Да, вернём, — подтвердил он мои слова.

— Бернард, я отзову жалобу! — крикнула женщина нам в спины. — И можете разбить кувшины! Если придёшь спеть ещё, то пей, сколько влезет!

Ну, хоть кто-то оценил мои таланты. Интересно, чем ей-то в сердце эта песня отозвалась?

— Непременно приду, — пообещал я, обернувшись через плечо.

Ещё не открывая глаз, я почувствовал, что к моему боку прижимается что-то тёплое. И вроде бы пушистое. Хм, неужели наглый кошак сподобился покинуть своё место на столе и перебрался ночью ко мне в кровать? Только что-то он крупноватым кажется.

— Бестолочь.

Ага, знаю. Я поднял веки и огляделся. К моему боку прижимался вовсе не Феликс, а пара женских выпуклостей. Увы, но упрятанные под китель. А по моей груди рассыпались длинные светлые волосы.

— Китти, подъём, — скомандовал я, чуть отстраняя от себя девушку.

Ну, почти угадал. Тоже в некотором роде кошечка.

— Только меня не спрашивай, что между вами вчера было, — язвительным тоном указал Феликс.

Ха, не дождёшься, пушистая жопа! Я же уже говорил, что не страдаю потерей памяти от пьянства. Или это я не ему говорил? Да, неважно. Важно то, что я прошлый вечер уже отлично вспомнил.

А если бы и забыл, по виду всё понятно. Я без рубашки и куртки, но в штанах. Китти вообще в кителе, даже не расстёгнутом. Не было ничего. Пожалуй, к сожалению, хотя вчера я и так был полностью удовлетворён. Просто из корчмы мы пошли допивать пиво и доедать шашлык ко мне в комнату. Вдвоём, Стюарт решил сразу уйти к себе.

Я, конечно, сделал Китти пару ненавязчивых намёков. Но она в ответ сделала вид, будто не поняла. А может, вправду не поняла, всё же намекал я тонко.

Вот как именно мы договорились до того, что она осталась спать в моей постели, я помнил смутно. Слово за слово... А девчонка была куда пьянее меня, выпили-то мы одинаково.

— Берн... — удивилась она, сонно оглядываясь и проверяя, застёгнуты ли все крючки на куртке. — Хм... Спасибо, что не лапал.

— Я бы сказал: «Не за что», — усмехнулся я. — Но у тебя как раз очень даже есть за что полапать. Так что, просто пожалуйста. Но в другой раз не обещаю такой выдержки.

Она что-то буркнула. Мне послышалось «Я тоже», но уверенности не было. А переспрашивать я всё-таки не стал. Всё равно ведь не признается.

— Нам скоро на инициацию, — напомнила она, пальцами расчёсывая волосы перед облупившимся зеркалом. — Но в душ сбегать ещё успеем. Чур, я первая.

— А может, вместе? Ну, для экономии времени, — без особой надежды предложил я.

— Не выдумывай, — отмахнулась она. — Или... Ты забыл, где душ? А вообще, был там хоть раз?

Я понюхал свою подмышку, хмыкнул и пожал плечами. Я-то точно не был. И насчёт Бернарда — как-то не очень уверен.

— Ладно, пошли, провожу, — потянула она меня за руку. — И пойдёшь первый. Только недолго!

Я не успел одеться, а Китти отнеслась к этому спокойно. Я решил, что идти, наверное, недалеко. Ну, или она спросонья не сообразила. Да и ладно, что тут кто-то полуголого мужика не видел? В случае чего, скошу на деревенское воспитание.

Дошли мы только до ближайшего угла. Там Китти приложила ладонь к выемке в стене, после чего открылась неприметная дверь. Небольшое помещение за ней показалось мне похожим на кабину старинного лифта, с решётчатой дверью, закрывающейся вручную. Только тут решётчатыми были ещё пол и потолок, а вот стены — самыми обычными, имитирующими камень. Или всё же каменными?

— Ну, заходи, — подтолкнула меня в спину Китти.

Дверь за мной закрылась.