Сообщения были далеко не весёлыми! Немцы упорно рвались к Москве. Много, очень много наших городов, областей, краёв оказалось в руках у немцев! Вот и Киев пал! Настроение было подавленным. Но работать надо, и надо сделать всё так, чтобы работа оркестра являлась частью того труда, тех обязанностей, которые выполняла часть майора Рамонова.
Пришло сообщение и о том, что древний, всегда считавшийся «глубинным» город К**, где совсем недавно формировалась часть майора Рамонова, взят немцами! Плохо верилось в это, в то, что по улицам этого города, по дорожкам этого лесного лагеря, где все они ещё так недавно были, ходят кованые сапоги немецких солдат, что там раздаются лающие немецкие команды, что там льётся кровь русских людей. А ведь совсем недалеко от К** и Т**, да и Москва совсем рядом! Подавленное настроение было и у Егорова, почти совсем переставшего получать письма от своей жены, и у всех его музыкантов, у которых почти все родственники оставались в К**.
Некоторое облегчение принесло известие о том, что наступление немцев на Москву захлебнулось, что там немцам дан хороший урок и они бегут назад, но положение продолжало оставаться весьма тяжёлым.
А тут ещё получился большой затор с табаком! Кончились запасы табака! И поступления не предвиделось пока… Магазинчик Военторга не мог разрешить проблему с табаком по причине отсутствия табачных изделий в его распоряжении. В складах не было ни грамма. Чего только не делали и красноармейцы, и командиры. Скручивали громадные, просто плотно сложенные из бумаги, цигарки. Пытались получить дым из этих сооружений. Это было ужасно во всех отношениях. Находились смельчаки, курившие мох, снятый с деревьев и слегка подсушенный! Сушили листья деревьев. Кашляли, задыхались и отчаянно кляли немцев!
Значительно ухудшилось и питание, особенно командного состава, питавшегося в столовой Военторга. Мизерные дозы каши из овсяной крупы, причём не обрушенной, с шелухой, политой, причём весьма не обильно, каким-то эрзацем масла, почему-то очень напоминавшим олифу и вкусом, и цветом. Щи с минимальным количеством такого же масла. Изредка на второе блюдо подавалась в этом же «масле» жареная камбала, жестокого соленья! Хлеба было очень мало, а иногда к обеду вместо хлеба давался сухарь, такой окаменелый, что с трудом удавалось его размочить. В солдатских столовых было лучше, но нормы были заметно урезаны и там. Всё это, разумеется, не ободряло, но все великолепно понимали тяжёлое положение страны, и никто не впадал в панику, и никто не жаловался и не ныл! Работали, усердно работали все. Претензий не заявлялось!
Усиленно работал и оркестр.
Уже майор Залесский осуществил своё желание и послушал если не те вещи о которых он говорил когда-то Егорову, то, во всяком случае, порядочное количество других вещей, относящихся к серьёзной музыке. Майор Залесский был приятный человек, культурный, вежливый, но всё-таки он был заместителем командира части, и его компания не всегда была приятна оркестру, а он зачастил в гости к музыкантам! Не было дня, чтобы во время оркестровых занятий не открывалась дверь и не показывался майор Залесский. А это значит, надо было прерывать занятия, поднимать музыкантов с мест, командовать «Смирно», рапортовать, то есть, другими словами, делать всё для того, чтобы выйти самому и вывести людей из творческого состояния.
Но майор Залесский не понимал или, может быть, не хотел понимать этого! Он был совершенно твёрдо убеждён в том, что его визиты в оркестр приятны всем, и Егорову, и музыкантам, что все его считают своим другом, покровителем (хотя своего «покровительства» на деле он ничем не проявил), и продолжал свои визиты.
А Егоров был большим поклонником плановой работы. Он начинал с настройки оркестра, с коллективного проигрывания гамм, упражнений, а затем переходил к работе над пьесами. Пьесы он проходил строго по партиям, по кускам произведения, соединяя всё вместе только тогда, когда все музыканты уже знали свои партии и сознательно разбирались в них. Конечно, это утомительная работа и совершенно не рассчитанная на «слушателей». Майор же Залесский приходил именно слушать. Обычно после того, как Егоров обращался к нему с фразой: «Разрешите продолжать занятия, товарищ майор!» – майор Залесский отвечал:
– Да, да, пожалуйста, – и усаживался на стул позади Егорова, и некоторое время сидел спокойно, внимательно глядя на музыкантов, старательно выполнявших требования Егорова. Но вскоре это ему надоедало, ему хотелось послушать что-то более приятное, и он начинал дёргать Егорова сзади за поясной ремень.
– Слушаю вас, товарищ майор, – поворачивался Егоров.
– Хватит тебе их мучить! Сыграй-ка мне увертюры к «Кармен», – просил Залесский с приятнейшей улыбкой.
– Слушаюсь, – скрепя сердце, отвечал Егоров. – Библиотекарь, раздайте увертюру к «Кармен».
План занятий летел! Но Залесский этого не замечал, а, совершенно довольный, выслушивал увертюру, а после неё «заказывал» что-нибудь ещё, никак не относящееся к намеченным на сегодня занятиям. И просиживал он подолгу, иной раз за ним прибегали посыльные из штаба части. Он, ничего не скажешь, благодарил и напоминал, что ещё придёт, дескать, готовьте новые вещи, а сам же мешал их приготовлению.
Оркестр имел не только порядочный запас строевых маршей, но уже было подготовлено и несколько концертных программ. Это дало возможность организовать несколько концертов в клубе части и, что ещё больше понравилось Егорову, провести некоторое количество концертов непосредственно в батальонах, прямо среди красноармейцев. И вот тут-то он, имевший не один год практической работы с хорошими, большими симфоническими оркестрами в громадных, великолепно оборудованных концертных залах, пожалуй, впервые осознал, как нужна музыка здесь, вдали от городов, в самой гуще народа! Нет! Такой внимательной, такой чуткой аудитории не бывало в концертных залах! Никогда в концертных залах так благодарно не принимали исполнителей. Что бы ни игралось, какое бы произведение ни звучало, всё слушалось внимательно, с подлинным интересом. Правда, Егоров считал необходимым перед каждым исполняющимся произведением дать коротенькую характеристику и автору, и самому произведению! «Ох, сюда бы да мой оркестр, хотя бы из Т**, вот было бы удовольствие», – думал Егоров в эти минуты. Но слушатели были благодарны и за этот оркестр, оркестр, только что сколоченный, играющий на поношенных, нестройных инструментах, кое-что исполняющий с трудом, что называется, «еле-еле»!
По воскресеньям Егоров выводил оркестр в солдатскую столовую. Ежедневно оркестр выходил играть развод караулов, процедуру длительную, так как караул был большой, постов было много! Капитан Безродный часто давал задания Егорову играть на строевых занятиях того или иного батальона, словом, музыка звучала в части не переставая, оркестр жил полнокровной жизнью, и не было такого человека в части, который бы не говорил: «Ну, наши музыканты молодцы, без них плохо было бы!» – это, конечно, было высшей оценкой оркестру.
А теперь добавилась ещё одна обязанность. Подготовленные команды вместе с боевой техникой надо было отправлять на передний край, где эту технику с нетерпением ждали. Майор Рамонов решил, что эти команды надо провожать с почестями.
– Давайте их провожать на посадочную платформу с музыкой. Они, конечно, достойны всякого внимания и уважения с нашей стороны! – так сказал он Егорову.
И это выходило очень хорошо! Ещё до отхода эшелона от платформы почти все уезжающие подходили к оркестру, благодарили музыкантов, жали им руки. Прощались по-братски! А когда эшелон медленно двигался вдоль платформы, оркестр играл один из своих любимых маршей, «Ленинский призыв», один из лучших маршей Чернецкого, главного инспектора военных оркестров Красной Армии.
Много командиров и солдат подходило к Егорову и высказывало свои пожелания послушать те или иные песни, бытовавшие в дни войны и распространившиеся уже в частях. Много названий было: «Синий платочек», «В землянке», «Парень кудрявый», «Два Максима» и пр. Как водится, нот этих песен не было, и достать их было негде! Но Егоров как-то уже привык к тому, что заботиться обо всех вещах, нужных для жизни, надо было самому, меньше всего возлагая надежды на помощь со стороны Инспекции военных оркестров. Просто Егорову приходилось записывать эти песни, гармонизировать и оркестровать их. Жалобщиков не было. Правда, все эти песни были несложными, пожалуй, даже примитивными! Когда, уже в дальнейшем, Егоров увидел эти песни напечатанными, он не нашёл в них большого расхождения со своими обработками. Главное же было то, что слушатели оставались довольными и благодарными.
