— Что ж, мой друг, пойдемте и разбудим его. Возможно, он спит не так крепко, как господин граф.

Ганс проводил их до дверей комнаты Самуила.

Христиана постучалась.

Никто не ответил.

Ключ торчал в замке.

— Открой, Гамба, — приказала Христиана. — И войди.

Гамба вошел.

— Вы тоже можете войти, — сказал он. — Здесь никого нет.

Христиана и Фредерика бросились в комнату.

Она и в самом деле была пуста, а постель не смята.

— Вы убеждены, — спросила Христиана у Ганса, — что господа не выходили из дому?

— Еще как убежден. В половине десятого господа сказали, что идут спать. Я видел, как они поднимались к себе, а потом запер двери. Они не могли уйти, не потребовав у меня ключи.

— В таком случае живо! — закричала Христиана. — Молоток, лом, все равно, что! Надо взломать дверь комнаты господина графа.

Гамба и Ганс убежали. Они почти тотчас вернулись, вооруженные железным ломом.

Через минуту дверь подалась.

Все четверо вошли в комнату графа.

Она была так же пуста, как и другая спальня, которую они только что покинули.

Но первым предметом, бросившимся в глаза Фредерике, оказалось письмо, лежавшее на молитвенной скамеечке, что стояла у изголовья кровати.

Адрес гласил: «Госпоже Олимпии, Люксембургская улица, Париж».

— Дай, — протянула руку Христиана.

Она сломала печать и начала читать:

«Моя бедная возлюбленная, когда тебе попадется на глаза это послание, я уже буду мертв…»

У нее вырвался крик, и она стала торопливо пробегать глазами остальное.

Юлиус не приводил никаких подробностей. Он только говорил, что умирает, чтобы Фредерика могла выйти за Лотарио, что ей не придется больше бояться Самуила и пусть она не печалится, так как он очень счастлив, ибо может сделать это для нее, и она ничем ему не обязана, а напротив, это он должен быть ей признателен, так как благодаря ей он, проживя такую никчемную жизнь, хотя бы умереть сможет как человек любящий и преданный.

А дальше было еще множество всевозможных ласковых слов и нежных уверений.

Но Христиана дочитывать не стала.

— О, какое несчастье! — простонала она, ломая руки. —

Мы опоздали на два часа. Сейчас он уже, наверное, умирает. А мы даже не знаем, где!

— Ах, поищем хотя бы, будем искать везде, — всхлипывая, пролепетала Фредерика.

— Однако, — продолжала Христиана, — раз внешние двери заперты, они должны быть в замке. Надо обшарить все комнаты.

Но все поиски оказались тщетными.

— Они не выходили, это точно, — твердил Ганс.

— Боже мой! Я должна была бы найти, догадаться, знать, — сказала Христиана. — Но мне кажется, что я с ума схожу.

Она стиснула лоб ладонями, будто пыталась таким образом собрать воедино все свои мысли, весь разум.

— Ах, постойте! — вдруг закричала она.

И прибавила, ни к кому не обращаясь, сама себе:

— Да, так и есть! Это Господь меня надоумил.

Она со всех ног бросилась в спальню Юлиуса, потом в сопровождении Фредерики и обоих мужчин вбежала в маленькую гостиную, отделявшую спальню графа от той, что некогда занимала она сама.

Христиана решительно указала Гамбе и Гансу на книжные шкафы и скомандовала:

— Друзья мои, живо отодвиньте от стен всю мебель, да хорошенько постучите ломом по этой деревянной резьбе.

Ганс и Гамба мгновенно учинили в библиотеке форменный разгром, вооружились ломом и принялись добросовестно крушить резное панно.

Первые попытки особого результата не принесли.

Но вдруг, откликнувшись на очередной мощный удар Гамбы, панно дернулось, как будто там сработала пружина, и отошло в сторону так резко, что волна воздуха едва не загасила свечи.

Панно маскировало темную лестницу, уходящую далеко вглубь.

— Лампу! — приказала Христиана. — Мы спустимся туда.

Ганс зажег одну из ламп, стоявших на камине.

— А теперь вперед! — провозгласил Гамба.

И он первым бросился вниз по лестнице.

Ганс, Христиана и Фредерика следовали за ним.

«Да, — подумалось Христиане, — именно так негодяй и проник сюда в ту роковую ночь».

Так они спускались минут десять.

Внезапно их остановил окрик:

— Кто идет?

— Женщины, — отвечала Христиана.

— Остановитесь! — прокричал голос. — Мужчины вы или женщины, а еще шаг, и вам конец.

И послышалось бряцание заряжаемых ружей.

— Да что же это? — пробормотала Фредерика.

— Тихо! — шепнула Христиана. — Отойдите-ка все трое за тот выступ, где лестница делает поворот. Лампу погасите. И оставайтесь там, что бы ни произошло!

Тут она обошла Ганса и Гамбу и вдруг стремительно бросилась вперед.

В то же мгновение прогремел залп, и Христиана услышала, как несколько пуль просвистело мимо ее головы.

Но темнота спасла Христиану. Ее даже не задело.

— Я не ранена, не двигайтесь с места, жизнью вашей заклинаю! — повелительно крикнула она Фредерике и Гамбе, которые уже готовы были кинуться на выручку.

Сделав еще несколько шагов вперед, она оказалась окружена дюжиной мужских фигур, которые смутно различала в полутьме, при свете факела, горящего где-то в отдалении.

Ей показалось, что она видит и лезвия кинжалов, посверкивающие в темноте.

— Во имя ваших жен и дочерей, — воскликнула она, бросаясь на колени, — кто бы вы ни были, сжальтесь над двумя бедными созданиями, которые потеряют мужа и отца, если вы не придете им на помощь!

Кинжалы уже были занесены.

Но один из этих мужчин все-таки сказал:

— Нас здесь двенадцать против одной женщины. Позволим ей объясниться.

— Благодарю! — вскричала бедняжка. — Вы сейчас все поймете. Происходит вот что. В эту самую минуту граф фон Эбербах где-то здесь собирается покончить с собой. Так вот, перед вами графиня фон Эбербах, которая знает об этом и ищет своего мужа, чтобы остановить его руку. Вы это понимаете, господа, не правда ли? Вы не станете мешать жене спасти жизнь своему мужу? Наоборот, вы скорее поможете. Где он? Вы должны знать, коль скоро вы здесь. Умоляю вас, проведите меня к нему.

— Мы не знаем графа фон Эбербаха, сударыня, — отвечал тот, кто только что удержал остальных и, по-видимому, был их предводителем.

— Но вы же находитесь в его доме. Вы не могли бы оказаться здесь без его согласия.

— Послушайте, сударыня, — сказал предводитель. — Мы все молоды, и у нас нет привычки лгать. Причину, по которой мы оказались здесь, нам открывать запрещено, и честь велит нам убить каждого, кто может похитить наш секрет. Приказов не обсуждают. Нам велено пристрелить любого, кто попробует пройти сюда без пароля.

— О! Но ведь это граф фон Эбербах дал вам такой приказ, не правда ли?

— Он или другой, сударыня, какая разница?

— Да, да, это он. А знаете, почему он велел сюда никого не пропускать? Это чтобы никто не смог помешать его самоубийству. Смотрите, у меня при себе письмо, где он мне об этом пишет. Можете прочесть его. Пусть нам принесут лампу. Вот это письмо, возьмите. Прочитайте, прошу вас.

— Зачем? — отвечал ее собеседник. — Нам не положено вникать в причины приказов, которые мы получаем: наше дело только повиноваться.

— Но все-таки, если вам докажут, что в эту самую минуту человек убивает себя здесь, на ваших глазах, неужели для вас, как вы сами говорите, молодых людей, мыслимо не сделать ни шагу, позволив самоубийству совершиться? И это при том, что одного вашего движения хватило бы, чтобы спасти человека! При том, что перед вами его несчастная жена, что она у ваших ног! О, я вас умоляю! Представьте, что это ваш отец хочет покончить с собой, что это ваша мать молит вас!

— Однако, — пробормотал один из молодых людей, — что если она правду говорит?

— Если так, — подхватил второй, — мы окажемся как бы сообщниками самоубийства графа.

— О, вы добры! — вскричала бедная женщина.

— Сударыня, — спросил предводитель, — вы действительно графиня фон Эбербах?

— Нет, господа, — отвечала Христиана. — Я не хочу вас обманывать. Это не я. Но она здесь. Она сейчас придет. Фредерика! — позвала она. — Мы здесь с двумя надежными друзьями. Но мужчины могли бы вас стеснить. Я скажу им, чтобы они ушли. Пойдем только мы, женщины.