27-го марта мы вошли в Кивиег. На рассвете, оставляя реку Мдабуру, было сделано проводником торжественное предостережение, что мы скоро войдем в Угого; покинув деревню Каньягу при звуках рога нашего проводника, напоминавших трубу, мы двинулись через поле, засеянное маисом. Колосья были довольно спелы для того чтобы их печь и жарить, и, таким образом, при виде их одна из причин нашей боязни была рассеяна, ибо вообще, в начале марта караваны страдают от голода, которому в это время туземцы подвергаются так же, как иностранцы. Мы скоро вошли в округи камедных деревьев, и узнали, что находились в Угого. Леса этой страны состоят преимущественно из различных видов камедных и терновых кустарников, из тамарисков и множества самых разнообразных диких фруктовых деревьев. Виноград произрастал в изобилии, но он не был еще совершенно спелый; сверх того нам попадался еще красноватый, круглый плод, имевший сладость султанского винограда, а листья его походили на крыжовник. Другой плод, величиною с абрикос, был чрезвычайно горький.
Выйдя из густого леса терновых кустов, мы увидели вдали обширные поселения Кивиега, и на восточной части главной деревни нашли удобное лагерное место, под тенью группы колоссальных баобабов.
Население Кивиега состоит почти из равного количества вакинбу и вагого; старый султан Кивиег, живший во время Спика и Гранта, теперь уже умер, и молодой сын его управляет округом. Несмотря на то, что владения молодого человека очень красивы на вид, и что верные подданные его сотнями умножают свой скот, однако положение его весьма ненадежно, так как его молодость порождает завистливые помыслы в окружающих его начальниках вагого.
Мы только что успели расположиться лагерем, как услышали раздавшийся со всех сторон звон и шум военных рогов и увидели, как гонцы торопились по всем направлениям, давая сигнал войны. Когда мне сказали, что рога призывали людей к вооружению и приготовлению к войне, то я сомневался, что будет сделано нападение на экспедицию, но раздававшиеся слова «Уругу, Варугу» — (вор! воры!) — не оставляли никакого сомнения. Мукондокву, начальник населенного округа, лежащего в двух днях к северо-востоку, где мы заметили некоторое возбужденное состояние, когда отправлялись на запад, шел теперь против молодого мтеми, кивиега, и воины Кивиеги призывались к войне. Мужчины бросились к своим деревням, и мы скоро увидели их в полном боевом наряде. Над их лбом развевались страусовые или орлиные перья; голова их была окружена гривой зебры; вокруг колен и лодыжек были подвешены маленькие колокольчики; сзади, начиная от шеи, развевались плащи, за головою торчали копья, ассагаи, палки и луки; некоторые держали эти оружия в руке, как бы приготовляясь тотчас же бросить их в неприятеля. На каждом фланге отряда, вышедшего из главной деревни и представлявшего однообразный, колыхающийся двойной ряд воинов, звеневших своими колокольчиками с замечательным единодушием, находилось множество застрельщиков, состоящих из самых отважных людей, упражнявшихся по пути в маневрировании. Мимо нас проходила одна колонна за другой; целые отряды и группы, сходились из разных деревень, так что на войну, вероятно, отправилось до тысячи солдат. Эта сцена дала мне самое лучшее понятие о слабости даже самых больших караванов, путешествующих между Занзибаром и Унианиембэ.
Ночью воины возвратились из леса; тревога оказалась фальшивою. Сначала было объявлено, что на страну напали вахехе, или вадириго, как это племя часто называют за его воровские наклонности. Вахехе часто грабят жирный скот Угого. Они отправляются из своей земли на юго-восток, проходят через лес и подойдя близко к стадам, нагибаются к земле и прикрывают голову своими щитами, сделанными из бычачьих шкур. Появившись внезапно между скотом и пастухами, они быстро встают, начинают сильно бить скот, и, загнав его в лес, где скот ожидают уже другие люди, сами быстро обращаются против пастуха.
30-го числа мы прибыли в Кхонце, замечательный по громадным кучам листьев, которые исполинские сикоморы и баобабы рассыпают по равнине. Начальник Кхонце хвастает четырьмя тембами, из которых он мог бы набрать пятьдесят вооруженных людей; однако, подстрекаемый Униамвези, он приготовился препятствовать нашему дальнейшему путешествию, потому, что я послал ему только три доти — двенадцать ярдов — сукна в виде хонги.
Мы остановились, ожидая возвращения нескольких путешественников вагого, присоединившихся к нам, и которых мы просили помочь Бомбаю в переговорах насчет дани; вдруг вагого возвратились к нам бегом, не переводя дыхания, и закричали мне; «зачем вы останавливаетесь здесь? Разве вы хотите умереть. Эти язычники не возьмут дани, а хвастаются тем, что съедят все ваше сукно». Отступники Униамвези, вступившие в браки с семействами здешних вагого, были постоянной грозой для нас в этой стране. Так как начальник Кхонце приближался к нам, то я приказал моим людям зарядить ружья и зарядил свое в его присутствии, а затем, подойдя к нему, спросил, пришел ли он чтобы взять сукно силою, или намеревался он спокойно принять то, что я хотел ему дать. Когда униамвезец, подавший повод ко всем этим неприятностям, начал было говорить, то я схватил его за горло и погрозил, что приплюсну его нос, если он осмелится еще заговорить в моем присутствии, и что я выстрелю в него первого, если мы будем принуждены драться. Тогда другие оттолкнули негодяя в последний ряд. Начальник, которому чрезвычайно понравилась эта маленькая сцена, громко смеялся над поражением этого паразита, и мы с ним в короткое время условились на счет дани, к обоюдному удовольствию, и расстались большими друзьями. Экспедиция прибыла ночью в Санца.
31-го мы прибыли к Камьенеи, к великому мтеми — Магамбаи. В то время, когда мы проходили по тембе великого султана, мсагира, или главный советник, приятный седенький старичок, делал терновую изгородь вокруг маленького поля, засеянного молодым хлебом. Он приветствовал караван звучным «ямбо» и, встав во главе каравана, показал дорогу в наш лагерь. Будучи представлен мне, он обошелся очень дружелюбно. Ему предложили кити — стул — и он начал разговаривать очень ласково. Он очень хорошо помнил моих предшественников — Буртона, Спика, и Гранта; сказал, что я выгляжу гораздо моложе всех них, и, вспомнив, что один из белых людей любил ослиное молоко (Буртон?), предложил достать его для меня.. Моя манера пить, по-видимому, очень забавляла его.
Сын его, Унамапокера, был человек высокого роста, лет около тридцати, он изъявлял мне признаки большой дружбы, обещал, что дань будет весьма незначительная, и что он пришлет мне человека, который укажет путь в Миуни, деревню, лежащую на границе Камиени, что даст мне возможность избегнуть встречи с алчным Кизевахом, который обыкновенно требовал большую дань с проходящих караванов.
Благодаря Унамапокере и его отцу нам удалось отделаться очень легкой данью, ибо мы заплатили только десять доти, тогда как Буртон был принужден уплатить здесь шестьдесят доти или двести сорок ярдов сукна.
Встав рано 1-го апреля, мы достигли Миуни после четырехчасовой ходьбы; затем вошли в лес, и около 2 ч. пополудни прибыли к большой циве, или пруду, лежащему посреди леса, а на следующий день, в 10 ч. достигли полей Мапанги, Мы собирались пройти по деревне Мапанга к одному месту, по ту сторону деревни, где мы могли позавтракать и определить дань, когда навстречу мне выбежал мальчик и спросил, куда мы намеревались идти. Услыхав в ответ, что мы шли к лагерному месту, он торопливо пошел перед нами, и мы слышали, что он говорил о нас с некоторыми людьми, бывшими на поле.
Между тем мы нашли удобное, тенистое место, где и расположились с намерением отдохнуть; люди или лежали на земле, или стояли около своих нош; Бомбай намеревался уже открыть один тюк, как вдруг мы услышали шаги приближавшихся людей и громкие возгласы и вскоре из леса выбежали почти сорок или пятьдесят вооруженных людей, державших копья над головою или собиравшихся натянуть свои луки. Во главе их шел начальник, и они издавали дикие звуки злости, что-то вроде продолжительного «Ат-у, Ат-у-у», что, без сомнения, значило «вы хотите, хотите вы? нет вам не удастся!» и все это выражало в одно и то же время решимость, отвагу и угрозу.
