Таким образом, в столь быстрый промежуток времени, в пятнадцать часов, я лишился моих двух лошадей. При моем ограниченном знакомстве с ветеринарной наукой и при столь положительном подтверждении как вскрытие двух желудков, я едва ли осмелюсь оспаривать положение, высказанные др. Кэрком, и настаивать на том, что лошади могут жить в Унианиембэ и переносить путешествие по восточной части Африки. Но если мне доведется когда-либо в будущем, то я не задумаясь возьму с собою четырех лошадей; покупая, я, конечно, предварительно удостоверюсь в их крепости и здоровье, а путешественникам, любителям хороших лошадей, я посоветую «испытать еще раз» и не приходить в уныние от моего неудачного опыта.

Прошли 1-е, 2-е и 3-е апреля, и мы не видели и ничего не слышали о постоянно опаздывающем четвертом караване. Между тем к нашим бедствиям прибавлялись новые. Кроме потери драгоценного времени, по милости неаккуратности начальника другого каравана и утраты моих двух лошадей, пагасис, везший нагруженную лодку, воспользовался удобным случаем и исчез. Мой переводчик, Селим, подвергся сильному пароксизму лихорадки и горячки, за ним вскоре слег повар, наконец, помощник повара и затем портной, Абдул Кадер. Наконец, на третий день оказалось, что Бомбай страдает ревматизмом, Уледи (старший слуга Гранта) — воспалением горла, Заиди — флюсом, Кингуру — мукунгурой, Камизи, пагасис, чувствует боль в пояснице; у Фарялла желтая горячка; а к ночи открылось, что у Маковиги понос. Мое предполагаемое путешествие в Унианиембэ и быстрый переход через страшную приморскую область, казалось должны были окончиться таким же образом как и путешествие в Магдалу Нэпира. Из двадцати пяти человек один скрылся, десять лежало больными; предчувствие того, что неприветливое соседство Кингуру принесет мне несчастие, оказывалось справедливым.

4 апреля мы услыхали ружейный выстрел и звук рожка, за которыми последовало появление Маганги и его людей; в этой стране этим способом принято давать знать о приближении каравана. Его люди, достаточно оправившиеся, требовали еще одного дня стоянки в Кингуру. Он явился ко мне после полудня и, рассказав подробно о бессердечном обмане Сура Хаджи Палли, обратился к моему великодушию и щедрости; я заметил ему на это, что, оставив Багамойо я перестал быть щедрым, потому что прибыл в страну, где сукно ценится очень высоко; при недостатке его я и люди мои будем нуждаться в провизии; но главная причина отказа та, что он и его караван, сравнительно с тремя другими, стоит мне больших хлопот и денег. С этими доводами он не мог не согласиться.

Пятого апреля четвертый караван исчез вместе с прекрасными надеждами, как бы скоро мне за ним не последовали, мы все-таки его не увидали бы по эту сторону Зимбамуэни.

На следующее утро для возбуждения энергии в моих больных людях, я принялся бить тревогу, ударяя большой ложкой в оловянную сковороду; я намекал им, что следует готовиться к софари. Судя по той живости, с которой они начали собираться, этот маневр на них, видимо, произвел хорошее действие. Мы выступили раньше восхода солнца. Жители Кингуру с быстротою ястребов набросились на оставленное нами тряпье и негодный хлам.

Продолжительный, пятнадцатимильный поход в Имбики, показал, как сильно затянувшаяся стоянка в Кингуру деморализировала моих солдат и пагасисов. Только немногие из них в состоянии были к ночи добраться до Имбики. Остальные, шедшие за нагруженными ослами, явились к следующему утру в плачевном состоянии духа и тела. Камизи, пагасис, страдавший болью в пояснице, исчез с двумя козлами, захватив с собою мою палатку и все богатство Уледи, состоявшее из его праздничного дишь-даша — длинной арабской рубашки, зерна, и небольшого количества тонкого полотна. Эта пропажа не могла быть оставлена без внимания, Камизи должен был быть пойман. В погоню за ним были отправлены Уледи и Фераджи, а мы остались в Имбики, чтобы дать отдохнуть несколько измученным солдатам и животным.

8-го мы двинулись и прибыли в Мзува. Этот переход для наших караванов был одним из самых тягостных, несмотря на то, что он был не более десяти миль. Мы шли непрерывным кустарником, который прерывался только тремя узкими прогалинами, на которых мы ненадолго останавливались, чтобы несколько отдохнуть от невыносимо тягостного путешествия. Распространявшийся запах его пахучих растений был так крепок и остр, и воздух был наполнен таким количеством миазмов от гниющих растений, что я каждую минуту ожидал, что мы все свалимся в припадках горячечной лихорадки. К счастию, это бедствие не прибавилось к тому, которое мы терпели от нагрузки и разгрузки постоянно падающих тюков. Сила семи солдат, сопровождавших семнадцать навьюченных ослов, была слишком недостаточна для прохождения по кустарникам; в фут шириною тропинка, обрамленная по сторонам колючими иглистыми накрест перекрещенными растениями, не представлялась удобной для прохождения всего, что было выше четырех футов; понятно, таким образом, что ослы четырех футов вышиною, навьюченные тюками в вышину также не менее четырех фут, должны были сильно страдать. Мы ежеминутно должны были останавливаться и поднимать падавшие тюки. Этот непрерывный труд привел людей в такое отчаяние, что они принялись роптать, что взялись за эту работу. Я прибыл в Мзуву один с десятью ослами, которыми я правил, и Мабруком-младшим, обыкновенно бестолковым, но на этот раз, выдержавшим себя до конца мужчиной. Бомбай и Уледи остались далеко позади, с наиболее измученными ослами. Самые горькие испытания достались на долю Шау состоявшего при повозке; он рассказывал мне, что он излил целый поток ругательных слов, употребляемых моряками, и изобрел еще новые, пригодные к ex tempore. Совершенно избитый, он вернулся только к двум часам следующего утра. Действительно, я убежден, что даже самый наиправедный человек не сдержится от проклятий, проходя по этим нескончаемым кустарникам, вынося целый ряд неудобств, и исполняя непрерывную сизифову работу. Сколько раз, во время этого тяжелого пути, я сожалел о моем прежнем положении — о моем тихом отдыхе в Мадриде, в мягком и слишком покойном кресле. Первый человек, сказавший, что путешествие составляет рай для одних сумасшедших, вероятно, пришел к этому выводу рядом испытаний, сходных с теми, какие мы вынесли в этот день.

Другую стоянку для отдыха нам и животным мы назначили в Мзуве. Начальник деревни, цвета сравнительно белого, прислал мне и моим людям самых откормленных рослых баранов своего стада и пять мер зерна матами. Бараны оказались безупречно превосходными. За этот своевременный и нужный для нас подарок я дал ему два доти, и показал ему удивительный механизм винчестерского карабина и мои револьверы с несколькими зарядами.

Он и его подчиненные были настолько сообразительны, что поняли пользу, какую приносят эти оружия в опасных, сомнительных случаях; выразительными пантомимами они показывали какую силу они имеют против толпы людей, вооруженных луками и стрелами. «Это справедливо» говорили они, «что вазунгу гораздо умнее вагензи. Что у них за голова! Какие они делают удивительные вещи! Посмотрите на их палатки, ружья, их дощечки — указатели времени, на их сукна, и на эту небольшую катящуюся штуку (повозку), которая по силе равняется пяти человекам — kbo!»

Оправившись от сильного утомления последнего похода, 10-го мы выступили в путь. Гостеприимные жители Мзувы, проводив нас до границы своих владений, единодушно пожелали нам «квахарис». Выйдя за деревню, нам показалось, что этот переход не будет столь труден, как переход от Имбики в Мзуву. Проехав прелестную небольшую долину, пересеченную иссякнувшим потоком или мтони, мы миновали несколько обработанных полей, на которых пахари при виде нас пришли в изумление и стояли не двигаясь, как очарованные.

VIII. Вход в деревню Розака.

Вскоре после этого, мы повстречались с обыкновенным в этой части света зрелищем, с толпою скованных рабов, ведомых с дальнего востока. Рабы вовсе не имели вида сокрушенных; напротив того, они казалось были преисполнены философским спокойствием и веселием, каким наслаждался слуга Мартына Чедзльвита. Не будь цепей, крайне трудно было бы отличить хозяев от рабов; лица походили одно на другое, и при взгляде на нас, на всех их физиономиях выражалась тихая кротость. Толпа была закована в тяжелые цени, на которых легко можно было бы вести плененных слонов; но так как кроме цепей они не несли никаких тяжестей, то для них это не должно было быть невыносимо.