Но чего Андрей боялся с первого дня, как попал на зону, так это туберкулёза, самой обычной чахотки. Ведь он не переставал противно кашлять с той неприятной ночёвки на самоходке, на мерзлой щебёнке. Хотя Багор его успокоил: мол, на нашей зоне ТБЦ не гуляет, кушай хорошо и на больничку не попадай, и всё обойдётся.

Через год привык он к жизни новой своей, которая позволяла и книжки читать, и думать, и беседы беседовать с очень разными людьми. Историй наслушался, что прочитаешь о таком – не поверишь. Кто к нему регулярно приезжал, так это – Лёвка, раз в два месяца обязательно появлялся. Бородича пропускали к Андрею в библиотеку, там они выпивали бутылку коньяку, а потом чай пили часами. Борис не приезжал – Андрей знал, что тот женился и собирается защищать докторскую.

Только стала его уже через год грызть изнутри какая-то болезнь-не болезнь, а назойливая думка, в которую трансформировалось тупое вынужденное безделье. Инициатива здесь, в лагере, не поощрялась. Да и фантазировать разрешалось только в устных рассказах. А замутить чего-нибудь уже хотелось. Как-то раз, болтая с Лёвкой, он и вспомнил про человечка одного, с которым встретился он у Бородича дома много лет назад.

– Лев, а помнишь: много лет назад ты знакомил меня у себя дома с одним очень интересным человеком? Ты ещё потом сказал, что он друг Косыгина, что отсидел восемь лет и был замминистра торговли? Лицо страшное такое, большое, на желтую высохшую дыню похоже.

– Знаю, о ком ты. Это – Леонид Алексеевич Маккавеев из Воронежа. Книжки у меня покупает. Он раз в месяц к нам в город приезжает договора заключать с леспромхозом да зарплату там получает. А зарплата у него не хилая. Как-то раз вывалились у него из кармана бумажки у нас дома, а моя Маринка бросилась их подбирать. Это аккредитивы были: двенадцать штук по тысяче рублей. Познакомился я с ним в нашем когизе. Он там каждый раз, приезжая, тоже затаривается – видимо, подход к директрисе имеет. Интересный он: девчонки-продавщицы пачку ему раз завязывают, да всё как-то несручно, криво, он пальто свое кожаное с бобровым воротником, на волчьем меху снимает, книги в стопку ровно укладывает, шпагат берёт, петлю делает, четыре раза перехватывает, и пачка получилась удобная, ровная – бери да неси. И говорит девчонкам: «Замминистра торговли должен уметь и в кассе стоять, и пачки вязать!» Странные у него книжные интересы: оккультизм, чёрная магия, черти, секс, проституция. И «Молот ведьм» Шпрингера ему надо, и «Пол и характер» Отто Вейненгера.

– Ты мне не про книжки, ты мне про него расскажи.

– Он был начальником второго главка министерства торговли, курировал центр и юг России, это и весь Краснодарский край, включая Сочи. А вот с Косыгиным он, действительно, если не дружил, то водку пивал. Сел он за хозяйственные дела, а в лагере написал кандидатскую диссертацию начальнику лагеря, тот генералом стал, дело на пересмотр отправил, и сейчас с Леонида Алексеевича вообще судимость сняли. А может, и врёт он всё. Я ведь не знаю.

– Не врёт! Лёвка, а мы с тобой сможем нашему куму диссертацию написать?

– А чего не написать-то? А тема какая?

– Ну, например, некоторые аспекты организации хозяйственной деятельности в исправительно-трудовом учреждении.

– Только уж рожа-то больно тупая у твоего «кума». Как он защищаться будет?

– Это наша задача – таких же оппонентов подобрать.

– Так ведь надо сначала несколько статей по теме написать да опубликовать.

– Давай напишем.

– А ты с ним самим-то про диссертацию говорил?

– Нет. Так ведь надо сначала решить – сможем ли.

– Сможем!

Стал Семен Иванович Кривопузо через пару лет с небольшим кандидатом юридических наук, полковником, а ещё чуть-чуть – и уже начальником УИТУ всей Мордовии. Теперь ход был за ним. Бывший кум сам готовил все характеристики и документы, а Ворошилов только терпеливо ждал условно-досрочного освобождения.

Решение суда пришло. Через две недели Андрей будет на свободе, но тут как снег на голову в лагерь прибыл новый жилец. Кузя, Герасим Кузьмин, одноклассник Ворошилова, которому он двадцать лет назад воткнул карандаш в щёку. Кузя сразу же радостно признал обидчика.

– Шило, как же мне тебя не хватало. Спать теперь не будешь. Думать будешь обо мне.

Кузя по всем воровским понятиям был правильным жуликом и авторитетным: три судимости, три побега, дерзкий и волевой, он не подчинялся никаким правилам и законам. Багор знал о нём что-то, но решил его всё же сразу приструнить.

– Кузя, у нас на зоне порядок, и ты мне его не порти. Я за этот порядок перед обществом отвечаю. Будешь жить, как я скажу.

– Да мне ещё никто в жизни не говорил – как мне жить! А ты, Багор, тем более. Придушил бабушку за две иконы и ходишь здесь королём. А с Андрюшей у нас старые счёты, и он ссаться ночью будет, пока я рядом хожу.

– Ссаться здесь ты будешь, причём кровью, – сказал Багор и несильно ударил кулаком сверху по голове маленького Кузю.

Тот сел на пол, выронил матрас, закатил глаза и вывалил язык. Хотя Кузя и придурнуть мог.

– Окочурился, – пробормотал кто-то из стоявших рядом.

– Не окочурился, – ответил Багор, поднял одной рукой Кузю и прислонил его к стенке. – Слушай ещё раз: эта зона моя, будешь на меня тявкать – пожалеешь. На Шило прыгнешь – вся зона обидится, он её греет. И ещё: помни, что за него дядя Савелий хлопотал.

Это была первая ночь, когда Ворошилов не заснул. Утром он подошёл к Багру.

– Багор, я боюсь.

– Не бойся!

– Бо-ю-усь!

– Тогда кончи его. Плесень и Лягухой помогут.

– Я думал. Я не смогу.

– Ладно. Ты когда откидываешься?

– Через две недели.

– Сейчас, – он махнул рукой одному из своих. Эти «шестерки» всегда были у Багра под рукой. Полуголый, молодой, но уже весь в наколках, похожий на лягушонка, подскочил к своему пахану. – Лягуха, сможете Кузю на две недели в ШИЗО определить?

– Как-то не по понятиям это – чтобы мы честного бродягу в ШИЗО упаковывали.

– А это по понятиям, что он мой авторитет обосрал?

– Тоже нет.

– Стукните куму, что Кузя марафет пригнал Итальяшке из второго барака. А кум сам решит. Или на больничку его сделайте. Только почки не отбейте, а то правда – кровью будет ссать. Убирай тут потом за ним. В общем, сделайте так, чтобы я его не видел две недели и чтобы он тут по зоне не мотался.

Даже когда на месяц покидаешь родной город, радость встречи при возвращении перехлёстывается непонятной грустью: новые афиши, покрашенные заборы, свежевыкопанные канавы – новые детали в знакомом пейзаже волнуют. А тут – почти четыре года.

Андрей первым делом поехал к маме. Она ни разу не навестила его в лагере, не ответила ни на одно письмо, которые Андрей писал ей регулярно, несмотря ни на что. Прислала только три цветных открытки – поздравляла с днём рождения. Поцеловала холодно, будто вчера расстались, и пошла сразу чайник ставить и воду в ванну напускать. Жила она теперь в большой отцовой квартире вдвоём с троюродной сестрой из деревни, очень похожей на маму. Только в маме были выразительны строгая чопорность и стержень внутри, а сестра Тоня всё время суетилась, ахала, причитала. Однако когда они садились рядом, было видно – родня. Комната Андрея была такой же, как и много лет назад, хотя и показалось ему в ней многое детским и наивным, и это почему-то было неприятно.

Перестройка, кооперативы, молодые неуклюжие бандиты, пытающиеся крышевать всё что ни попадя и разводить на деньги начинающих коммерсантов. На зоне, в лагере, он про все эти новинки слышал, но пощупать своими руками – это совсем другое дело. На следующий день в кафе «Дружба» ему растолковывали создавшуюся в городе ситуацию в деталях не забывшие Андрея друзья.

Собралось человек двадцать: все, кого он сумел обзвонить и кто не побоялся прийти. Не постеснялся заглянуть и «капелька ртути» Сергей Юрьевич, объяснив свой визит тем, что все мы теперь кооператоры и бизнесмены. Упоминались какие-то имена значительных теперь в городе людей, предлагались какие-то сомнительные совместные дела. Андрей кивал, соглашался, но знал, что его дело будет заключаться совсем в другом. Только очень хотелось сначала съездить с Борей и Львом на речку, на Ветлугу – посидеть на берегу. Ветлуга звала.