VI. Вид Багамойо.

Характеры солдат начали обрисовываться немного яснее. Бомбай оказался честным и верным, но немного наклонным к лени. Уледи больше говорил чем делал; а беглец Фераджи и считавшийся ни к чему не способным. Мабруки оказались людьми верными и твердыми, и они таскали такие вьюки, от одного вида которых стали бы вздыхать мускулистые хамади Стамбула.

Седла оказались превосходными, даже превзошли ожидания. Крепкие пеньковые мешки выдерживали свой 150-фунтовый груз не хуже буйволовых шкур, и вьючка и развьючка всякого багажа производилась с систематическою скоростью. Словом, не на что было жаловаться — и успех первого переезда показал, что наш выезд был — все что хотите, только не преждевременный.

Следующие три дня мы употребили на самые последние приготовления к долгому сухопутному путешествию, на предосторожности, которые нужно было принять против грозно приближавшегося времени года — мазики, и, наконец, на изготовление отчетов. Солдаты и пагасисы употребили время на посещение своих друзей женского пола; но про «скандальную хронику» можно умолчать.

Шамба Гонера значит «поле Гонеры». Гонера — зажиточная индейская вдова, дружелюбно расположенная к вазунгу (белым). Она вывозит много сукон, бус и проволоки во внутрь страны, и взамен их привозит много слоновой кости. Дом ее построен по образцу городских домов, т.е. с длинною покатою крышею, с выступающими навесами, дающими прохладную тень, под которою любят отдыхать пагасисы. К востоку и к югу от дома тянутся обработанные поля, снабжающие Багамойо зерновым хлебом восточной Африки — матамою; влево сеется маис и мухого — корень в виде яма, беловатого цвета, называемый иными маниоком; его высушивают и делают из него лепешки, похожие на солдатские сухари. К северу, сейчас за домом, извивается черная рытвина, вроде извилистой канавы, где в более глубоких местах везде держится вода — тинистый притон любителей болот и камышей — «кебоко» или гиппопотамов. Ее берега, густо поросшие низкою вееровидною пальмою, высокими камышами, акациями и тигровою травою, служат убежищем множеству водных птиц, пеликанов и т.д. Пройдя несколько на северо-восток, она сливается с Кингани, которая в четырех милях от дома Гонеры поворачивает на восток и впадает в море. К западу, пройдя милю по обработанным полям, начинаются древние береговые линии, в виде продолговатых параллельных волн, густо поросших лесными травами и болотными камышами. На гребнях этих валов цветут: черное дерево, калябиш и манго.

— Софари, софари лео! Пакиа, Пакиа! В поход, в поход сегодня! Поднимайтесь, поднимайтесь! — раздался звонкий голос кирангоци, которому вторил голос моего мажор-дома, слуги, главного помощника и моей правой руки, арабского мальчика Селима — утром четвертого дня, когда было окончательно назначено выступление. Подгоняя людей и энергично помогая складывать палатки, я мысленно рассуждал, что если мои передовые караваны очистят мне дорогу, то раньше исхода третьего месяца мы достигнем Унианиембэ. В 6 часов утра наш ранний завтрак был кончен, и ослы и пагасисы уже дефилировали из Шамба Гонера. Даже в этот ранний час и даже в этой деревушке уже собралась целая коллекция любопытных туземцев, которым мы искренно сказали перед отъездом «луахари!». Мой пегий конь оказался неоцененным для квартирмейстера обоза; ибо такового изображал я сам. Я мог оставаться на привале, покуда не тронется последний осел, и после нескольких минут галопа я мог уже быть во главе каравана, представляя Шау подгонять отсталых.

Дорога была не более как тропинка, которая вела по местности, хотя и песчаной, но необычайно плодородной; хлеб и другие растения давали здесь урожай сам-сот — хотя посев и посадка производились самым неостроумным образом. На полях небрежно работали мужчины и женщины в самых скудных костюмах, перед которыми костюмы Адама и Евы, с их убранством из фигового листа, оказались бы парадною формою. Их нисколько не смущали пожирающие взгляды людей, которым, конечно, казались странными существа, живущие без всякой одежды; они также, по-видимому, не понимали, почему на их необычайное любопытство можно было отвечать более чем простым интересом. Они оставляли работу, когда мимо их проходили вазунгу — эти чудовища в шапках для защиты от солнца, в белых фланелевых одеждах, в высоких сапогах. Если бы вазунгу пожелали изучать основания анатомии и физиологии, им бы представилось обширное поле для наблюдения! Мы проходили мимо них с серьезными лицами, и они смеялись и кривлялись, показывая пальцами на все, что им казалось странных и удивительным.

Через полчаса мы оставили долину матама и поля с тыквами, огурцами и маньоком и, пройдя по топи, поросшей камышом, очутились в лесу из черного дерева и тыквы. В чаще его водилось множество зверей, а ночью сюда заходил и гиппопотам с Кингани, привлекаемый вкусной травой. Еще через час мы выбрались из лесов, и перед нами открылась широкая долина Кингани; картина, представившаяся теперь моим глазам, совсем не походила на то, что рисовало мне мое причудливое воображение, и я почувствовал себя успокоенным после такого приятного разочарования. Это была долина, простиравшаяся на четыре мили от востока к западу и почти на восемь миль от севера к югу; ее богатая почва была покрыта дикорастущими травами и густыми лесами, затемнявшими со всех сторон горизонт; в цивилизованной стране ее превратили бы в очень ценное пастбище для скота.

Когда наш караван расположился на ночлег, красные антилопы забегали вокруг него, спугнув лягушек, которые прекратили свое кваканье. Солнце поднялось высоко и, проходя по долине, мы испытали немного его африканскую силу. Сделав полдороги, мы подошли к потоку стоячей воды, которая образовала иловатую лужу прямо на пути нашего каравана. Пагасисы перешли мост, наскоро построенный каким-нибудь благодетельным вашензи. Это было трудное дело; толстые ветки лежали нетвердо на вилообразных столбах, и сильно искушали терпение многих из нагруженных мниамвезцев, как говорили это носильщики нашего каравана. Истомленные животные были разгружены, так как топь между Багамойо и Гонера уже научила нас осторожности. Но это обстоятельство ненадолго задержало нас, потому что люди усердно работали под наблюдением Шау.

Мутная Кингани, знаменитая своими гиппопотамами, была перейдена в короткое время, и мы пошли теперь вдоль ее правого берега, поросшего кустарником, пока нас вдруг не остановил узкий и неизмеримо глубокий поток черной грязи. Он доставил нам большое затруднение, хотя его ширина была не больше восьми футов; ослы и лошади не могли пройти по двум бревнам, подобно нашим двуногим носильщикам; пустившись же вплавь, они могли совсем потонуть. Безопасно пройти можно было только с помощью моста, который в продолжение многих поколений считался бы в этой стране произведением белых людей. Мы принялись за работу, так как иначе ничего нельзя было сделать, и стали строить мост американскими топорами, удары которых впервые послышались в этой части света. Будьте уверены, что он был сделал скоро, потому что затруднения всегда исчезают там, где является цивилизованный белый. Мост состоял из шести толстых бревен, сложенных поперек, на которых лежало крест-накрест пятнадцать вьючных седел, покрытых еще толстым слоем травы. Все животные перебрались благополучно, и процесс переправы окончился третий раз в это утро. Кингани течет здесь к северу, и мы должны были идти вниз по его правому берегу. Пройдя 1/2 мили в этом направлении через кустарниковый лес с гигантскими камышами и изумительными ползучими растениями, мы подошли к потоку, где животных нужно было опять разгружать; увидев его глубокие мутные воды, я, право, пожелал обладать могуществом Моисея, его волшебным жезлом или кольцом Аладина, чтобы перейти на другую сторону без дальнейших затруднений. Но, не имея ни одного из этих могущественных средств, я дал приказание для немедленной переправы, потому что нехорошо желать сверхъестественных вещей, не испробовав человеческих средств.