– Вот выпей сначала это, – он протянул фужер.

– Что это?

– Валерьянка.

– Зачем?

– Пей.

Андрей выпил.

– А теперь это.

Во втором фужере был коньяк.

– У тебя умер отец. Ближайший самолёт из Адлера в Москву в восемь утра. Спать некогда. О машине я договорился с директором санатория. Собирайся.

Андрей сел в кресло, истерики не было, просто текли слёзы.

Хоронили отца на старинном Бугровском кладбище – этаком закрытом городском некрополе, в который оно превратилось, оказавшись в последние годы в центре разросшегося города. Известные артисты, спортсмены, писатели, директора заводов, ну и партийные бонзы ложились здесь, тесня старорежимных купцов и аристократов с высочайшего городского соизволения.

Официальное прощание по непонятным соображениям было организованно во Дворце культуры УВД. То есть соображения-то были: уродливое здание клуба в стиле раннего конструктивизма было спрятано в глубине двора на узенькой небольшой улочке, и её было легко перекрыть на время выноса. Гроб был привезён в клуб загодя прямо из морга и установлен в центре огромного вестибюля. Андрей с матерью, двумя тётками и двоюродным братом Вовкой, приехавшим из Москвы, сидели около гроба с самого утра. Лёвка Бородич и Боря Иванов тоже были рядом и стояли невдалеке, как конвой, ожидая непонятных распоряжений. Доступ для всех был открыт только в десять утра. Люди шли десятками и сотнями. Клали цветы, устанавливали венки вдоль стен, подходили к матери:

– Вера Андреевна, примите… – и сами вставали у этих же стен, а кто-то возвращался во двор.

Андрей даже не представлял, что такое количество людей могло знать его отца. Так же его поразило и количество наград, которые, выложенные на подушечках, лежали на отдельном столике.

Через некоторое время Андрей, извинившись перед матерью, вышел на крыльцо подышать. И вновь его поразили целые толпы взрослых солидных мужчин, заполнивших обширный клубный двор и десятки машин, буквально забивших коротенькую узенькую улочку. Это были газики, уазики и «Волги» – все председатели колхозов огромной области, все секретари сельских райкомов, весь партийно-хозяйственный актив города, и не только партийно-хозяйственный, но и настоящий, собрался здесь, чтобы проводить отца. Но Андрей не знал никого, да и его никто не узнавал.

Траурный митинг проводили на кладбище. Всё было настолько официально и заучено, что походило на заигранный спектакль, и Андрею стало сначала очень обидно, а потом просто скучно. Он только запомнил, что выступал какой-то академик, потом народный артист, а ещё третий секретарь обкома. Они с Вовкой под руки держали мать, которая уже очень устала и которой какая-то тетка постоянно давала пить валерьянку и нюхать нашатырь.

Один эпизод только был нестандартным и как-то возбудил Андрея, когда гроб уже несли к могиле, к нему вприпрыжку, боком подскочил незнакомый плешивый худой мужчина лет сорока в черном костюме с засаленным галстуком и, сунув оторопевшему Андрею лопату в руки, строго сказал:

– Иди – помоги могильщикам!

– А ты не охренел? – зло и даже радостно откликнулся Андрей, сунув лопату назад долговязому.

– Я не охренел. Я – инструктор обкома Сонин!

– А я – сын.

– Ой, Андрей, Христа ради… Обознался… Не узнал.

Под поминки был снят большой ресторан «Россия» на набережной. Двести человек, в основном взрослые крепкие мужики, вставали, говорили слова, выпивали, садились, и это, казалось, могло тянуться вечно. В какой-то момент к Андрею с матерью, сидящим во главе стола, подошёл солидный крепкий мужчина лет шестидесяти. Андрей выделил его среди присутствующих уже давно, но не мог понять – кто это, не мог вспомнить.

– Вера, как ты? Надо бы ещё в обком съездить, ещё на часик. Сдюжишь?

– Только с Андреем.

– Конечно с Андреем. Следи за матерью, – обратился он уже к Андрею и пошёл на своё место.

– Мама, кто это?

– Да ты что? Это Иван Иванович, председатель облисполкома. Разве ты с ним не знаком? Он мой дядька, твоя бабушка и его мама – родные сёстры. Ты с ним должен познакомиться. И ещё – сейчас встанешь и стой, пока все не замолчат. После этого поблагодаришь всех за то, что они не забыли нас в этот скорбный день.

Андрей встал. Тяжелый басовитый гул, плотно наполнявший зал ресторана, медленно стал стихать.

– Товарищи, – голос Андрея был мягким и скорбным, – мы с мамой и братом благодарны всем за то, что вы нас поддержали в такой день.

Было понятно, что сегодняшнее событие для этих людей не просто поминки – оно было для них судьбоносно. Кто теперь будет выбивать фонды в Госснабе и московских министерствах? Кто теперь будет доставать трактора, сеялки, двигатели, запчасти, металл и гвозди? Кто встанет на освободившееся место? Было понятно, что поминки продолжатся: в гаражах, кабинетах и кафе.

Боря и Лёвка ждали у выхода из ресторана.

– Андрей, мы тебе сегодня не нужны?

– Да нет.

– Мы к тебе придём завтра утром.

– Хорошо.

В большом кабинете Ивана Ивановича за поминальным столом собралось человек десять. Это были люди, которые реально руководили областью, и после трёх или четырёх скорбных рюмок начался серьёзный разговор с именами, цифрами, на повышенных тонах. Но тут Андрея накрыло: он понял, что потерял что-то очень важное, даже самое важное, за спиной упала стена, о существовании которой он не знал до сегодняшнего дня. Голоса, все звуки, стол и даже мама уплыли куда-то очень далеко, как будто смотришь через перевёрнутый бинокль. Где-то в груди набухал комок, который мог вот-вот прорваться. А ведь мама в таком состоянии уже третий день.

Андрей попытался восстановиться, сбросить эту пелену, но ничего не получилось. Подошёл Иван Иванович.

– Сейчас вас отвезут домой, – и уже к Андрею: – Завтра целый день сиди с матерью, а послезавтра в десять тридцать я тебя жду в этом кабинете. Нам надо серьёзно поговорить. Ты понял?

– Да, дядя Вань.

– Дядя Ваня! Интересно. Ну, да бог с ним.

Большая четырёхкомнатная квартира в сталинском доме на улице Жуковской, как её по старинке называл отец, всегда казалась Андрею светлой и просторной. Сегодня в ней было мрачно, холодно и затхло, несмотря на включенный во всех комнатах, коридоре и кухне свет. Тётки и брат с утра чего-то шуршали, беззлобно спорили, куда-то ходили, чего-то варили. Мать сидела за большим столом в гостиной на отцовском месте вся в чёрном, повязав голову чёрным платком совсем по-деревенски, и смотрела не отрываясь на портрет с траурной ленточкой. Потом снимали простыни с зеркал и пианино. Потом варились щи и обедали – к большому графину с водкой, в которой плавали мелко нарезанные ещё отцом лимонные корки, так никто и не притронулся.

– Разговор у нас будет длинный и серьёзный, хотя решение я уже принял и почти всегда мои решения выполняются. Во-первых, никогда не снимай с себя вины за смерть отца. На эту тему мы больше говорить не будем. Я разговаривал с твоим отцом в больнице, уже после того, как ты к нему приезжал. Он просил, если что, подсобить тебе, ну присмотреть, что ли. Я обещал. Присматривать за тобой я не смогу, помочь – помогу, но если что, то и накажу сурово.

Так вот, сначала немножко философии. На разных этапах жизни у разных состоявшихся людей возникают длительные навязчивые мечты или желания, на выполнение которых они тратят свои усилия. Эти мечты можно разбить на три пункта, или, скорее, ступеньки. По степени зрелости это: деньги, слава и власть. Что такое деньги, ты уже знаешь, и, по-моему, они тебя не очень радуют. Так, скорее, спортивный азарт. Да и по большому счёту, деньги – это грязь. Стоит только историю почитать. Александр Данилович Меншиков крестьян имел больше, чем Пётр Первый, а земли у него было больше, чем у всех Романовых вместе. Забылся – и копал сам себе могилу деревянной лопатой в далёком городе Берёзове. А вот жид из пушкинского «Скупого рыцаря» не забывался: он помнил, что деньги – не его, деньги всегда принадлежат империи, государству, а в нашем случае – нашей Родине! Насчёт славы. Слава – это когда тебя узнают, это аплодисменты, это премии за картины, книги, научные достижения. Не уверен, что ты к ним стремишься. А вот власть – это очень сильный наркотик. Часто человек, достигший власти, стремясь сохранить её, забывает, что у него есть друзья, семья, оправдываясь высшим своим предназначением. А часто уже ничем и не оправдывается. Он готов идти на подлость, предательство и даже убийства, только бы сохранить её – Власть. Любые деньги, любые преступления – только бы сохранить. Это так сладко – видеть, что людишки зависят от твоего каприза, как они дрожат, как они боятся тебя. Директор ли ты бани, союзный ли министр – сознание своего могущества одинаково.