Литмир - Электронная Библиотека
A
A

С.) Политическая система не только едина по своей природѣ, что проявляется въ самомъ видоизмѣненіи ея въ правительственныхъ формахъ, но является и безусловно-необходимою, постоянною и неизмѣнною въ своей сущности. Система эта имѣетъ свои данныя въ условіяхъ и элементахъ общества, и подобно тому какъ самое общество и все человѣчество, въ какихъ бы фазисахъ они не находились, — не измѣняетъ всей совокупности своей феноменальной жизни; подобно тому, какъ оно остается неизмѣняемымъ въ своей сущности, какъ и самый земной шаръ, котораго оно есть вѣнецъ, подобно матеріи, всю энергію которой оно заключаетъ въ себѣ, подобно жизни, которая находитъ въ человѣчествѣ свое высшее выраженіе, подобно духу, котораго оно есть глаголъ, и наконецъ подобно справедливости, истолкователемъ которой оно является, — и политическая система, которая нами управляетъ, въ своихъ ли подготовительныхъ фазахъ, или въ своей законченной формѣ — неизмѣнна. Это не требуетъ большаго разъясненія.

Мы допускаемъ а priori, что если человѣкъ, какъ разумно-свободное существо, живетъ въ обществѣ и признаетъ надъ собою справедливость, то общество не можетъ не установить у себя извѣстный порядокъ, иначе сказать — образовать правительство, будетъ ли оно ввѣрено одному избранному лицу, подъ названіемъ государя, императора или короля, или нѣсколькимъ уполномоченнымъ, составляющимъ сенатъ, патриціатъ, аристократію, (если управленіе представляется невозможнымъ въ формѣ всенароднаго собранія), будетъ ли правительственная власть отправляема ad libitum — самодержавною волею, коллективною или индивидуальною, или на основаніяхъ традицій и обычаевъ, или же наконецъ руководясь положительными правилами и выработанными законами. Всѣ эти элементы, кажущіеся исключающими другъ друга, соприкасаясь между собою, группируются и комбинируются въ различныхъ пропорціяхъ, какъ напримѣръ аутократія, умѣряемая вліяніемъ аристократіи или демократіи, или совершенный произволъ, ограничиваемый и измѣняемый обычаемъ, или иниціатива государя, ограничиваемая иниціативою сената, или и въ томъ и въ другомъ случаѣ ограниченіе будетъ принадлежать народному представительству и письменному закону, и вообще какъ бы ни измѣнялись подчиненность классовъ, должностей и прерогативъ. Все это можетъ видоизмѣняться до безконечности, и вотъ почему между двумя крайностями, аутократіей и демократіей, можно вставить столько среднихъ формъ, сколько угодно. Но все это отнюдь не измѣняетъ системы, а напротивъ утверждаетъ ее, и все, что исторія можетъ заключить изъ подобныхъ видоизмѣненій въ государствѣ, это только то, что общество страдаетъ, что оно ищетъ для себя опоры, часто даже падаетъ и, не имѣя возможности восторжествовать надъ своимъ безсиліемъ, клонится къ смерти. Слѣдовательно политическая система, какъ мы ее теперь понимаемъ, стоитъ выше всякаго осужденія, свободна отъ всякихъ необдуманныхъ человѣческихъ плановъ, болѣе прочна и болѣе долговѣчна, нежели племя или даже національность. Въ политикѣ мы можемъ отдаться всѣмъ возможнымъ оргіямъ, испробовать всѣ гипотезы, переходить отъ равновѣсія властей къ диктатурѣ, отъ имперіи къ демагогіи, но мы никакъ не перейдемъ роковой границы и одно изъ двухъ: или мы погибнемъ въ нашихъ безумныхъ эволюціяхъ, или придемъ къ тому послѣднему синтезису, въ которомъ залогъ мира и счастія народовъ[8].

Д.) Третій характеръ конституціоннаго цикла или системы, разсматриваемыхъ во всякомъ случаѣ въ ихъ общей совокупности, составляетъ ея антиномію, или внутренній элементъ противоположности, лежащей въ сущности двухъ сопротивляющихся одна другой крайностей, которыя никогда не могутъ ни поглотить ни исключить другъ друга. Въ государствѣ самомъ аутократическомъ всегда находится элементъ демократическій, на томъ основаніи, что прямой разумъ говоритъ, что не можетъ быть государя безъ подданныхъ, и наоборотъ во всякой демократіи постоянно проявляется аутократическій элементъ, потому что государству всегда присуще единство власти, — единство, проходящее чрезъ всѣ органическія дѣленія; государство индивидуализируется лишь преимущественно для того, чтобы обезпечить единство дѣйствій въ органахъ, которыми являются исполнительныя должности. Пусть говорятъ, что избранникъ или представитель народа есть только его уполномоченный, его служитель, носитель народной власти, его адвокатъ, его истолкователь; вопреки этому теоретическому опредѣленію верховной власти народа и вопреки офиціальной и легальной подчиненности его своему правителю, представителю или толкователю, — никогда не бываетъ, чтобы вліяніе и авторитетъ народа осилили его представителя и чтобы онъ былъ дѣйствительно только уполномоченнымъ народа. Не взирая ни на какіе принципы, постоянно случается, что этотъ уполпомоченный дѣлается господиномъ своего суверена и это не потому, — какъ могли бы подумать, что уполномочиваемое лицо обыкновенно бываетъ способнѣе тѣхъ, кто даетъ ему полномочіе, но потому, что по самой сущности верховной власти дѣйствительный суверенъ есть тотъ, кому народъ согласился ввѣрить власть. Безусловный суверенитетъ, если можно такъ выразиться, еще идеальнѣе, чѣмъ безусловная собственность. Различіе между безусловностью и условностью этихъ понятій существуетъ только въ терминахъ, но иначе и быть не можетъ. Мы должны знать цѣну словъ и выраженій и умѣть употреблять ихъ.

Е.) Политическому организму, какъ въ его ансамблѣ, такъ и въ отдѣльныхъ фазисахъ или формахъ, присуща антиномія, или противоположности; отсюда слѣдуетъ, что онъ существенно подвиженъ: неподвижность, которую часто смѣшиваютъ съ постоянствомъ, чужда обществъ, что бы ни говорили теоретики абсолютнаго права, точно также, какъ разумъ чуждъ камня, любовь чужда пространства, идеалъ и религія недоступны животнымъ. Въ этомъ и заключается тайна политической жизни. Общество постоянно находится въ дѣйствіи, постоянно занято самосозданіемъ, идетъ ли оно впередъ или отступаетъ назадъ; безъ этого немыслимъ прогрессъ: цивилизація была бы теперь такою же, какою была въ первобытное время; человѣкъ, истощивъ свои первоначальныя созерцанія, оставался бы въ status quo; онъ былъ бы первымъ между видами животныхъ, способныхъ къ труду, но ничего не прибавилъ бы къ знаніямъ своихъ предковъ, и назначеніе человѣчества было бы выполнено послѣ первой же генераціи.

Я постараюсь въ нѣсколькихъ словахъ объяснитъ, какимъ образомъ въ политической системѣ антиномія порождаетъ движеніе.

«Дайте мнѣ матерію и движеніе, говорилъ одинъ математикъ, и я объясню вамъ міръ.»

Но математикъ этотъ требовалъ лишняго; по моему мнѣнію, ему нужно было только объяснить, какимъ образомъ движеніе происходитъ изъ антитезныхъ свойствъ матеріи, или иначе сказать изъ столкновенія идей.

Я утверждаю; что причина движенія въ политической системѣ есть ничто иное, какъ сцѣпленіе цѣлыхъ рядовъ различныхъ системъ, число которыхъ, какъ мы видѣли теоретически, безконечно (смотри примѣчаніе С) и которыя такъ связаны, что умъ, какъ бы онъ ни былъ тонокъ, постоянно скользитъ отъ одной къ другой и не можетъ остановиться ни на одной.

Слово и мысль — различны между собою; первое называетъ, опредѣляетъ, индивидуализируетъ, такъ сказать, предметы и своими опредѣленіями, индивидуализаціей и наименованіемъ, помогающими ему дѣлать идеи конкретными, оно достигаетъ до извѣстной степени возможности отличать ихъ одну отъ другой, и это помогаетъ мысли моментально сосредоточиваться на нихъ. Безъ сомнѣнія, опредѣленія эти не вѣрны, и логика это подтверждаетъ, говоря, что omnis definition periculosa. Наши разсужденія часто бываютъ ложны и наши заключенія печальны; выше мы видѣли этому примѣръ въ понятіи о мнимыхъ уполномоченныхъ народнаго суверенитета. Надо было много времени, прежде чѣмъ философія замѣтила, что логика конечныхъ величинъ не примѣнима къ политическимъ идеямъ. Тѣмъ не менѣе даже въ нравственныхъ и метафизическихъ наукахъ слово — при всѣхъ своихъ недостаткахъ — оказываетъ намъ громадныя услуги, и мы не могли бы обойтись безъ него. Но человѣкъ, который, довольствуясь самымъ употребленіемъ слова, привыкъ мыслить безъ помощи опредѣлительныхъ данныхъ, поступаетъ совершенно иначе. Онъ не останавливается на конкретныхъ явленіяхъ; индивидуальности едва его интересуютъ, его занимаютъ законы вещей: онъ паритъ надъ идеями, надъ родами и видами предметовъ, онъ перелетаетъ отъ одной группы къ другой; его интеллекція находится въ безпрерывномъ движеніи. Всѣ различные предметы, которые видятъ наши глаза, называютъ наши уста, слышатъ наши уши, которые представляются нашему уму отдѣльно, производя на васъ впечатлѣніе видораздѣльности, теряютъ свои различія и представляются намъ лишь какъ измѣнчивыя формы, когда мы созерцаемъ ихъ взоромъ одного нашего пониманія. Что такое для натуралиста птица, рыба или четвероногое? Экземпляръ извѣстнаго вида животныхъ, составляющаго часть извѣстнаго рода, который образуетъ въ свою очередь часть высшей категоріи, входящей въ одно изъ царствъ природы. Въ животномъ, которое вы только называете, натуралистъ видитъ все это въ одинъ разъ, и онъ не можетъ не видѣть этого, и еслибы онъ не видѣлъ, то его наука была бы ничто и въ такомъ случаѣ онъ имѣлъ бы лишь одно понятіе о фигурѣ животнаго. Но охотникъ, который въ преслѣдуемой имъ дичи видитъ только лишь предметъ потребленія, — воспринимаетъ ее только въ ея отличительной формѣ, въ ея индивидуальности; для него козленокъ есть не болѣе какъ козленокъ, куропатка — куропатка и т. д. Онъ вовсе не думаетъ ни о жвачныхъ, ни о толстокожихъ, ни о четверорукихъ и не болѣе думаетъ о воробьяхъ, или лапчатоногихъ птицахъ. Какъ бы ни было неуловимо нравственное или физическое различіе, по которому можно отличать животныхъ, съ которыми охотникъ ведетъ войну, онъ никогда въ нихъ не ошибется; онъ увѣренъ, что никогда ихъ не смѣшаетъ, и въ этомъ отношеніи онъ конечно видитъ гораздо яснѣе всякаго ученаго, который, стараясь дать себѣ отчетъ о животномъ путемъ обсужденія этихъ различій, проявляющихся прежде въ чувствахъ и затѣмъ отмѣчаемыхъ словомъ, путается въ классификаціи животныхъ, приходитъ только къ признанію собственнаго своего безсилія и кончаетъ тѣмъ, что сознается, что для него — человѣка науки — волкъ и собака не отличаются одинъ отъ другой и что кошка и тигръ одно и то же животное.

вернуться

8

Въ этомъ мѣстѣ въ рукописи Прудона, какъ видно, предполагалось вмѣсто слѣдующихъ двухъ примѣчаній Д и Е вставить оцѣнку изложеннаго имъ метода, противопоставивъ ничтожности исторической серіи конституцій плодотворность раціональной; также видно по его замѣткамъ, что онъ имѣлъ въ виду показать, что бываетъ съ народомъ, остановившимся на конституціи, признанной имъ совершенною, но которая носитъ въ себѣ необходимость измѣняемости, подъ вліяніемъ страшныхъ революцій, скептицизма, упадка духа, низости и изнѣженности народа.

11
{"b":"812893","o":1}