После Мицогаци следует мыс Кабого — не тот страшный Кабого, имя которого облечено такою тайной суеверными туземцами, и не тот Кабого, которого мрачные раскаты и страшный рев слышались во время нашей переправы через Ругуфу, когда мы бежали из Вагга — а коса в Укаранге, о крутые и неприветливые скалы которой разбилась уже не одна лодка. Мы благополучно прошли мимо этих отвесных стен благодаря тому, что озеро Танганика было спокойно. У Кабого растут весьма красивые деревья мвуле, годные для судостроения и не оберегаемые ревнивым оком туземцев.
На гладкой поверхности утесистого склона Кабого, фута на три над водою, ясно виднелась черта, до которой поднималась вода озера во время половодья. Обстоятельство это указывает, что Танганика, во время дождливого сезона, поднимается на три фута выше уровня, на котором находится в засуху, и что во время последней испарение понижает его до нормального уровня. Число рек, встреченных нами во время этого путешествия, дало мне возможность решить вопрос, действительно ли существует на озере, как мне говорили, течение к северу. Для меня было очевидно, что во время юго-западных, южных или юго-восточных ветров реки текли к северу, но когда мне приходилось раз или два переплывать устья рек во время северо-западного и северного ветров, то мутные воды текли к югу от устьев, из чего я заключаю, что на Танганике нет другого течения кроме производимого непостоянным ветром. ’
Встретив в одной бухте покойный уголок, известный под названием Сигунга, мы расположились завтракать. Остров, расположенный у устья бухты, был бы превосходным местом для миссионерской станции; красота этой местности значительно усиливалась величественными покатыми холмами на заднем фасе и волнообразною, густо поросшею лесом поверхностию пространства, находившегося между холмами и бухтою. На острове, на котором могло раскинуться большое селение, легко было бы устроить миссионерскую станцию; окруженная со всех сторон сушею бухта могла бы защитить ее рыбные ловли и торговля суда; плодородная местность между холмами и бухтой в состоянии пропитать громадное население. Под рукой находится лес для постройки судов и домов, окрестности изобилуют дичью, а кротким и приветливым жителям Укаранги весьма легко могло бы привиться христианское учение.
После непродолжительного отдыха мы покинули прекрасную Сигунгу и через три часа достигли устья реки Увелазиа. В ней было множество бегемотов и крокодилов, и мы забавлялись стрельбой' в них, надеясь в то же время обратить на себя внимание сухопутного отряда, выстрелов которого мы не слышали с тех пор, как покинули Ругуфу.
3-го января мы миновали Малавазию, и обогнув мыс Герембе, очутились в бухте Тонгве. Эта бухта имеет около двадцати пяти миль в ширину и простирается от мыса Герембе до мыса Тонгве. Находясь так близко к месту нашего назначения, так как Уримба отстояла лишь на шесть миль от мыса Герембе, гребцы наши налегли на весла, поощряя друг друга криками, песнями и хохотом. Флаги двух великих англосаксонских наций весело колыхались легким ветерком, то сближаясь с собою, то снова расходясь, подобно двум застенчивым любовникам. Впереди шла лодка Ливингстона, и развевавшийся передо мною красный флаг Англии как бы манил меня и говорил: «следуй за мною; Англия указывает дорогу». И в самом деле, разве Англии не принадлежало здесь первое место. Она приобрела на него право, открыв Танганику; Америка явилась после нее.
В Уримбе, составляющей обширный округ Кавенди, находится селение того же названия, населенное беглецами из Иомбега, которые предпочли дельту Лоаджери, хотя и крайне нездоровую местность — вроде дельты Рувизи — соседству султана Пумбуру, в южной Кавенди. Преследования победителей оказали влияние на их характер, сделав их весьма пугливыми и недоверчивыми к иностранцам; они ни за что не хотели пустить нас в свое селение, чему, откровенно говоря, я был очень рад, после того как бросил взгляд на обитаемую ими местность, над которою носились вредные испарения. Я уверен, что белый человек поплатился бы жизнью за одну ночь, проведенную в здешних окрестностях, тянувшихся мили на две с каждой стороны селения. Направившись к югу от селения, я нашел приличное для стоянки место у крайнего юго-восточного угла бухты Тонгве, в расстоянии полторы мили от высокого пика Киванга или Какунгу. По наблюдениям доктора мы находились под 5°54' южной широты.
Никто из туземцев не слышал о нашем сухопутном отряде, и так как дельта Лоаджери и Могамбази тянулась на пространстве около пятнадцати миль, и притом представляла одно из самых непроходимых мест, имевшее вид низменности, поросшей громаднейшими и тернистыми кустарниками, покрытой водой, то было совершенно бесполезно посылать наших людей за поисками нашего сухопутного отряда в столь негостеприимной местности. Нигде кругом нельзя было достать съестных припасов, так как жители окрестных селений сами находились в полуголодном состоянии и жили со дня на день, питаясь тем, что неблагосклонная судьба заносила в их сети.
На второй день по прибытии нашем в Уримбу я отправился во внутренность страны, поохотиться за дичью, в сопровождении Калулу, несшего великолепный двухствольный карабин доктора («Reily» № 12). Пройдя около мили, я наткнулся на стадо зебр. Ползя на четвереньках, мне удалось приблизиться к ним на сто ярдов; но я выбрал дурное место — низкий, колючий кустарник; летавшие вокруг меня мухи цеце, садившиеся на мушку ружья, жалившие мне лицо, хлопавшиеся о мои глаза, совершенно расстроили меня и, в довершение моего неудовольствия, усилия мои освободиться от шипов кустарника встревожили зебр, обративших внимание на подозрительный куст. Я выстрелил в грудь одному из животных, но, как и следовало ожидать, не попал в цель. Зебры ускакали ярдов на триста дальше, я выскочил на открытое место, поспешно взвел левый курок, прицелился в гордое животное, важно выступавшее впереди своих товарищей, и удачно попал ему пулею в сердце. Другим выстрелом я убил громадного гуся, у которого на передней части каждого крыла находилась острая, роговая шпора. Таким образом, у нас достаточно было мяса для перехода неизвестной страны, лежавшей между нами и Мрера, в Русава Кавенди.
Только на третий день после прибытия нашего в Уримбу мы встретились с другим отрядом. Наш громадный флаг, развевавшийся под самых высоким деревом близ нашего лагеря, был замечен отрядом в то время, как он поднялся на высокую, крутую гору, Нерембе, в пятнадцати милях от нас; сначала люди отряда приняли флаг за громадную птицу, но в толпе нашлись и более зоркие глаза, и под их руководством отряд прибыл в наш лагерь и был встречен, как встречают людей, которых считают погибшими, и потом оказавшихся в живых.
Здесь со мною повторился припадок лихорадки, благодаря соседству этой северной дельты, один вид которой производил на меня болезненное впечатление.
7-го января мы снялись с лагеря и двинулись к востоку, и — на родину для меня! Я покидал не без сожаления эти места. Я много провел на берегах озера счастливых и приятных минут, в сообществе самого милого собеседника. Здесь все дышало спокойствием, манившим меня подобно сирене, здесь неизвестны были ни ссоры, ни волнения, ни распри, ни поражения, ни надежды, ни разочарования; все дышало спокойствием усыпляющим и располагающим к лени, но все-таки приятным спокойствием. Сравнительно с этими преимуществами здесь было не много невзгод. К числу последних следует отнести лихорадку, отсутствие книг, газет, женщин одного со мною племени, театров, отелей, ресторанов, устриц и других лакомых кушаний, к которым привык образованный человек. Но прощаясь с этим тихим озером и высокими голубыми горами, которые по мере удаления от нас принимали более голубой цвет, у меня хватило смелости сказать прости без слез и без вздоха.
После того, как мы покинули дельту, наш путь лежал через долину Лоаджери, которая становилась все уже, пока не обратилась наконец в овраг, через который с ревом мчалась река, неустанное клокотание которой отражалось и в воздухе, которым мы дышали. Путь по этой узкой долине не представлял для нас ничего приятного; но вскоре его однообразие нарушилось, вдали показалась терраса, потом холм и, наконец, гора, у которой мы располагали отдохнуть. В то время, как мы выбирали место для стоянки, доктор молча указал движением руки вперед, и немедленно водворилось кругом глубокое молчание. Принятый мною утром хинин проник, по-видимому; в каждую пору моего мозга; но я все-таки находился в весьма болезненном состоянии, и хотя я дрожал под тяжестию карабина Рейли, но все-таки пошел вперед к тому месту, на которое указывал доктор. Я очутился в крутом овраге, на другом берегу которого взбирался наверх красивый буйвол. Он уже достиг вершины и в это время обернулся, чуя врага, но я успел всадить ему пулю в лопатку, подле самого позвоночного хребта; животное издало громкий рев от боли. «Он убит! он убит!» закричал доктор; «очевидно, что вы попали в него». Люди тоже издали радостный крик, предвидя большой запас мяса. Вторая пуля, всаженная в хребет животного, заставила его упасть на колени, а третья окончательно положила его на месте. У нас явился таким образом новый запас пищи; разрезанное на части и высушенное, по обычаю вангвана, на огне, мясо животного позволяло нам не заботиться о пище в течение долгого пути по безлюдной пустыне, которую нам предстояло пройти. Для доктора и меня оставлены были язык, горб и несколько избранных кусков, которые мы посолили и, таким образом, имели на несколько дней запас прекрасного мяса. Не мешает сказать здесь, что карабин заслужил от вангвана больше похвал чем охотник.
