Они появлялись одно за другим, а еще был пропущенный звонок.

«Где ты?», «Ты дома?», «Эй!», «Ты что игнорируешь меня?» — все эти от Бейли.

Еще от Сета: «Ты дома?»

Пропущенный от мамы, а следом сообщение: «ДОМОЙ СЕЙЧАС ЖЕ».

Туман развеялся, и я могла дойти до дома. Дымка зависла, словно знамя, между домами, но улицы были чисты. Время на экране телефона показывало почти шесть вечера — это невозможно. Я потратила столько времени. Я ведь пробыла там недолго, даже какао не выпила.

Тени вытянулись, выглядывая из-за углов. Пока я шла к дому, зажглись фонари.

Они переливались в тумане, одни щербетно-оранжевые, другие тошнотворно-зеленые. Все дело в сердцевине лампочек и газе, который находится внутри — так говорила мама. Но для меня это выглядело, как мириады волшебных огней. Мой передний двор сиял серебром, белым светом, таким чистым и рассеянным. Я не стала искать ключи. Никто в «Сломанном Клыке» не закрывал двери на замок. Медленно открыв дверь, я надеялась, что в гостиной никого нет. Может, они ушли кафе. В полицейский участок. Или в кино.

Нет, я неудачница. Мама вскочила с дивана, едва не втащив меня внутрь.

— О, посмотрите, кто пришел. Просто спокойно заходит! Где ты была, Уилла?

— В Милбридж, — ответила я. Ложь вышла легкой. — Там продается лодка…

— И ты не могла нам позвонить?

— Сети не было.

Глаза мамы расширились. Она отступила назад, окинув меня взглядом. Взгляд потемнел, а бледные губы плотно сжались.

— Это что кровь?

Я машинально прикрыла порез на руке.

— Я упала. Пустяк.

— Где ты на самом деле была, Уилла?

Наклонив голову, я попыталась проскочить мимо нее.

— Я же сказала, в Милбридж.

Мама грубо схватила меня за локоть холодными руками. Когда я болела, она становилась самой лучшей в мире и хватка всегда была нежной. Знала, когда необходимо приласкать или оставить в покое. Большинство людей не ощущают эту грань. Но в этот момент она злилась.

Мама затащила меня на кухню и отпустила локоть тогда, когда ее ноги коснулись линолеума. Схватив со стойки конверт, она повернулась и сунула его мне. Вскрыв его, я увидела кипу бумаг. От них пахло чужими духами.

— Это твоя повестка, — сказала мама, потянувшись к телефону на стене. — Они придут в школу и лучше тебе быть там.

Пальцы дрожали, когда я начала просматривать бумаги. Я не поняла, что там написано. Приметила лишь следующие слова: «Кому», «От» и «Касательно». Но заголовок обращения был предельно ясен. Меня вызывают в суд. Будут рассматривать вероятность лишения меня лицензии. Несмотря на то, что я догадывалась об этом, все равно возникло такое ощущение, словно меня окунули в холодную воду.

Прислонившись к стене, я изучала документы. Все ясно. Меня обвинили в порче снаряжения Терри Койне. Меня первую будут судить, а его дата суда позже.

Вот значит как? Колесо правосудия крутится быстро для тех, кто портит чужое имущество. Но если ты убийца, тебя выпускают под залог без разрешения на выезд из города. На месяцы, а может, навсегда. Я так сильно его ненавижу.

— Тебя искал отец. А теперь он не отвечает на звонки.

— Прости, — сказала я. Мама провела пальцами по волосам и накрутила их на них. Разгладились морщины на ее лбу, но глаза раскрылись шире. Белки окружали радужки.

Пугающая версия моей матери — хрупкая и ужасающая. Резко втянув воздух и торопливо выдохнув его, она сказала:

— Эта семья рушится на глазах.

А я стояла там, убирая повестку в конверт. Она права, и я понятия не имею, как все исправить. Если это вообще возможно. Время не обернется назад. Леви не вернется домой. Все разбилось вдребезги.

— Мне очень жаль, — искренне произнесла я.

— Ты не хочешь меня слышать, — ответила мама, отворачиваясь. Она смотрела на мое отражение в окне, встречаясь со мной взглядом. — Твой отец тоже. Но я считаю, что ты должна признать свою вину в суде.

Я издала обиженный звук, но мама продолжала говорить.

— Штраф небольшой, а три года — это немного. — Положив руки на стойку, она потянулась.

— Ты слышала слова той женщины. Она начнет настаивать на том, что у нас была война за территорию, хотя ничего не понимает в этом. Я не могу позволить ей нести вздор перед присяжными.

Холодное осознание пронзило меня. Я убрала повестку и крепко прижала ее к груди.

— Мам…

Она повернулась.

— Если честно признаешься, они поймут, что ты раскаиваешься.

— Как это вообще может всплыть?

— Не думай, что будешь просто сидеть в зале, если дело дойдет до суда. Адвокат этого человека чудовище. Он будет спрашивать тебя обо всем. Нет, помолчи. На этот раз выслушай меня. Просто послушай меня, Уилла.

Умолкнув, я собралась с духом. Мама оттолкнулась от стойки и взяла меня за подбородок. У нас одинаковый рост, поэтому, когда она впилась в меня взглядом, я видела каждый оттенок и огонек в ее глазах. Она разговаривала со мной не как мать, а как полицейский на допросе. Взгляд неоспоримый.

— Когда ты будешь там, тебя попытаются сломать. Присяжные должны увидеть покаяние. Я не хочу, чтобы хоть один житель штата Мэн считал, что ты совершила такое же преступление что и Терри Койне.

А ведь так может случиться. В Матиникусе пару лет назад это произошло. Если я пойду в суд и буду отстаивать свою позицию, могу сохранить свою лицензию. Если я буду сражаться в суде, возможно смогу сохранить лицензию. Они знали, что я работаю на «Дженн-а-Ло» вместе с отцом, что моя семья не может позволить себе потерять человека с лицензий.

Но когда я осознала — мама настолько близко, что я чувствую ее дыхание — поняла, что моя борьба может погубить нас всех. Меня затошнило при мысли, что этот человек выйдет сухим из воды. Выйдет в море.

Я виновата в смерти Леви. Так что я обязана добиться справедливости. Я почувствовала, как холод вновь пробирается в мою душу и кивнула.

— Все будет хорошо, мам, — сказала я. — Я обо всем позабочусь.

Она провела рукой по моей щеке. Стальные нотки в голосе смягчились, и она тихо прошептала:

— Может, ты сможешь поступить в колледж вместе с Бейли.

Сейчас об этом лучше не думать. Все мои планы потеряли всякий смысл. Пытаясь понять, что делать вместо этого. Пыталась сообразить, что теперь делать со своей жизнью… С таким же успехом я могла бы отправиться жить на Луну. Уткнувшись в мамин лоб, я сжала ее руки и отошла.

— Я подумаю об этом позже.

Поднимаясь по лестнице, я задевала плечом стену. Издаваемый при этом звук успокаивал меня своим шумом. Словно ветер на Джексон-рок. А падая на белые простыни кровати, думала, что растворяюсь в тумане. Я провела там весь день, а казалось, что лишь час. Проваливаясь в неспокойный сон, я гадала: «Каково это прожить сто лет?».

Грей

Солнечный свет проникает в окно и будит меня. Прошлой ночью я оставил туман в покое и сегодня он развеялся.

На небе нет и пятна — идеальная картина. Оно настолько ясно, что в отражении виднеется океан и наоборот. Мир прекрасен и бесконечен. Все светится — ясень и дубы не окутаны обычными тенями. Сегодня их оттенки алого и бронзового цвета — мерцают и покачиваются на ветру.

Сегодня я наскоро одеваюсь и бреюсь. И почему-то достаю из шкафа серую ленту и завязываю волосы. Ненавижу их длину, мне не нравится, как они змеятся вокруг моих плеч. Я словно медуза-альбинос — и ножницы мне не помогают.

В течение 1950 года я стригся. Каждое утро выбривал голову. Ужасно. Поэтому первое, что я сделаю, когда освобожусь, — подстригусь. Парикмахеры — болтуны и я готов слушать все, что угодно.

И о зарубежных войнах или сельском хозяйстве. Жалобах на боль в пояснице или рыбалке. Без разницы. Ведь это будут разные голоса и лица. Новое место, гораздо лучше этого.

Я спешу сбежать вниз по лестнице. Двигаюсь так быстро, что чары ослабевают. Мои музыкальные шкатулки мерцают, а я смеюсь — разрываюсь от смеха! громко! — когда растворяются вдали и показываются высокие занавешенные стены столовой. На завтрак будут яйца всмятку и тосты, колбаса, печенье и апельсиновый сок. И все, что я хочу знать об Уилле. Вместо привычных мне шестеренок и пружин. Перед сном я просил: «Я хочу узнать ее». Моя тарелка уже стоит и там есть награда. Передо мной два ежегодника из школы Ванденбрука. Нетерпеливо пролистываю их и откладываю в сторону. Слишком много информации.