Не слѣдуетъ однако приходить къ заключенію, что эти два сорта конституцій представляютъ собою противоположности: дѣйствительно, многаго еще не достаетъ, чтобы демократическій принципъ былъ такъ далеко введенъ въ конституціи, какъ противуположный ему принципъ имперіализма. Конституція Робеспьера не представляетъ безусловной противуположности конституціи Наполеона; въ силу этого, съ 1815 года, нѣкоторые демократы, надѣясь возбудить въ массахъ рвеніе къ республиканскимъ учрежденіямъ, предложили — подъ именемъ прямого участія въ правленіи, прямое народное законодательство. Проэкты этихъ конституцій, по отношенію къ принципу народнаго самодержавія, далеко оставляютъ за собою акты 1848, 1795 и даже 1793 годовъ. Я не буду въ настоящее время оцѣнивать достоинства этихъ предложеній; я хочу только, въ подкрѣпленіе теоріи, дать замѣтить, что эти системы ни въ чемъ не измѣнили бы сущности нашей аналитической таблицы, задача которой заключается въ томъ, чтобы наглядно и въ формѣ раціональной картины доказать, что всѣ возможныя конституціи, сколько бы ихъ ни было, всегда сгруппируются около двухъ діаметрально противуположныхъ пунктовъ, составляющихъ такъ сказать крайнія звѣнья этой цѣпи. Понятно, что если конституція 1804 года соединила всю власть въ рукахъ одного человѣка, то, съ другой стороны, противуположная ей конституція могла вручить эту власть народному собранію, которое дѣйствовало бы безъ представительства, магистратуры и министерствъ. Въ такомъ случаѣ всеобщая подача голосовъ была бы безполезна. Все равно, будетъ ли подобная конституція приведена въ дѣйствіе или нѣтъ, послѣдствія нашей системы будутъ тѣ же и наши сужденія сохранятъ свою вѣроятность.
Вмѣсто того, чтобы начать нашъ списокъ съ конституціи 1804 года, бывшей самымъ полнымъ выраженіемъ аутократіи во Франціи съ 1789 года, мы точно также могли бы начать его съ конституціи 1814 г. или со всякой другой, ставя затѣмъ тѣ конституціи, которыя наиболѣе подходятъ къ предъидущей:
Конституція 1814 г. доктринёрная, представляющая золотую средину.
Конституція 1830 г. склоняющаяся къ демократіи.
Конституція 1791 г. монархическая субординація.
Конституція 1795 г. съ республиканскимъ перевѣсомъ.
Конституція 1848 г. такая же съ одною палатою.
Конституція 1793 г. подчиненіе буржуазіи народу.
Конституція 1804 г. чисто аутократическая и наслѣдственная.
Конституція 1802 г. пожизненная диктатура.
Конституція 7 ноября 1842 г. умѣренная аутократія.
Конституція 14 января 1852 г. десятилѣтняя диктатура.
Конституція 1799 г. тріумвиратъ на 10 лѣтъ.
Конституція 24 ноября 1860 г. императорская, съ парламентарными тенденціями.
Конституція 1789 г. конституціонная монархія — съ дворянскими традиціями.
Конституція 1815 г. императорская и quasi-парламентарная.
Примѣчанія:
А) Рядъ конституцій, который мы представили, слѣдуя нашей исторіи и сравненію различныхъ лежащихъ въ нихъ принциповъ, составляетъ то, что я называю конституціоннымъ цикломъ, или кругомъ, въ которомъ всякому обществу суждено вращаться до тѣхъ поръ, пока оно не пріобрѣтетъ окончательной организаціи. Этотъ циклъ есть результатъ того перевѣса, который послѣдовательно достается каждому изъ соціальныхъ элементовъ; онъ болѣе или менѣе обрисовывается въ исторіи всѣхъ народовъ.
Съ помощію этого круга мы можемъ уяснить себѣ истину, выражающуюся въ извѣстной пословицѣ les extrêmes se touchent (крайности сходятся), которая однако скрываетъ въ себѣ что-то таинственное для ума.
Если представить себѣ этотъ рядъ конституцій изображеннымъ въ формѣ радіусовъ круга, то легко будетъ убѣдиться, что крайности аутократіи и демократіи настолько же близки другъ къ другу, какъ и среднія системы парламентаризма. А такъ какъ теорія всегда имѣетъ свое примѣненіе на практикѣ, то мы и находимъ здѣсь объясненіе явленія давно замѣченнаго, но очень мало или вовсе не выясненнаго и заключающагося въ томъ, что въ тѣхъ государствахъ, которыя подверглись конституціонному движенію, весьма часто оказывается, что правительства, дойдя до демократическихъ крайностей, вмѣсто того, чтобы путемъ правильнаго вращенія обратиться къ разумной срединѣ, дѣлали рѣзкій поворотъ къ аутократіи или къ абсолютной власти. Ничто въ теоріи такъ не противорѣчитъ другъ другу, какъ аутократія и демократія, отдѣляющіяся одна отъ другой множествомъ смѣшанныхъ правительственныхъ системъ, но въ тоже время ничто такъ близко не соприкасается, какъ эти двѣ формы. Такъ что, если движущая сила, или руководящая страсть, направляющія государство то къ принципамъ демократіи, то къ полнѣйшему абсолютизму, не задержитъ власти въ тотъ моментъ, когда она приближается уже къ достиженію какого либо изъ этихъ предѣловъ, то власть эта какъ бы перескакиваетъ идеальный интервалъ, раздѣляющій эти два предѣла, и становится на ноги уже совершенно видоизмѣненною. И странно, очень часто замѣчали, что самые рьяные демократы обыкновенно скорѣе всѣхъ мирятся съ деспотизмомъ, и, наоборотъ, защитники абсолютнаго права, въ подобныхъ же случаяхъ, дѣлаются самыми ярыми демагогами: какъ будто душа человѣка въ этомъ отношеніи совершенно сходится съ соціальной метафизикой.
В) И такъ, рядъ разсмотрѣнныхъ нами конституцій, взятый въ его ансамблѣ, представляетъ собою нѣчто въ родѣ высшаго организма, составленнаго изъ низшихъ организмовъ, или низшихъ системъ, и который подобно животному тѣлу состоитъ изъ органовъ и внутреннихъ частей, душевныхъ способностей и т. п. Организмъ этотъ также можно сравнить съ огромной машиной съ зубчатыми колесами, въ которомъ то, что мы называемъ формой, или системой правительства (монархія, аристократія, демократія и пр.), есть не болѣе какъ движеніе отдѣльныхъ колесъ и въ которомъ обществу дается движеніе въ томъ или другомъ направленіи. Организмъ этотъ можно также сравнить съ солнечнымъ зодіакомъ, двѣнадцать знаковъ котораго поочередно служатъ станціями для солнца и который годовымъ и суточнымъ кругообращеніемъ образуетъ систему временъ года — этотъ постоянно возобновляющійся образъ міровой жизни.
Какъ бы то ни было, но изъ всѣхъ этихъ сравненій, очевидно недостаточныхъ, можно вывести одно только вѣрное заключеніе, — что въ сущности не существуетъ различныхъ родовъ правительствъ, отдѣльныхъ одинъ отъ другаго, — родовъ, изобрѣтаемыхъ фантазіей или геніальностью законодателей, и изъ которыхъ каждая нація призвана выбрать наиболѣе подходящій къ ея темпераменту. Напрасно хвалился Солонъ, что конституція, которую онъ далъ аѳинянамъ, была болѣе всякой другой имъ свойственна: доказательствомъ тому служитъ то, что еще задолго до появленія римлянъ, — даже еще до Филиппа, — слава Аѳинъ и ихъ свобода погибли отъ этой конституціи. Если бы аѳинское общество существовало до нашихъ дней, поставленное въ другія условія и подъ другія вліянія, весьма возможно, что оно поступило бы точно такъ же, какъ поступаетъ въ теченіи 24 лѣтъ французское общество, т. е. оно испробовало бы весь рядъ конституцій и жило бы революціонной жизнью. Оно еще разъ доказало бы намъ своимъ примѣромъ, что для всѣхъ народовъ существуетъ лишь одна и та же политическая система — соотвѣтствующая ихъ элементамъ и условіямъ, и состоящая изъ всѣхъ тѣхъ различныхъ порядковъ, которые мы называемъ правительствами, но такая система, истинный синтезисъ которой до сихъ поръ не могъ быть воспроизведенъ, по причинамъ, которыя мы разсмотримъ ниже.
Доказательствомъ истины этого синтезиса, къ которому призванъ человѣческій родъ, и доказательствомъ того, что всѣ упомянутыя нами правительства, разсматриваемыя съ разныхъ точекъ зрѣнія, являются искалѣченными и съ трудомъ дышащими, служитъ то, что они, какъ доказалъ опытъ, не представляютъ никакой серьезной гарантіи и долговѣчности, что они лишены прочности и равновѣсія и при анализѣ представляютъ лишь противорѣчія; наконецъ, повторяю, всѣ эти правительства, собранныя въ одну синоптическую таблицу и подобранныя, такъ сказать, сообразно ихъ различнымъ свойствамъ, представляютъ собою различныя фазы того великаго круговорота, въ которомъ государство двигается взадъ и впередъ, кружится, то стараясь утвердиться на одной изъ среднихъ точекъ, то стремительно проходя чрезъ цѣлый рядъ системъ и иногда быстро переступая идеальную черту, отдѣляющую крайности. Такимъ образомъ, представленный нами конституціонный циклъ, указанный намъ логикой, долженъ быть разсматриваемъ въ той формѣ, какую мы ему дали, не столько какъ точное и опредѣлительное выраженіе соціальной системы, сколько изображеніе различныхъ гипотезъ, или даже только опытовъ или приготовленій, ведущихъ къ ней.
