Растроганный Егоров вышел из склада. Всё намеченное на этот день было сделано, можно было и просто отдохнуть. Весенний вечер спускался над лесом. Терпкие ароматы только что распустившихся листочков, молодой травы заставляли вдыхать воздух особенно глубоко.

Егоров присел на пень, закурил и погрузился в думы.

Перед его мысленным взором встала его Макся, его дочка, как в калейдоскопе начали мелькать события предвоенной жизни. А затем они сменились думами о будущем самого его, Егорова. Как будет на новом месте, какие товарищи, какие люди будут вокруг, как сложатся взаимоотношения с ними, какой будет оркестр там и есть ли он вообще там, куда его предназначает военная судьба.

Но одиночество его кончилось. Он услышал шорох шагов, обернулся и увидел Кухарова, подходившего к нему. Кухаров молча подошёл и стал около, смотря на Егорова с какой-то даже озлобленностью.

Егоров, также молча, подвинулся и рукой показал Кухарову на место рядом с собой, приглашая его сесть. Кухаров сел. Минуты две помолчали. Потом Егоров вынул коробку с табаком и уже подготовленной для закруток бумагой и протянул её Кухарову.

– Закуривай, Дмитрий Александрович!

– Спасибо! Вы сами-то курите, а я подожду.

– Чего же ждать-то будете? Чинарика, что ли? Я ведь их не оставляю и не даю никому, а вас просто угощаю! Завёртывайте! Вы вроде гость. А я после сверну. И покурим вместе!

Они свернули самокрутки, табачный дымок поплыл над пеньком, служившим им диваном, и ещё немного они помолчали.

– Значит, всё, товарищ старший лейтенант? Завтра уйдёте от нас совсем? – спросил Кухаров, который до этого момента не обращался к Егорову ни с одним вопросом.

– Да, Дмитрий Александрович! Значит, завтра уйду. Но не совсем пока! Я же говорил, что буду навещать вас! А там… будет видно.

– Сколько же вы будете нас навещать? Ведь ваша дивизия готовится на фронт, на самый передок. Я-то знаю!

– Правильно! Для этого мы с вами и оказались в армии. И к этому должны быть готовы в любую минуту. Разве не так?

– Кто же говорит? Только как же это получается? Вы уйдёте… а… я-то как же?

– Да просто будет. Я дам вам номер полевой почты, буду писать вам, а вы мне отвечайте, вот мы и будем делиться с вами своими делами, а там, глядишь, и война кончится, а я приеду к вам в К** проведать вас, познакомиться с вашей семьёй. Да вы что, Дмитрий Александрович, что с вами?

Глаза Кухарова наполнились слезами, лицо, мужественное, резко очерченное, с его глубоко запавшими под лоб глазницами, выражало невероятное страдание и муку!

– Нет, товарищ старший лейтенант! Не согласен я так! Не могу я так, чтобы вы ушли одни! Я пойду с вами! Возьмите меня с собой!

Такого предложения Егоров не ожидал и к такому выводу готов не был.

– Подождите, Дмитрий Александрович! Как же я могу вас просто так взять с собой? Мне кажется, что я этого сделать не могу! Я, правда, в армии новичок, наверное, очень и очень многого не знаю ещё и не понимаю, быть может! Но мне кажется, что так просто этого сделать нельзя. Вот на то, чтобы перевести меня, понадобился приказ откуда-то «сверху», ясно, что без такого приказа меня никакая дивизия просто так не приняла бы. Очевидно, на всё нужен приказ. А здесь вы на штатской должности, и вряд ли можно вас так взять и увести с собой! Вас просто не примут в этой новой части и, пожалуй, ещё за дезертира сочтут! Да и меня по головке не погладят!

– Это верно! Конечно, так просто этого не сделаешь! Ладно! Сам всё сделаю! Но только знайте одно, я без вас не останусь. Это я, Кухаров, вам говорю. Сделаю сам! Не впервой! – в голосе Кухарова зазвучала решимость, и Егорову показалось, что, вероятно, когда Кухаров был главой своей «компании», то его указания давались именно таким «металлическим» голосом! И, очевидно, исполнялись без разговоров. Человек, умеющий так говорить, умел и поставить на своём.

– Только давайте договоримся, Дмитрий Александрович! Во имя нашей с вами дружбы! Не идите ни на какие резкости, грубости и нарушения! Не навлекайте на себя неприятностей! Вот я посмотрю в новой части, какое там командование, какое положение, возможности, быть может, и будет возможность перетянуть вас туда. Вы же понимаете, что на всё нужно время?

– Это когда ещё будет? А я хочу рядом с вами быть! Только вы не думайте, я вас не подведу. И бузить не буду. А с вами буду! Вот увидите!

Кухаров резко встал и крупными шагами пошёл в сторону. Через мгновение он исчез в зелёных зарослях.

Вслед за ним пошёл и Егоров.

В эту последнюю ночь в домике, где прожил Егоров свои первые военные месяцы, было томительно тоскливо! Особенно огорчало Егорова отсутствие Добровина, именно того друга, который мог бы ему дать добрый совет, выслушать все сомнения и, быть может, в какой-то степени помочь их разрешить.

Товарищи, бывшие в тот прощальный вечер дома, долго разговаривали с Егоровым, некоторые даже выражали зависть Егорову, ибо у него было всё ясно, а у них ещё «утрясалось» их будущее положение. Но утром Егоров попрощался со своими товарищами, сложил свои постельные принадлежности и вышел из домика уже совсем!

Человек быстро привыкает к месту, и этот домик, жить в котором, конечно, было не совсем удобно, который, несомненно, являлся каким-то «временным», проходящим промежуточным пунктом, но никак не домом, всё-таки вызвал в Егорове чувство печали, жалости, и показалось, что такого уютного домика он уже никогда не встретит на своём пути, быть может, будет что-то лучшее, а вернее, что будет труднее, сложнее, ведь теперь он идёт в пехоту, а пехота, хоть и называется громким именем «царицы полей», всё же считается менее привилегированной, чем те войска, в которых был Егоров до этого.

Сдав в вещевом складе свои постельные принадлежности и попрощавшись со старшиной завскладом, который когда-то не так уж давно старался лишить музыкантов шинелей, Егоров пошёл в штаб части, чтобы попрощаться с командованием и получить денежные, вещевые и прочие аттестаты.

Прощание с майором Рамоновым было сухим! Видно было, что майор Рамонов обижен на Егорова за его отказ остаться в части и быть начальником швейной мастерской! На краткий доклад Егорова, что он явился представиться по случаю убытия из части его, майора Рамонова, в другую воинскую часть, Рамонов проворчал:

– Что же? Сами этого хотели! Как говорится, была бы честь предложена! Насильно мил не будешь!

– Счастливо оставаться, товарищ майор!

– Ну что же! Желаю успеха! Будьте здоровы! Желаю счастливо закончить войну!

Они пожали друг другу руки, и Егоров вышел.

В кабинете Безродного был и комиссар Герош. Здесь прощание было значительно более душевным и тёплым. Безродный, впервые за всё время, обнял Егорова за плечи и сказал:

– Жаль мне расставаться с вами, Егоров! Будь моя воля, не отпустил бы я вас! Но делать нечего, конечно, смешно вас делать портным. Благодарю вас и желаю всего, что может быть лучшего!

Так же тепло попрощался и Герош! Пожимая Егорову руку, он наклонился к уху и тихо сказал:

– Ну, пока здесь, недалеко будете, заходите, посоветуйте что-либо оркестру, ведь жаль будет, если этот налаженный коллектив распадётся! А без контроля, без руководителя это может произойти в один момент! Правда ведь?

– Обязательно буду заходить. И чем могу – помогу! – горячо ответил Егоров.

Документы были уже подготовлены, и прощание со всеми, с кем Егоров хотел попрощаться, было совершено. Но Егорову хотелось ещё раз повидаться со своими музыкантами.

Но в оркестровом домике была тишина. Никто не занимался, никаких звуков не было слышно.

Егоров удивился, но вошёл в дом. Навстречу поднялся совершенно неожиданно для Егорова Петров, тот самый Петров, который был определён в качестве «постоянного сигналиста» в штаб части. Петров встал, приложил руку к пилотке и доложил:

– Дневальный по оркестру, красноармеец Петров.

Егоров поздоровался с Петровым и спросил его:

– А где же люди? Где старшина?