Фредерика побледнела. Значит, Самуил ее обманул! Предчувствия, томившие ей сердце, не лгали. Ликование волной поднялось в ее душе, затопляя все.
Но она тотчас опомнилась, и память шепнула ей, что она дала слово Самуилу.
Ей вспомнилось, что она более не свободна, она связана обещанием с человеком, которому обязана всем, вплоть до самого своего существования в этом мире.
— Спасибо, господин Лотарио, — произнесла она, с усилием преодолевая переполнявшие ее чувства. — Благодарю вас за то, что вы, богатый и знатный, думаете о бедной девушке без имени и состояния, тогда как могли бы выбирать среди самых прекрасных и богатых невест. Я глубоко тронута этим, уверяю вас. Уединение, в каком я жила до сих пор, делает для меня подобный знак уважения более драгоценным и значительным, чем для любой другой.
— И что же?
— Однако, какие бы чувства ни вызвал у меня ваш поступок, я должна остановить вас при первом же шаге к иллюзии, ибо превратить ее в реальность не в моей власти.
— Как?! — вскрикнул Лотарио.
— Я не свободна, господин Лотарио. Я никогда не смогу стать вашей, поскольку уже не принадлежу себе самой.
— Я этого ожидал! — произнес удрученный Лотарио.
Крупные слезы навернулись на его глаза, и Фредерика поспешно отвела взгляд, словно боясь, как бы самой не поддаться порыву чувства.
— Не сердитесь на меня, — прошептала девушка.
— За что мне сердиться на вас? — отвечал Лотарио. — Разве вы виновны в том, что не можете полюбить меня?
— Речь идет не о любви, — возразила Фредерика. — Я бы полюбила вас, но я уже несвободна.
— О, что до меня, я верю во всесилие тех, кто любит, — возразил Лотарио. — Когда чего-то воистину желаешь, все можно преодолеть, препятствий не существует.
— Существуют, — печально откликнулась она. — Есть священные обязательства, признательность, есть долг, который должен быть оплачен. Но поверьте: я никогда не забуду того, что вы хотели для меня сделать. Вблизи или вдали я всегда останусь вашей любящей сестрой.
— И женой другого, — пробормотал Лотарио.
Фредерика опустила голову, не находя более слов, чтобы развеять его печаль, которую, может быть, и сама разделяла.
— Ах, так и должно было случиться, — вздохнул Лотарио. — Мне всегда не везло. Мой отец умер вскоре после моего рождения, мать скончалась так рано, что я даже не успел ее запомнить. И вот, как будто утратить мать было недостаточно, теперь мне суждено потерять вас.
— Господин Лотарио!.. — вскричала Фредерика, бросаясь к нему в порыве, принятом ею за сострадание, но, надо полагать, что порыв этот был чем-то большим.
Возможно, она сказала бы ему еще что-нибудь. Но тут в комнату вошли Самуил и Юлиус.
Самуил быстрым взглядом окинул Фредерику и Лотарио.
«Отлично! — сказал он себе, заметив унылую физиономию молодого человека. — Я не просчитался: она отняла у него всякую надежду. Впрочем, от госпожи Трихтер я узнаю все, о чем тут говорилось».
За время короткой беседы двух молодых людей Юлиус со своей стороны успел поведать Самуилу обо всем.
— Но каким образом Фредерика могла об этом узнать? — терялся в догадках Самуил. — Я был в своем кабинете с глазу на глаз с посланцем карбонариев. Комната Фредерики отделена от кабинета лестничной площадкой. Она что же, подслушивала у дверей? С какой целью? Ведь в таком случае следовало бы предположить, будто она заранее знала, что разговор пойдет о крайне важных вещах. Да в конце концов, какая разница? Факт остается фактом: она все слышала.
— К счастью для меня, — заметил Юлиус.
— Ну да, конечно! Ведь мне было бы очень трудно тебя спасти. Я бы сделал для этого все, что в моих силах, и я уже начал — даже с риском себя скомпрометировать — тебя защищать и говорить, что за тебя отвечаю.
— Это я знаю, — перебил Юлиус. — Фредерика мне говорила. Однако скажи, ты разве не предупредил бы меня?
Самуил хорошо знал своего друга, и тон, каким был задан этот вопрос, подсказал ему, как на него ответить.
— Взял ли бы я на себя подобное в известном роде предательство? Сомневаюсь, — заявил он. — Согласно моим убеждениям, благо человечества стоит больше, чем жизнь отдельного человека, кем бы он ни был. Ради тебя я способен рискнуть головой, но не делом карбонариев. Каким бы храбрым, честным и сильным я тебя ни считал, но, открыв тебе, в какой ты находишься опасности, я бы все же боялся, что подвергаю тебя искушению спастись любой ценой.
— Что ж, ты судишь по-мужски, — отвечал Юлиус, — и я первый готов тебя за это одобрить. Но будь покоен и не сердись на Фредерику, что она меня предостерегла — она не связана никакими клятвами. Ее поступок не ставит карбонариев под удар, будь уверен в этом, как и в том, что мне нет надобности никого выдавать, чтобы выпутаться из этого дела. У меня есть средство обезопасить себя так, что ни один волос не упадет с головы ни единого из твоих братьев. Ты можешь поблагодарить Фредерику, ни о чем не тревожась.
— В добрый час! — протянул Самуил задумчиво. — А теперь поговорим об Олимпии. Она уехала? Ты виделся с нею?
Юлиус притворился, будто не расслышал вопроса.
— Но какого ангела ты прятал от нас! — вновь заговорил он. — Если бы ты знал, до чего твоя Фредерика добра и прелестна! Что за сокровище простодушия, грации, красоты!
— Ты находишь? — произнес Самуил странным тоном.
— Среди каких райских кущ мог ты, о демон, повстречать подобное создание? — продолжал Юлиус. — Час назад я поверил в родство душ так, как никогда прежде. Мне кажется, что Фредерика для меня отнюдь не первая встречная. Не знаю, что это — воспоминание или, быть может, предчувствие, — но только ее лицо, звук голоса, все в ней вдруг пробудило в моем сердце чувства, которые я считал умершими.
— Как ты воспылал! — заметил Самуил, который весьма вдумчиво прислушивался к словам собеседника. — Ты говоришь, словно влюбленный!
— Влюбленный? — Юлиус покачал головой. — Ты же знаешь, это мне больше не по возрасту, да и не по тому характеру, что выработала у меня жизнь. Те времена ушли. Но есть ведь и другие вещи, кроме любви. Существует особенная симпатия — глубокая, интимная, исполненная преданности. Из всех женщин, кого я знаю, Фредерика именно та, кто более всех отвечает этой моей жажде привязанности… как бы сказать?., отеческой… этой потребности, еще живущей в душе, где любовь навек угасла.
— Еще недавно предметом подобных чувств была Олимпия, — напомнил Самуил. — О переменчивая натура! Флюгер твоего сердца чутко поворачивается при любом дуновении ветерка.
— Нет, — возразил Юлиус, — с Олимпией было совсем другое. Прежде всего, в Олимпии я всегда любил лишь воспоминание об умершей, тень, призрак.
— А как быть с принцессой? В ней тоже есть некое сходство, внушающее тебе обожание?
— О! — поморщился Юлиус. — Лучше не упоминай при мне об этих ложных прихотях, которые порой пробуждаются, когда истинная страсть спит. Я ведь уже говорил тебе, что, кроме Христианы, никого больше не любил. Что до принцессы, то я порвал с ней сегодня утром. А Олимпия — ее больше нет в Париже.
— Уехала! — вскричал Самуил. — И ты позволил ей уехать?
— Хватит об этом, прошу тебя, — промолвил Юлиус, побледнев. — В эту минуту Олимпия уже катит к Венеции. Что ж, я не побегу вслед за ней!.. А ты о чем задумался, Самуил? У тебя вид заговорщика, замышляющего убийство тирана.
— Давай вернемся к Фредерике, — отвечал Самуил, не выходя из своего рассеянно-озабоченного состояния.
— Постой-ка, — удержал его Юлиус.
Граф фон Эбербах подошел к эбеновому шкафчику, украшенному чудесной резьбой, открыл его и вынул из ящичка, запертого на замочек с секретом, дивное ожерелье из натурального жемчуга.
— Теперь идем, — сказал он.
Они вошли в салон. Юлиус приблизился к Фредерике.
— Мадемуазель, — произнес он, — вот колье, имеющее для меня особую ценность, ибо оно принадлежало моей матери, и его носила моя жена. Я бы вручил его своей дочери, если бы Господь даровал мне ее. Вы отнеслись ко мне с такой дочерней заботой и преданностью, что я прошу у вас позволения подарить это колье вам. Пусть оно станет вашим свадебным украшением.
