На этом пути кустарники встречались реже, в некоторых местах хотя и были приключения с тюками, но не настолько серьезные, чтобы могли замедлять наш путь. Около 10-ти часов пополудни мы уже стояли лагерем среди зеленой муравы и леса, над которым высилось безоблачное небо. Мы снова расположились в глуши, и по обычаю караванов дали два выстрела, которые извещали, что вагензи, желающие продавать хлебные зерна, найдут охотников на их товары.
Следующим нашим местом привала было Киземо, лежащее от Мзувы на расстоянии одиннадцати миль, деревня, расположенная в заселенной местности; в ее окрестностях находится не менее пяти других деревень, укрепленных и обнесенных кольями и иглистыми изгородями. Эти маленькие деревеньки охраняют свою независимость с такою же гордостью, как и мелкие лорды Перуайса и Дугласа; они все расположены на кряжах или невысоких холмах. За этими невысокими возвышениями холмистой местности лежит узкая долина, с обработанными полями матама и индийского жита. За деревней протекает река Унгеренгери, или Трамонтана, которая во время сезона мазики становится очень бурной, выходит из берегов и заливает все окрестные земли; в сухое же время года она превращается в небольшой поток с очень чистою водою. Из Киземы она течет не по направлению востока, а скорее юго-запада; ею главным образом наполняются воды реки Кингани.
Красавицы Киземо, с гигантскими размерами задних частей спины, замечательны своим пристрастием к медным украшениям, состоящим из согнутых спиралью колец, которыми они покрывают запястья и верхние части рук, и разнообразием своих головных уборов; по бедным их супругам, лишенным всяких украшений, можно судить насколько в этой стране была велика власть Асмодея; было, вероятно, такое несчастное время, когда эти сильно утесненные супруги были окончательно бесправны. Кроме этих медных украшений, покрывающих оконечности, и разнообразных головных уборов, женщин Киземо часто носят длинные ожерелья, низко спускающиеся по их черному телу.
Трудно представить себе что-нибудь комичнее той сцены, когда одна из этих высоких женщин с вышеупомянутыми, превосходно развитыми частями тела принялась за обыкновенную и необходимую работу, за толчение зерна для себя и для своего семейства. Она производила эту операцию посредством толстой, сделанной из крепкого дерева, ставки, длиною около шести футов; которая соответствовала песту и большой в три фута вышиною деревянной ступки. Наклоняясь вместе с падавшим пестом, все тело ее самым уморительным образом равномерно покачивалось; она ударяла с такою силою, что я опасался за стены хижины; эти сильные удары продолжались до тех пор, пока зерно не выкатывалось из шелухи.
Шау, устраивая свою палатку, приподнял небольшой плоский камень, с целью вбить им кол. Начальник деревни, заметив это, в волнении подбежал и встал на камень; его вид и поза указывали, что этому камню придавалось какое-нибудь особенно важное местное значение. Бомбай, заметив, что Шау удивленный этим поступком не говорит ни слова, пожелал осведомиться у начальника, в чем дело. Указывая пальцем вниз, шейх торжественно произнес «уганга»! Тем не менее, я упросил его показать мне, что лежало под камнем, что он и исполнил с большою любезностию. Моим любопытным взорам представилась маленькая острая палочка, проткнутая сквозь насекомое, прикреплявшая его таким образом к земле. Оказалось, что это насекомое было причиною преждевременных родов одной молодой женщины деревни.
После полудня вернулись с поисков Уледи и Фераджи и привели с собою Камизи со всеми похищенными вещами. Камизи, свернув с дороги и скрывшись в кустарники, недолго, однако, пользовался своею добычей — он повстречался с вагензи, занимающимися грабежом и разбоем, которые бесцеремонно увлекли его в свою лесную деревню и приготовились его повесить. Камизи рассказывал, что он спросил, за что они хотят его убить; они отвечали, что они убьют его, потому что он маганга, т.е. лекарь или волшебник, которых они, поймав, обыкновенно убивают. На эту сцену пришли хорошо вооруженные Уледи и Фераджи и положили конец спорам о судьбе Камази. Они объявили, что он, скрывшийся пагасис лагеря мусунга, бежавший со всею найденною у него добычею. Разбойники не вступили из-за него в спор и охотно отдали палатку, коз и остальные ценные вещи, рассчитывая, конечно, получить награду за поимку; они вполне удовольствовались двумя доти и десятью ожерельями из бус. Камизи, за свое бегство и посягательство на воровство, не мог быть прощен и должен был быть наказан. В Багамойо, пред поступлением ко мне в услужение, он получил от меня вперед деньгами 5 фунтов стерлингов, и ему поручена была кладь бус бубу, кладь, которая не была тяжелее обыкновенной пагасисской ноши; таким образом, бегство его не могло быть ничем оправдано. Тем не менее, желая наказать его, я принял предосторожность и, созвав совет, состоявший из восьми пагасисов и четырех солдат, просил их решить, как поступить в этом деле. Они единодушно решили, что он виновен в преступлении, очень редко случавшемся среди пагасисов униамвези, преступлении, которое может даже набросить тень на репутацию носильщиков униамвези, и что поэтому они приговаривают его к ударам плети, «Великой Владычицы» ослов. Приказав ему явиться, я рассказал ему, насколько поступок его повредил доброму имени пагасисов, насколько солдаты, как стража, потеряли в уважении своего начальника, и как досталось Шау за его плохой присмотр за бродягами, и затем велел Шау и каждому из пагасисов и солдат ударить его по разу; исполнение этого наказание заставило бедного Камизи жестоко кричать.
Пришедший к ночи небольшой караван Уангуана привез мне длинное письмо от добрейшего американского консула Занзибара и целую пачку последних нумеров «Herald’а», позднейший из них был от 4-го февраля. Между новостями, касавшимися деяний конгресса и Нью-Йоркского законодательного собрания, и перечня страшных преступлений Америки, я прочел описание второго приема у президента Гранта, в котором Дженкинс очень старательно описывает туалеты дам, удостоившихся этого почетного приема; как хороши были страусовые перья в прелестных белокурых локонах г-жи —, сколько бриллиантов украшало роскошный наряд г-жи —, дамы, привлекавшей всех своею красотой; как отделан был малиновым атласом шлейф г-жи —; какой блеск разливался от бриллиантов г-жи —, когда она двигалась, облеченная в царственный пурпуровый атлас; как хорош был президент, отдававший себя на этом собрании в распоряжение верховному народу, как благороден был его голос, как поразительны были его серне глаза и как обстоятельна была его походка.
Оторвавшись от освежающего чтения, я увидел у дверей моей палатки толпу чернокожих дочерей Киземо, которые тщетно старались проникнуть в тайну длинных листов бумаги, в которые я так долго был погружен. Контраст между тем, что описывал мой друг Дженкинс, и тем, что у меня было перед глазами, был настолько велик и неожидан, что мне надо было употребить страшное усилие мысли и памяти, чтобы представить себе этих роскошно одетых дам и отыскать существующую разницу между «красавицей блондинкой с массою блестящих золотистых волос и с глазами, которые могут посоперничать с блеском ее бриллиантов» и одною из числа двенадцати или тринадцати черных дородных девушек, переходящих уже в период зрелости; украшенная высоким гребнем пушистых волос, возвышавшимися на макушке, и двумя ярдами старого холста, спускавшегося вниз по спине, с медными украшениями на руках и ногах и с несколькими рядами бус, навешенных на шее, она стояла в естественном великолепии и красоте наготы среди многих других, ожидавших моего приема. Но, конечно, придворный мой штат много отличался от штата президента, у которого при этом был такой искусный репортер, как Дженкинс.
12-го мы достигли Муссуди, лежащего на реке Унгеренгери. К благополучию наших терпеливых ослов, на этот раз они не терпели тех неприятностей, которыми сопровождалось наше путешествие по кустарникам. К счастью, и мы также были избавлены от постоянной заботы о тюках и от беспокойства не успеть к ночи стать лагерем. Наши почтенные ослы, навьюченные с места тюками, безостановочно двигались до самой стоянки, превосходная, совершенно ровная дорога, не причиняла нам ни малейшего раздражения. Если бы такая дорога тянулась до самого Унианиембэ, то она могла бы считаться столь же удобной, как та, по которой отправляются по воскресным и праздничным дням на Большой Остров, или другая, проходящая по Центральному Парку. Отбросив усыпанные песком аллеи, озера и пруды, раскинутые по сторонам музеумы, огороженные решетками возвышения, киоски, однообразных полисмэнов и нарядную публику — словом, устранив все особенности, свидетельствующие о высокой цивилизации, и оставив Центральному Парку только его свежие луга, красивые холмы и роскошные громадные деревья, если, говорю я, возможно представить себе в таком виде нью-йоркский парк, то он будет вполне верным изображением той страны, которая открылась пред нами за Киземо. Этот красивый пейзаж, чудный своею дикою природою, пересеченный множеством речек, усыпанный душистыми кустарниками, среди которых я заметил дикий шалфей, растение индиго и др., заканчивался подножием Кира, Пизы и соседних с ними конусов, которые составляют границы между Удая и Уками, находящимися от этого места на расстоянии двадцати миль. Эти отдаленные голубые горы были самым подходящим фоном для этой великолепной картины; они как-то рельефнее и полнее выдвигали открытую долину, разбросанные местами леса и откосы, покрытые лугами.
