Уже давно небольшой запас товаров, припасенных им из Занзибара, в надежде накупить на них слоновой кости и рабов и разбогатеть в прославленном Униамвези, исчез, Когда мы приготовлялись к выступлению, он пришел ко мне с самым печальным рассказом о своей близкой смерти, дававшей о себе знать ломотою в костях и болью в спине: он едва стоял на ногах; он уверял, что в скором времени он совершенно свалится — не сжалюсь ли я над ним, не отпущу ли я его? Причина этого необыкновенного требования, столь несоответствовавшего надеждам, которые он имел, отправляясь из Занзибара, когда ему так сильно хотелось сделаться обладателем рабов и слоновой кости у Ниамвези, заключалась в том, что я приказал нести до Унианиембэ седла с двух недавно павших ослов. Седла весили всего 16 фунтов, как показывали пружинные весы, тем не менее, Абдул-Кадеру опротивела жизнь, когда он стад думать о длинном переходе, отделяющем мтони от Унианиембэ. Он упал ниц, целовал мои ноги и умолял именем Бога отпустить его. Так как я был несколько знаком с индусами, то знал, как следует поступать в подобном случае; я тотчас же согласился на его просьбу, потому что мне также надоел Абдул-Кадер, как последнему, по его словам, надоела жизнь; но индус не хотел быть покинутым в джунгле, как говорил он, но после прибытия в Унианиембэ.
XVII. Гора Кибве и река Мукондоква.
— О, — сказал я, — в таком случае ты должен придти первым в Унианиембэ, и по дороге ты понесешь эти седла за хлеб, который будешь есть.
— Неужели у вас нет сострадания — взмолился он.
— Нет у меня сострадания в таким неисправимым лентяям — отвечал я, сопровождая свои слова необходимым в этом случае ударом хлыста, возбудившим умирающего в деятельной если не полной жизни.
Признаюсь, что утром 18-го числа я был несколько не в духе и несколько раздражен, и на долю моего кирангоци выпало много брани. У меня не было как у Буртона энергического Моини-кидого, которого я ценил бы, как мне кажется, гораздо больше, чем мой предшественник. Часто вздыхал я по таком человеке, когда, истощивши все свое красноречие, чтобы побудить караван идти, я прибегал к угрозам, а иногда к ударам бича, чтобы поднять упавший дух моих носильщиков и солдат. При каждой терекеце мне приходилось отдавать приказания, прекращать тщетные протесты Бомбая и поднимать своих носильщиков из хамби ударом бича.
Я резко упрекал кирангоци за его ослиное упрямство, потому что я не мог не заметить, что он, вместо того, чтобы идти как я ему приказывал, всегда следовал советам носильщиков. Я спрашивал его, за сколько доти подкупили его носильщики на то, чтобы он делал короткие переходы и длинные привалы. Он отвечал, что ни один из носильщиков, сколько ему известно, не намеревался дать ему ни куска полотна.
— Ну а я сколько доти могу вам дать если вы будете исполнять мои приказания? — спросил я.
— О, много, много, — отвечал он.
— Ну хорошо, — сказал я, — так возьмите же свой тюк и покажите, как долго и как быстро можете идти.
Он торжественно обещал слушаться меня и останавливаться только там, где я найду нужным. Так как переход до Рубуги равнялся 18 3/4 мили, то носильщики шли быстро и долго не отдыхая. Кирангоци сделал, как он обещал мне, так как он прошел все расстояние до центральной Рубути, не делая ни одного привала к великому огорчению следующих за ним носильщиков, которые сочли его сумасшедшим: до сих пор он заставлял их делать два перехода даже в том случае, когда приходилось пройти 15 иди 16 миль.
Рубуга во времена Буртона, как свидетельствует его книга, была цветущею областью. Даже в то время, когда он проходил по ней, ясно обнаруживались следы ее прежнего богатства; обширные хлебные поля, простирались на много миль по обеим сторонам дороги, но это были только следы когда-то многочисленных деревень прекрасно возделанных и населенных областей, богатых стадами скота и хлебными запасами. Все деревни потом были сожжены, население прогнано на 3 или 4 дня пути от Рубуги, скот забран, хлебные поля заброшены и вскоре должны были покрыться джунглями и сорными травами. На пути нам попадались многочисленные деревни, от которых остались одни пруды почерневших бревен и глины; многочисленные поля несозревшего несколько лет тому назад хлеба видны были среди групп гуммиевых деревьев, терновника и мимоз.
Мы пришли в деревню, занятую всего 60 вангванцами, поселившимися здесь и живущими покупкою и продажею слоновой кости. Мы были крайне утомлены длинным переходом, но все носильщики прибыли в 3 часа пополудни.
В вангванской деревне мы встретили Амера бен Султана — истинный тип старого арабского шейха, как их описывают в книгах, с белой как снег бородой, красивым почтенным лицом; он возвращался в Занзибар после десятилетнего пребывания в Унианиембэ. От него я получил в подарок козу и козлиный мех полный рису — в высшей степени хороший подарок там, где коза стоит три шукки. Простоявши в Рубуге один день, в течение которого я послал солдат уведомить о своем прибытии шейха Саида бен Салима и шейха бен Назиба, двух важнейших сановников в Унианиембэ, 21-го июня мы пустились в путь к Кигве, отстоявшей на 5 часов пути. Дорога извивалась по густому лесу, похожему на тот, который отделяет Туру от Рубуги, причем почва заметно понижалась по мере нашего приближения к западу. Кигва испытала на себе ту же месть, которая превратила Рубугу в такую пустыню.
На следующий день, после 3 1/2 часов быстрой ходьбы, мы сделавши краткий привал для удовлетворения своей жажды, прибыли после новых 3 1/2 часов пути в Шицу. Это был хотя и длинный, но в, высшей степени приятный переход, вследствие необыкновенной живописности и разнообразности своих видов и на всем заметного мирного и промышленного настроения туземцев.
От Шицы мы в течение получаса шли по волнистой равнине, на которой арабы основали центральное депо, имеющее такой обширный сбыт. Мычание коров и блеяние коз и овец слышались повсюду, придавая стране счастливый пастушеский вид.
Султан Шицы почтил мое прибытие в Унианиембэ бочонком помбэ в 5 галонов, нарочно приготовленных для этого случая.
Так как помбэ вкусом своим напоминала старое пиво, а цветом воду и молоко, то, выпивши стакан, я передал его восхищенным носильщикам. По моей просьбе султан приказал привести нам прекрасного жирного быка, за которого согласился взять 5 доти мерикани. Бык был тотчас же убит и употреблен для прощального пира каравана.
Никто не спал много в эту ночь, и задолго до рассвета был зажжены костры и начало вариться мясо, чтобы прежде чем расстаться с мусунгу носильщики могли насладиться его щедростью, которую им так часто приходилось испытывать. Каждому из солдат и носильщиков, имевших ружье, было роздано по 6 патронов, чтобы стрелять, когда мы приблизимся к жилищу арабов. Последний из носильщиков надел свое лучшее платье, и некоторые выглядывали чрезвычайно бодро, в великолепном «комбесапунга» малиновых джавах и блестящем рехане и белом добване. Солдаты были одеты в новые и длинные белые рубашки. Неудивительно, что мы так торжествовали в этот день: мы прибыли в страну, имя которой было на нашем языке с того самого дня, как мы покинули берег, для которой мы совершили последние длинные переходы — 178 1/2 миль в 16 дней, считая в том числе и остановки — это составляет более 11 миль в день!
Был дан сигнал, и караван весело выступил в путь с распущенными знаменами, при звуке труб и рогов. По прошествии 2 1/2 часов мы завидели Квигару, лежащую мили на две южнее Таборы, главного арабского города. На наружной стороне Квигары мы увидели длинный ряд людей в белых рубашках, при чем мы взвели курки и раздался залп, какой редко приходилось слышать жителям этого города. Носильщики сомкнулись, принимая на себя осанку ветеранов; солдаты без устали стреляли, я же, видя, что ко мне подходят арабы, вышел из рядов навстречу к ним и протянул руку, которую тотчас же схватил шейх Саид бен Салим, а за ним дюжины его спутников. Итак наше entrée в Унианиембэ было совершено.
