Коль скоро ты отказываешься объяснить свои мотивы, пришлось мне их разгадывать. Поразмыслив, я, как мне кажется, угадал.

Увезти Фредерику в Эбербах тебе помешали деликатность и чувство собственного достоинства. Ты не хотел показаться тираном, распоряжающимся ею как вещью. Не хотел, чтобы она похоронила себя в уединении, у постели больного. Те же соображения, что не дали тебе поселиться с нею вдвоем в Париже, воспрепятствовали вашему отъезду в Эбербах. Тебе претила надобность воспользоваться своими формальными правами, полностью разлучить ее с Лотарио и тем самым сделать несчастной, злоупотребив доверием и преданностью, которые она проявила, заключив брак с тобой.

Да, для меня очевидно, что тебя удерживала щепетильность. Кроме этого, что еще могло привязывать тебя к Франции? Ты больше не посол, политикой ты не занимаешься, все твои связи с внешним миром оборвались еще в начале твоей болезни. Следовательно, в Париже тебе делать нечего.

Строя все эти предположения, Самуил не спускал глаз с Юлиуса, но не мог подметить в этом окаменевшем лице ни малейшей перемены, отклика, движения.

— Поэтому, — продолжал он, — я несомненным образом заключил: Юлиус в глубине души был бы счастлив отправиться в Германию, но он слишком благороден, чтобы настаивать на этом и даже чтобы принять такую жертву со стороны Фредерики. Он не хочет, чтобы брак для нее обернулся изгнанием. С другой стороны, будь у него причина оставаться в Париже, почему не открыть ее Фредерике? Он не сделал этого, ибо такой причины не существовало. Или я не прав?

Задавая этот вопрос, Самуил так и впился в Юлиуса взглядом — ведь это была еще одна попытка заставить его ответить.

Но граф фон Эбербах не обратил внимания ни на вопрос, ни на взгляд.

Самуилу пришлось продолжить свои объяснения, как он пришел к тому, чтобы посоветовать Фредерике покинуть Анген и Францию.

Юлиус, стало быть, по всей видимости, не имел иных резонов, чтобы отвергать отъезд, кроме своей преувеличенной деликатности.

Но если Фредерика поставит его перед свершившимся фактом, если она возьмет все на себя и первой примет решение, Юлиус придет в восторг и будет ей благодарен.

У Фредерики же не было иного способа выйти из своего нестерпимого положения, кроме этого, самого простого, — уехать из Парижа, никому ни слова не говоря, найти убежище в Эбербахе и оттуда написать мужу, чтобы он присоединился к ней.

Юлиус не настолько болен, чтобы путешествие слишком утомило его, особенно если ехать не спеша, избегая длинных перегонов. К тому же радость при виде такого доказательства преданности Фредерики, да и перемена климата должны придать ему сил и омолодить его.

Исполнение этого плана обеспечит счастье Юлиуса и спокойствие Фредерики, которую он перестанет изводить своими подозрениями и сценами.

Да, Самуил признает, что он горячо советовал Фредерике принять такое решение, чтобы вернуть мир двум измученным сердцам.

Фредерика долго колебалась. Но наконец однажды, после того как граф фон Эбербах принял ее еще холоднее обычного, из сострадания к нему и ради собственного спокойствия она решилась.

Было условлено, что она не станет предупреждать об этом Лотарио, поскольку она опасалась, как бы он не поколебал ее в этом намерении, а также затем, чтобы избавить его от горечи последнего прости и душераздирающих минут расставания.

Самуил заранее послал от имени Юлиуса письмо в Эбербах, чтобы там все приготовили к прибытию графини.

Впрочем, он назначил ей встречу в Страсбурге, чтобы проводить до места и помочь устроиться.

Он не уехал вместе с ней, так как хотел быть здесь в то время, когда Юлиус узнает об отъезде Фредерики, чтобы его успокоить и все ему рассказать.

— Когда я вчера приезжал к тебе и застал тебя несколько обеспокоенным, — продолжал Самуил, вглядываясь в лицо Юлиуса, — я уже знал, что Фредерика уехала и не вернется. Но было еще рано сообщать тебе об этом. Мы условились, она и я, что об ее отъезде я скажу тебе как можно позже, когда она будет уже далеко и ты не сможешь пуститься следом, чтобы догнать ее и привезти назад. Эта жертва не была бы полной и чистосердечной, если бы мы предупредили тебя раньше. Ты бы счел себя обязанным затеять с Фредерикой борьбу великодуший, ты настаивал бы на ее возвращении, ты мог бы даже подумать, что она хотела лишь разыграть показную преданность, чтобы позабавиться и приписать себе несуществующую добродетель. Нам хотелось, чтобы ты сразу понял, что ее решение искренно и бесповоротно.

Как тебе известно, мне пришлось неожиданно отправиться на обед в Мезон, однако я дал себе слово все тебе объяснить вчера вечером. Я рассчитывал, проезжая на обратном пути с этого обеда мимо твоего особняка, заглянуть сюда. К сожалению, меня там задержали много дольше, чем я предполагал. Возвращаться пришлось уже глубокой ночью.

А потом в дело вмешалась целая тысяча роковых, ужасных случайностей.

Начать с того, что я в своем смятении забыл послать лакея в Анген, чтобы забрать письмо без адреса, которое, согласно нашему уговору, Фредерика должна была там оставить, чтобы уведомить меня о часе своего отъезда. Насколько я понял, это письмо попало тебе в руки и, поскольку на конверте не было адреса, ты подумал, будто оно адресовано Лотарио.

Если бы я мог допустить, что из-за моей проклятой забывчивости произойдет такое недоразумение, я бы примчался сюда, как бы ни было поздно, и разбудил бы тебя. Но когда сегодня утром я об этом вспомнил, мне представилось, что никаких серьезных последствий это иметь не может, и я подумал, что успею все тебе объяснить, когда мы увидимся.

Сегодня утром я покинул Менильмонтан очень рано, с тем чтобы скорее явиться сюда. Новая роковая случайность: по дороге мне встретился один из тех, кто был на том обеде в Мезоне. Политическая обстановка сейчас так накалена, что для меня оказалось невозможным в подобный день отложить исполнение того крайне важного задания, которое он мне поручил. Я ведь не мог догадываться о твоем заблуждении, а думал только о твоем беспокойстве. Я черкнул тебе записку — пару слов, которые должны были тебя успокоить. Но посыльный, с которым я ее отправил, похоже, все перепутал, напился или просто потерял мое письмо, раз оно до тебя не дошло.

Коль скоро политическое дело, которым я занимался весь день, привело меня в одно место по соседству с Менильмонтаном, я заглянул к себе домой, прежде чем направиться сюда. Ты заходил туда, но уже ушел. Марсель сказал мне, что один из твоих лакеев приносил мне от тебя письмо, но ты потом его забрал, и что, судя по твоему виду, ты был сильно раздосадован, не застав меня. Я примчался сюда. Даниель сказал мне, что со вчерашнего дня ты страшно возбужден. Меня это нисколько не обеспокоило, так как я был уверен, что мне хватит одного слова, чтобы успокоить тебя. Однако это письмо, что ты мне сейчас дал прочесть, меня ужаснуло. Я предчувствую, я в страхе предвижу какое-то кошмарное недоразумение. Юлиус, я тебя еще раз спрашиваю: что с Лотарио?

— Я уже говорил тебе, чтобы ты не произносил этого имени, — выговорил Юлиус придушенным голосом.

Самуил пристально посмотрел на него.

Граф выслушал рассказ Самуила с видом совершенно оглушенным, с холодным бесстрастием мертвеца. Что скрывалось за этим лицом, словно отлитым из бронзы? Было ли здесь оцепенение после одного из тех кровавых деяний, что ломают и повергают во прах даже самые сильные характеры? Или тайная мысль, в суть которой Самуилу не удавалось проникнуть?

Самуил напрасно приглядывался, — он не мог ничего рассмотреть за этой маской сфинкса.

— Значит, — холодно подытожил Юлиус, — Фредерика сейчас подъезжает к Эбербаху.

— Да. Ты хочешь, чтобы я ее известил, чтобы я позвал ее обратно, чтобы я присоединился к ней?

— Нет, Самуил, спасибо. Я сам сделаю все, что требуется. Ты сказал мне все, что я желал знать.

И помолчав, он прибавил:

— А теперь ты меня весьма обяжешь, если удалишься. Мне нужно побыть одному.