Егоров встал, привёл себя в порядок, пошёл в штаб. Трусков посмотрел на него.

– Ну что? Не терпится? Или тоска заела? – спросил он.

Но Егоров ответил ему, что жаль терять время, что значительно лучше будет, если он займётся делом, но что сначала он просит сообщить ему почтовый адрес части, надо сообщить о себе жене.

Адрес был короток и суров. Начинался словами «действующая армия», затем шёл четырёхзначный номер полевой почты, а затем уже фамилия и имя. Егоров написал довольно подробное письмо, сообщил в нём, что кругом хорошие люди, что беспокоиться о нём пока что нет надобности, а о всех изменениях в его судьбе он будет своевременно сообщать. И почти одновременно с окончанием письма в штаб вошёл полковой почтальон, который взял и егоровское письмо. После этого Егоров попросил у Трускова бумаги, линейку и в стороне от штабников начал линовать себе на запас нотную бумагу. Работа началась!

На другой день, после завтрака, Трусков, обратившись к Егорову, сказал:

– Есть для вас дело! Как и говорил капитан Смеляк, помочь мне. Нет возражений?

– Готов в любую минуту. Что надо делать?

Трусков составлял план тактических учений. Это трудоёмкая, кропотливая работа. К участию в ней и привлёк Трусков Егорова. Спокойно и методично Трусков объяснил Егорову всё, что он должен был сделать в помощь ему, и Егоров с полной ответственностью погрузился в работу.

В штабе было тихо. Издали доносилось пощёлкивание счётов в кабинете начфина, да изредка Соломский, оторвавшись на минуту от своих папок, отпускал какую-нибудь шутку. Но вдруг довольно бурно распахнулась дверь, и в комнату шумно вошёл высокий, плечистый старший лейтенант, с лицом, изрытым оспой, красным, с белыми, выцветшими волосами, с узкими глазами, окаймлёнными белыми ресницами.

Увидев вошедшего, несмотря на его невысокий чин, все присутствовавшие в комнате встали. Встал и Егоров.

– Сидайте, ладно! – хрипловатым голосом произнёс вошедший. – Пишете всё? Ну пишите, пишите. Что у вас тут накопилось? Где подписываться, а то опять уйду!

– Вот новый командир у нас, – сказал Трусков. – Знакомьтесь, товарищ Егоров. Это исполняющий обязанности начальника штаба полка, старший лейтенант Завернихин. А это техник-интендант первого ранга Егоров, прибыл на должность военного капельмейстера полка.

– Да ну? – сказал Завернихин, протягивая руку. – Капельдудкин? Здорово, дудок нет, а капельдудкин есть! На какого же лешего он прислан? – без стеснения говорил он, не глядя на Егорова.

– Прислан он штадивом, а уж штадив, очевидно, знает, что делает. Выражаясь вашим языком, очевидно, и дудки не за горами, – спокойно и отчётливо сказал Трусков.

– А мне-то что! – совершенно неожиданно сказал Завернихин, отвернувшись в сторону. – Одним бездельником больше, одним меньше. Советская власть выдюжит!

– Может быть, вы и правы, – сказал Трусков, – только, по нашим наблюдениям, бездельники в штабах не работают и в подразделениях не днюют и ночуют, а с утра до ночи «по делам» ходят! А товарищ Егоров, кстати, с утра мне помогает, и весьма даже успешно!

– Ну ладно, ладно! Язык у тебя, Трусков, как шило, так и колет! Я же не по своей воле хожу-то!

Егоров с изумлением смотрел и слушал. Таких командиров он ещё не видел! Лицо Завернихина было лишено малейшего намёка на интеллект, окончания слов звучали у него с мягким знаком, слово «колет» у него звучало – «колить», а «выдюжит» – «выдюжа». Было сомнительно, что он кончил хотя бы семь классов. Но он всё же реально существует и, по словам Трускова, занимает видный пост в полку. Начальник штаба полка – это ум и сердце, основной, центральный нерв полка, это, в конце концов, – первый помощник командира полка, и… такое впечатление!

Завернихин моментально исчез, не сказав никому не слова.

Егоров молча посмотрел на своих товарищей. Они улыбнулись, а Соломский сказал:

– Хорош? Это, брат, тебе не фунт изюма, а наш обер-лейтенант! «Голова штабу»!

– Удивляетесь? – обратился Трусков к Егорову. – Правильно! Странно видеть! Но что же поделаешь? Это результат спешки, невозможности изучить человека. Приехал Завернихин одним из первых, полки только что приступили к формированию, надо было сюда начальника штаба, его и послали как и. о., а потом подобрали начальника штаба, капитан Варламов – это человек с большой буквы, да вот поехал в командировку в Горький, да и заболел там, вот уж месяц, как лежит в госпитале. И вот, пока его нет, сей обер-лейтенант «заправляить». Что же? Знаете, ведь и на солнце бывают пятна!

– И он всегда так груб?

– То, что он сказал по вашему адресу, в его представлении совсем не грубость! Он очень бы удивился, если бы ему сказали, что он грубит! В данном случае был образец вежливости и воспитанности.

– Да уж, это был просто «Версаль», – подтвердил Соломский.

– Но, интересно, – спросил Егоров, – в условиях работы оркестра этот самый Завернихин из Версаля будет иметь отношение к оркестру?

– Это в том смысле, что оркестры подчиняются начальникам штабов? – уточнил Трусков.

– Именно в этом смысле.

– Вы знаете, мне кажется всё-таки, что Завернихин свою власть к оркестру проявлять не станет. Но, по совести говоря, не знаю! Не думаю, чтобы когда-нибудь Завернихин имел в подчинении такие организации, как оркестр. Другое дело – комендантский взвод, хозрота, ну, пожалуй, рота связи! По-моему, как мне кажется, вами будет непосредственно заниматься Смеляк. Он любит и, как мне кажется, понимает трудности оркестровой службы и умеет вникать в это дело.

Они усердно работали вплоть до обеда, а по пути из столовой в штаб встретили Смеляка.

Смеляк был так же подтянут, так же сверкал своими петлицами, нашивками, пряжка со звездой на поясе отражала солнце.

Он подошёл к группе командиров, поздоровался с ними и, неожиданно для Егорова, обратился к нему:

– Вы зайдите ко мне, я буду через полчасика в штабе, нам надо кое о чём потолковать.

Отойдя несколько шагов, Трусков сказал Егорову:

– Видите? Ему уже не терпится, как же, капельмейстер есть, а музыки не слышно! Что-то он уже надумал!

Кабинет Смеляка никак не походил на кабинет полкового командира. Небольшая комнатка с одним окном, аккуратно побеленная, с самодельным дощатым столом, аккуратно застеленным листом зелёной бумаги, пришпиленной по углам канцелярскими кнопками, небольшой портрет руководителя правительства и три-четыре стула. Вот и всё убранство кабинета, если не считать двух полевых телефонов, стоящих на небольшой тумбочке справа от командирского стула.

Смеляк сидел за столом, положив обе руки на стол, снятая фуражка лежала на столе. Перед ним сидел на стуле пожилой старший лейтенант явно не военного вида. Они о чём-то тихо, вполголоса беседовали.

Егоров вошёл и доложил о себе.

– Вот и хорошо! Входите, товарищ Егоров. Познакомьтесь. Это товарищ Костровский, наш старший уполномоченный Особого отдела. А это наш военный капельмейстер, товарищ Егоров. Будьте хорошими друзьями! Садитесь, Егоров. Так вот, у меня к вам есть интересный вопрос. Кстати: чем вы сегодня занимались?

– По вашему приказанию помогал товарищу Трускову. Составляли планы тактических учений.

– Хорошо! Очень хорошо, что вы сразу же включились в работу! Но я подумал и решил, что это помешает вам! Давайте подумаем, как можно ускорить организацию оркестра, помимо наших, «казённых» частей? Что вам нужно в первую очередь?

– Товарищ капитан! Боюсь, что я не смогу разграничить свои нужды на очереди. Нужны люди-музыканты, это первая очередь, но им сейчас же будут нужны и инструменты, так как без них, без инструментов, от музыкантов какой же толк?

– Совершенно правильно! – очень серьёзно подтвердил Костровский.

– Ясно! – сказал Смеляк. – Ну, с людьми, по-моему, мы из положения выйдем с блеском! Помню, что и комбаты, и ротные говорили, что у них попадается ВУС-108. Музыканты! Сегодня Соломскому дам приказание – разыскать музыкантов, а потом соберём их в кучу, дадим вам землянку для них и начинайте их шлифовать!