Громко работая, утилизатор втягивал песок и ил, а я делала вид, что не замечаю прокурора. Я знала, что, если буду долго избегать ее, она уйдет не скоро. Выждав немного, я опустила голову, а затем спросила возможно недостаточно громко:

— Что вы хотите?

Мисс Парк прочистила горло и развернула стул. Деревянные ножки упирались в линолеум, и я почувствовала, что та оказалось ко мне ближе.

— Нам нужно обсудить ваши слова перед присяжными.

Выковыривая грязь из-под ногтей, я сказала:

— У вас нет показаний, которые я давала полиции.

— Есть, — ответила она.

Голос у нее был ровный, даже мягкий. Краем глаза я видела, как стул скрипнул.

— Но я не потерплю никаких фокусов, когда ты будешь в суде под присягой. Ты единственный свидетель, Уилла.

Во рту образовалась горечь. Все мои познания о суде и присяжных заканчивались программами по телевизору. Показные шоу.

На деле это не просто короткий разговор с детективами, а затем суд. Нет, я разговаривала сначала с береговой охраной и морским патрулем, а потом с полицией в ту ночь, когда умер Леви. А на следующий день пришел детектив, одетый в строгий костюм, и стал делать записи. Когда они арестовали Терри Койне, я опять общалась с детективами. Мой отец стоял рядом со мной во время опознания. Так что совсем не похоже на то, что показывают в шоу.

Они дали мне папку с фотороботами, где на каждой странице находились сорокалетние мужчины с крючковатыми носами и цыплячьими подбородками. Стало страшно от того, как они все похожи. Я не была уверена, пока не указала на нужного парня.

Теперь дело перешло к присяжным. Они должны решить, достаточно ли доказательств его преступления для того, чтобы посадить. Все, что имела полиция — это две гильзы от пуль.

Они совпадали с той коробкой, которую они нашли в багажнике Койне. И мои показания. Свидетельство того, что я видела. Все сводилось к двум пулям и моей памяти и предстанет ли он когда-нибудь перед судом за убийство моего брата. Если улик будет недостаточно, его отпустят. Грудь сдавило в тиски.

— Хорошо, и что мне следует сказать?

Мисс Парк убрала свои ровные черные волосы за ухо и продолжила:

— Я здесь не для того, чтобы говорить за тебя.

— Тогда чего же вы хотите? Я уже все рассказала полиции.

— Все?

Вопрос повис в воздухе на минуту. Затем она произнесла:

— Потому что я хочу спросить тебя о войне за территорию. В этом случае есть причина для убийства. И если ты не расскажешь…

— Не было у нас никакой войны, — спокойно ответила я.

— Мы выяснили, что мистер Койне устанавливал приманки слишком близко к вашим. Как и то, что твой отец обращался за помощью к совету.

Я пожала плечами. Таковы порядки в «Сломанном Клыке». Мисс Парк могла бы расспросить весь город, но никто не рассказал бы о войне, потому что ее не было. Просто один рыбак — я — решил проблему. Это наши воды и правила. Леви ничего бы ей не сказал. И не хотел бы, чтобы я говорила.

Все, что мы сделали — обрезали тросы приманок и выбросили их. Мы легко обошлись с Койне. В прошлом году в деревушке Френдшип кто-то посреди ночи потопил «Лобстэх тэкси» и «Фэнтезиз». Несколькими годами ранее резня в Оулс Хед и стрельба в Матиникус. Если вы нарушали границы рыбака, он должен был отомстить.

Рыбак против рыбака — это личное. Но когда так делал весь город, продуманно и согласовано — это называлось войной за территорию. Поэтому я промолчала и посмотрела мимо мисс Парк.

Спокойно, но стараясь скрыть сарказм, она сказала:

— А потом, по чистой случайности, мистер Койне обнаружил вас с братом на пристани в два часа ночи. Вскоре после того, как понял, что кто-то испортил его приманки. Но это никак не связано.

— Это не война рыбаков за свою территорию, — огрызнулась мама.

— Тогда что? — ответила также мисс Парк.

Моя мать встала между нами и потянулась к картофелечистке. Она поднесла ее к кончикам моих пальцев и беспощадно поскребла. В последний раз она делала так, когда я была ребенком. Я могла бы привести себя в порядок сама.

И все же она намылила и принялась тереть мою ладонь своими тонкими пальцами.

— Откуда вы, мисс Парк? Конкорд?

Ничуть не удивившись, мисс Парк сказала:

— Бостон.

Мама потерла немного сильнее, скрывая сдавленный звук, который она издала. Та самая, которую вызвали из Южного Мэна. Своим вопросом мама попыталась узнать не из Нью-Хэмпшира ли она.

Выпрямившись, мама подставила мои руки под кран и стальным голосом сказала:

— За такого рода войну мы проголосовали бы всем населением. И тогда бы каждый участвовал в этом, а не один ребенок.

— Мам!

Резко вскинув голову, она пристально посмотрела на нас обеих.

— Я не позволю этому ублюдку уйти безнаказанным, только потому что она не понимает, как здесь все устроено.

Вернув внимание к мисс Парк, она продолжала:

— Если вы заявите о войне между рыбаками, присяжные вас не будут даже слушать.

— Тогда, может, мне кто-нибудь расскажет, что произошло.

В голове шумело, а уши заложило так, как если бы я погрузилась глубоко под воду. Испортить чужие приманки не считалось преступлением, но я могла потерять лицензию. Сроком на три года. Три года отцу пришлось бы оплачивать работу помощника и за это время, вместо заработка, деньги бы только уходили.

Поэтому я боролась, утверждая, что ничего не знала об испорченных приманках. Я могла попросить о том, чтобы меня судили присяжные. И если бы они сочли меня виновной, у меня бы ничего не осталось. И у моей семьи.

Конечно, я могла продолжить зарабатывать пиявками, но этого недостаточно. А мысль о том, что я буду наблюдать, как другие уходят в море, в то время как нахожусь на суше, похожа на смерть.

Но только если меня признают виновной. Возможно, нет. Присяжные — наши люди и они понимают, что нужно защищать свои воды. Если направить их взгляд в другое направление, они покачают головами, отмахнутся и скорее всего меня отпустят. Возможно.

Но сделают ли так, если я признаю свою вину перед присяжными? Не знаю. Вынесут ли Койне приговор, если я этого не сделаю? Грудь сжало в тиски, когда я попыталась сопоставить правильное решение с тем, что необходимо.

Ожидая ответа, мисс Парк спросила:

— Ну так что?

Посмотрев мимо нее, я увидела отца, сидящего в пикапе. Внезапно его озарил оранжевый свет. Он снова закурил. Затянувшись сигаретой, откинулся на сидение, освещенный светом. Отец бросил курить ради Леви. А сейчас снова начал, видимо решив, что терять больше нечего. Ничто не будет как прежде, и я сдалась.

— Да, я сделала это, ясно? — Я повернулась к мисс Парк, держась за край раковины позади меня. — Он ставил свои приманки рядом с нашими, и никто ничего не делал. Он даже не местный. Почему рыбачит в наших водах?

Мисс Парк открыла одну из папок.

— Начнем сначала.

— Вы уже знаете начало, — ответила я.

Я закрыла глаза и услышала звук моря в своих воспоминаниях. Ночь была ясной. Прохладный ветерок, разгоряченная кровь и то, как замедлились мои воспоминания.

Я не сразу поняла, что это конец. Мой смех эхом разнесся по палубе «Дженн-а-Ло», немного жутковатый и отдаленный. За несколько минут до этого ночь была яркой и ясной — черное усыпанное звездами небо и большая серебристая луна.

Но влажный перламутровый туман внезапно окутал небо и берег. Я едва видела Леви в рулевой рубке, хотя он находился всего в трех шагах. Никто не мог видеть нас в вихревом тумане, что играло нам на руку.

— Как много испортим? — спросил Леви. Вопрос выплыл из тумана.

— Все, — ответила я.

Я облокотилась на борт. Темное море простиралось вокруг меня. Шепот, который убаюкивал меня ночью и звал на рыбалку утром, снова звал меня с борта. Он же дразнил меня, когда я находилась в школе. Оттуда я могла видеть порт лучше, чем из любой другой точки в городе.

Однажды отец уйдет на пенсию. И я стану капитаном, а мои дети или дети Леви, они будут помогать. Мы рыбачили в тени Джексон-рок уже триста лет. Будь моя воля, их было бы на триста больше.