Кроме этого, Андрей с удовольствием начал работать на кафедре бионики в университете в научном студенческом обществе, куда его затащила Галя Вильсон. Она была на семь лет старше Ворошилова, но он её знал с детства: её папа, замечательный математик с мировым именем, нашедший решение для одной из проблем Гильберта, был другом его отца. Андрей с удовольствием занялся разработкой моделирования распознавания изображений с помощью персептрона Розенблатта. Поставленная задача была с виду проста: выяснить, как сетчатка глаза отличает вертикальную линию от горизонтальной, и попробовать построить программу модели.

Жизнь почти любого старшеклассника замечательна ещё и тем, что важным элементом этой молодой жизни, занимающим значительную часть времени и мыслей, становится она. В классе Андрея на двадцать пять парней приходилось семь девочек – как-никак физико-математическая школа. Из семи две были интересны Андрею, и обе благосклонно принимали его ухаживания. И если с ребятами у него особой дружбы не получалось, даже со своими Саенко и Богатенковым, которые фанатично увлеклись коротковолновой радиосвязью, то на амурном фронте всё вырисовывалось очень даже красиво.

Наташка и Элеонора были подружками, хотя и отличались друг от друга по всем параметрам.

Наташка: широкоскулая, причёска – каре, огромные серые глаза, хорошо оформившаяся грудь и широкие бёдра, фигура в перспективе претендовала на полноту. Говорила она громко, как мальчишка, жестикулируя руками, точнее – выбрасывая их театрально, но это от гимнастики, которой она с детства занималась. Наташка была из состоятельной полковничьей семьи и жила в дальнем районе в добротном доме для военных. Когда Андрей провожал её после вечеринок или занятий в университете, они подолгу стояли в будке телефона-автомата, целовались, и она допускала его «на верхний этаж» погреть руки. Когда расстаться было совсем уже невмочь, Наташка и сама могла залезть Андрею в штаны: он облегчался, а она, вынимая руку из мокрых трусов, серьёзно говорила:

– Ну вот, теперь можешь спокойно идти спать.

Андрею приходилось возвращаться в свой район на ночных трамваях с пересадками через весь город чуть ли не целый час.

Элеонора, или Эллина, так звали её все мальчишки, была стройной, как античная статуэтка, чёрные брови домиком, ресницы пушистые, волосы собирала пучком на затылке, обнажая красивую шею, часто подчёркнутую белым воротничком. Одевалась она всегда очень строго, как школьница: белая блузка с коротенькой юбочкой или строгое в обтяжку платьице, сидела на уроках, сложив перед собой руки, как первоклассница, а улыбалась только уголками губ. Жила Эллина с мамой в деревянном доме, недалеко от Андрея. Дом был двухэтажный, дореволюционный, купеческий, но, уже давно приняв на плечи второе столетие, он начал ветшать и постепенно заваливаться. Квартирка их была убогая: одна небольшая комната да две келейки, келейка-кухонька и девичья каморка, в которой и помещалось: никелированная кровать с панцирной сеткой, детский письменный столик с настольной лампой да этажерка с проигрывателем, пластинками и книгами. Вода – с колонки, что во дворе, общее место – под лестницей, ведущей на второй этаж.

Мама Эллины была не просто стройная, а скорее сухопарая, в её манерах имел место какой-то скрытый аристократизм, и радовалась приходу ребят она подчёркнуто сдержанно. Чувствовалась некая порода, да и в Эллине эта порода тоже угадывалась. Работала мама копировщицей в каком-то КБ, а по вечерам шила. Особо богатых заказчиков не было, но строчила она на старенькой швейной машинке «Зингер» каждый вечер для кого-то, да и обшивала свою единственную дочку с большой любовью.

Андрей часто, вечером, чтобы прогуляться, добегал до Эллининого дома, стучал в низенькое маленькое окошечко, выходящее прямо на улицу. Всплеск занавески-задергушки, взмах руки, и через пять минут они уже стояли на перекрёстке под фонарём, дружески болтая о какой-нибудь чепухе. Эллина прятала носик в песцовый воротник коротенького пальто и смотрела из-под своих пушистых ресниц на Андрея, запрятав руки глубоко в карманы: этакая аккуратненькая куколка. Она чаще молчала, а он болтал. Иногда они ходили в кино, редко в театр или на концерт в филармонию. Эллина одевалась в таких случаях нарочито строго и скромно, но её осанка и походка были настолько вызывающе идеальными, что, когда она брала Андрея под руку, и они шли по театральному коридору, вдоль портретов певцов и балерин, на неё оборачивались и старухи в буклях, и молодые кобелящиеся мужики. Андрей шкурой чувствовал это.

Бывало, что когда он подходил к дому Эллеоноры, она уже стояла на углу с двумя или тремя незнакомыми пацанами. Андрей знал этих ребят в лицо, это были её бывшие одноклассники по прежней школе. Как правило, они были одеты в телогрейки и кепки, курили «Приму», смачно сплёвывали и громко хохотали над чем-то своим. Эллина же при появлении Андрея никак не меняла своего расположения и оставалась ко всем равномерно равнодушна.

Пацаны обычно молча уходили, и Андрей оставался с Эллиной. Но однажды Эллина не вышла к ребятам, и Андрей остался потрепаться с местными. Стояли, курили, пока один из них обратился к Андрею:

– Парнишка, мы ведь тебя знаем, ты – из богатых домов. Зачем ты ходишь к нашей Эллине? Она – из наших, она – не про тебя. Напрасно ты к ней клеишься!

Андрею не хотелось отвечать резкостью, но получилось всё равно как-то грубо:

– Братцы, вы знаете, что происходит на собачьих свадьбах? Там много-много кобельков вокруг сучки кружится. И, кажется, что у всех у них есть шансы. Но только один из них будет женихом. Об этом знают и сучка, и этот кобелёк. Остальная свора – свидетели! Братцы, вам что – охота быть свидетелями?

Пришла весна. Она прокатилась по городу зелёным катком, оставив после себя скверы и парки, полные цветов и листьев.

Руководство школы решило, что девятые классы, хоть и не выпускные, будут сдавать контрольные экзамены по пяти предметам. Всё всерьёз! Теперь каждый день до девяти вечера приходилось сидеть в читальном зале библиотеки, зубрить билеты. И каждый вечер Андрей после библиотеки провожал домой то Наташку, то Эллину. Девчонки сами как-то умело разруливали этот вопрос: кого и когда надо провожать. Андрею даже казалось, что они ежедневно обсуждают свои похождения и радуются совместно друг за друга. Казалось, что между ними не то что нет ревности, а наоборот, они сообща играют свою игру против Андрея или с Андреем. А ему, ему самому такая игра нравилась.

Все строили свои планы на лето. Наташка уезжала с родителями на море. Эллеонора – к бабушке в деревню. Андрею предстояло ежегодное турне с родителями на теплоходе по Волге. Не хотелось. И тут просто неожиданно подфартило: ребята с радиофака предложили ему с университетским стройотрядом поехать в область на всё лето работать. Командиром стройотряда был Михаил Михайлович Марков, знакомый доцент с кафедры бионики, на которой весь год занимался Андрей, и родители дали ему добро.

Ехали строить. Ехали именно за большим рублём, а не за туманом, как ехал в своей песне бард Юрий Кукин. Ехали в какой-то дальний район на юге области. И приехали: двадцать ребят и пять девчонок – весь стройотряд. Приехали на большом автобусе прямо во двор школы, в которой предстояло жить. Общая запущенность и выбитые стёкла говорили, что в школе этой не учатся уже несколько лет.

Встречал студентов-строителей председатель колхоза, маленький мужичонка в зимних ботинках на толстой микропоре, сером скромненьком костюмчике, клетчатой рубашке, застёгнутой под горло, на голове – шляпа. Пока ребята вытаскивали из автобуса сумки и рюкзаки, он, непонятно к кому обращаясь и тыча пальцем в землю, страстно рассказывал о своём родном колхозе. Оказалось, что большое старое село Знаменское и деревня Лягушиха, в которой находится центральная усадьба, стоят на разных берегах речки или ручья, не поймешь, как правильнее, потому что её и вброд не перейдёшь, и купаться стыдно.