– Если термин «сельская интеллигенция» придуман сельской интеллигенцией, а термин «техническая интеллигенция» придуман самой технической интеллигенцией, то понятие творческой интеллигенции создано в недрах журнала «Октябрь». Помните, как у Булгакова по поводу «осетринки не первой свежести»? Свежесть – она либо есть, либо её нет. Так же и с интеллигентностью.

Однако другой диспут, а скорее, спор не привёл наших друзей к однозначному ответу или решению. Хотя точка и была поставлена, но совсем не жирная, скорее даже расплывчатая.

– Вот жизнь почти прожил, а всё получилось бестолково и бессмысленно, – начал как-то Брудер, прихлёбывая крепко заваренный чай из своего огромного дореволюционного кузнецовского бокала с лубочными изображениями ветряной мельницы на стенке и на блюдце. – Что-то искал, а что – не пойму? Чего-то хотелось, зачем – не знаю. Результата – никакого! Чем отличается человек от амёбы?

Лёвка Бородич встрепенулся.

– Мы этот вопрос можем исследовать с точки зрения суфизма, альтруизма, материализма и гедонизма. С чего начнём?

– Я считаю, – нехотя откликнулся Ворошилов, – что существует некий суперинтеллект, который производит во вселенной различные эксперименты, и нашей цивилизации человеческой досталось четырёхмерное пространство для примитивного развития во времени. Если бы степеней свободы было больше, было бы легче отвечать на этот вопрос.

– А я считаю, что сложнее. В отношении квадрата, нарисованного на плоскости, такой вопрос не встаёт. Время даёт возможность задавать этот вопрос. Время – это категория, которая позволяет говорить о развитии.

– А вот некоторые сходятся во мнении, что цель существования – дети. А у меня нет детей, так что же, я – не человек? – снова заговорил Брудер.

– Ну, наверное, надо говорить не о биологических детях, а об очередном поколении человечества, – возразил Ворошилов, – это наше общее воспроизводство и в гуманитарном, и в технологическом, и в социальном плане.

– Ты считаешь, что конечный ответ на вопрос Брудера сможет дать только какое-то отдаленное поколение, достигшее достаточного развития для понимания смысла жизни? – спросил Борис.

– Возможно, – ответил Андрей.

– Тогда подождите, – как-то возбудился Боря, – сейчас вы начнёте говорить о генетике, мутациях, космическом излучении, от которого мутации происходят. А то ещё о возможности укоротить срок одного поколения человечества, в смысле заставить девочек рожать в двенадцать лет. А практика показывает, что у старых родителей дети более талантливы.

– Ты тоже подожди, – перебил Андрей, – ты всё в одну кучу не вали.

– Хорошо, – согласился Боря, – сейчас я чётко сформулирую тупую идею, а вы попробуете мне возразить. Оттолкнусь от того, с чего начал Лев, с гедонизма. Человек живет, чтобы получать удовольствия, и больше ни для чего! Подожди, помолчи! – Он вытянул открытую ладонь в сторону встрепенувшегося Андрея. – Я ещё ничего не сказал. Человек живёт, чтобы получать удовольствия. Но! Но удовольствия делятся на несколько уровней. Первый уровень это – уровень инстинктов и рефлексов. Поясняю: сытно и вкусно кушать, мягко спать, тепло и красиво одеваться, иметь самую красивую и здоровую самку и прикладывать как можно меньше усилий и времени для достижения всего этого. Второй уровень – это тот, в котором почти все мы живём. Это уровень знаний и навыков. Чтобы получать удовольствие от катания на велосипеде, надо научиться на нём ездить. Чтобы получать удовольствие от наблюдения игры в футбол, надо как минимум выучить его правила и знать, что такое гол и офсайд. Чтобы получать удовольствие от чтения книг, надо выучиться читать. Да и читать можно по-разному: вон гоголевскому Петрушке нравилось не содержание, не то, о чём он читал, а само чтение, то, что из разных букв получается слово, которое иной раз чёрт знает что и значит. Вон, Брудер в романе «Трудно быть богом» у Стругацких перевернул имя одного из героев «дон Реба» – получился Берия, что и подтвердилось дальше, описанной в романе историей с подложенным под задницу товарищу Калинину тортом. Чтобы получать удовольствие от Шекспира, надо потратить время и изучить английский язык. Вон Лев Толстой в восемьдесят лет изучил иврит только для того, чтобы в подлиннике, во всей красоте прочитать и насладиться «Песнью песней» Соломоновой. Чтобы получать удовольствие от ловли рыбы, надо не только хорошо бросать спиннинг, на что тоже надо потратить время, но ещё и изучить повадки и привычки рыб. И так далее, не буду продолжать. И всю жизнь человек, не ленящийся получать новые знания и умения, будет расширять диапазон своих удовольствий и радостей. Мне недавно сказали, чем отличается свист синицы от свиста рябчика: у рябчика в конце коленце. Иду я по лесу и услышал это коленце, остановился, посмотрел и в пяти метрах от себя увидел на ветке ёлки рябчика. Знаете – внутри радость образовалась. Вот слышу от одного уже взрослого человека: печень больная, выпивать не могу, одну из радостей в жизни потерял, в смысле, не могу в гости ходить, в компании своих друзей посидеть. Фигня! Другой говорит: не стои́т, на женщин с тоской смотрю, нет больше радостей в жизни. Фигня! Такие экземпляры и придумали, что Хемингуэй застрелился, когда понял, что не может больше жить с любимой женщиной и ездить со своим слоновым ружьём на охоту в Африку. Фигня всё это. Чем дольше человек живёт, не ленясь узнавать новое, тем больше у него возможностей получать удовольствия.

– Хватит, рассказывай нам про следующие уровни, которых мы не достигли, – перебил Андрей.

– А следующий уровень только один – третий, гипотетический для нас с вами. Самое большое удовольствие нормальный человек будущего с определённым критическим объёмом знаний будет получать от получения новых знаний. И в этом заключается высочайший кайф.

– Это вроде «головы профессора Доуэля»?

– Ну, вроде того.

Иногда друзья играли в преферанс. Тогда к ним присоединялся и Брудер, который видел в этой игре некий математический подтекст.

Боря никогда не рисковал в игре и всегда следовал своим чётким правилам, Левка просчитывал вероятности и после третьего хода на распасовках мог с уверенностью сказать, у кого какая карта, Андрей уповал на интуицию и ждал просветления, которые его никогда не подводили.

Играли по копеечке, и проигрыш в триста вистов был никому не обременителен и не обиден. Получали удовольствие, пили чай, грызли солёные ржаные сухарики или калёные тыквенные семечки.

И однажды произошёл эпизод, разрушивший в Андрее некую основу, благодаря которой он довольно уверенно чувствовал себя в жизни.

Играли в начале сентября на веранде. Жирные ночные бабочки бились с грохотом о металлический абажур подвешенной лампочки. Корявая ветка серого аниса каким-то чудом залезла на веранду, радуя небольшими пепельно-бурыми шарами.

Брудер сидел на прикупе, торговались за игру все трое; у Андрея была первая рука, и он спокойно дошёл до семи без козыря, имея четыре старших пики и туза с королём в трефах. Подняв прикуп и увидев там две маленьких бубны, Андрей обратил внимание, что его соперники тоже с равнодушием посмотрели на них. После сноса у него оказалось четыре старших в пиках, четыре младших в бубнах и туз с королём. «Ну, не повезло – так не повезло. Закажу семь без козыря – сяду без одной», – подумал Андрей и уже собирался объявить игру, когда на веранду радостный, вразвалочку, с пузатой бутылкой «Гымзы» в пластиковой оплётке, поднялся Саня Перфишка. Он, видимо, перелез через забор и теперь стоял и наивно улыбался.

Саня знал Ворошилова ещё по школе, хотя и был постарше, а теперь он учился на физтехе и дружил со всеми в городе, с кем только можно было дружить. Физически очень крепкий, настойчивый, агрессивный, он был одновременно и деликатным и услужливым, как ни странным покажется сочетание этих качеств.

– Я у тебя переночую, – заявил он с ходу Боре Иванову, – здесь на веранде. Везде опоздал – и на трамвай, и на автобус. На такси денег нет, а вот бутылочка есть.