Было очень хорошо заметно, что майор Рамонов, разумеется, не оратор, красноречием он явно не обладал. Тем не менее его речь, посвящённая столь близкому для всех вопросу, была выслушана с большим вниманием и волнением.
– Как начнёт говорить «Да здравствует» – готовьтесь к Интернационалу, – шептал Безродный Егорову. – Поднимайте инструменты и будьте готовы начать!
Наконец майор Рамонов кончил свою речь, поздравил строй с принятием присяги, выразил уверенность в том, что каждый военнослужащий, присягнувший сегодня, выполнит все требования присяги до конца, не жалея ничего, даже жизни, и перешёл к заключению, где много раз повторялось «Да здравствует»…
Егоров поднял инструменты, и последние слова Рамонова были подхвачены оркестром, начавшим играть Интернационал. Почти с самого начала игры он услышит какую-то новую звучность, пока он ещё не уточнил, что это, но уже через секунду он понял. Запел строй, многотысячная масса военных людей. Да, пение крепло, ширилось и росло. Как обычно, певшие несколько замедляли темп и для того, чтобы общее исполнение было более слаженным, он, в свою очередь, немного замедлил темп оркестра и вместе с этим усилил звучность. Все три куплета Интернационала были спеты с большим подъёмом.
И здесь Безродный не выдержал. Он подошёл к Егорову и крепко, очень крепко, пожал его руку, сказав:
– Действительно молодец и вы, и ваши люди! Никто, наверное, и не ожидал такого подъёма. Зеленин, наверное, обалдел от неожиданности!
А на плацу тем временем уже началась присяга. Красноармейцы подходили к столикам перед своими подразделениями, внятно читали текст присяги и подписывались. Перед столиком, стоявшим в середине построения, присягали командиры и штабные подразделения. Принимали присягу майор Рамонов и батальонный комиссар Зеленин.
С чувством большого волнения подошёл Егоров к столу и отчётливо, ясно стал читать текст присяги, но когда подошёл к словам: «Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству. Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин РККА, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся», – он почувствовал, что тяжёлый, горький комок подкатился к груди его, глаза будто бы застлало туманом, он с трудом дочитал текст присяги и расписаться мог только после того, как вытер глаза носовым платком. После него присягал старший врач части, пожилой, полный военный врач второго ранга. И Егоров увидел, как этот крупный, солидный человек без стеснения плакал, читая суровые и скупые слова воинской присяги. Да откровенно-то говоря, у многих глаза были немного покрасневшими, и многие почему-то вдруг почувствовали необходимость в протирании глаз платками.
Скупые слова присяги оказывались именно теми словами, которые способны открыть человеческие чувства и затронуть самые сокровенные уголки человеческого сердца.
Но вот уже последние подразделения заканчивают присягу, и батальоны начинают выравниваться для возвращения по своим местам.
Тут уж Егорову было ясно без подсказок, что по команде «Шагом марш» надо начинать играть.
Командование стало прямо против оркестра, метрах в 15 от фронта. Майор Залесский вышел на середину и опять молодо звенящим голосом отдал команду:
– Равняйсь! Смирно! К торжественному маршу, поротно! Первая рота прямо, остальные напра-а-а-во! Равнение направо! Шагом (тут он сделал огромную паузу) марш! – И, повернувшись кругом, сам пошёл строевым шагом.
С первым его шагом Егоров опустил руку, и оркестр заиграл другой из приготовленных маршей. Очень неплохо звучал оркестр. Конечно, было заметно отсутствие большого барабана, с ним было бы значительно легче. Егоров обратил внимание, особенно пристальное, на то, как проходят командиры в строю перед командиром части, и старался всё это запомнить. Ведь и ему придётся проходить так же, так чтобы не ударить лицом в грязь. А батальоны уже заканчивали своё прохождение, вот-вот придёт очередь и оркестра. И этот момент подошёл!
– Оркестр! На исходную, для прохождения с маршем! – крикнул из группы командования капитан Безродный.
Всегда выручающий старшина Сибиряков тихо, приглушённо скомандовал, оркестр без игры повернул направо, отошёл примерно метров на пятьдесят дальше, развернулся, подровнялся, Егоров встал впереди, объявил марш (решено было раньше, что для себя они сыграют марш, не исполнявшийся для подразделений, так сказать, «новинку»), подал команду «Шагом марш», и оркестр пошёл! Конечно, на ходу играть труднее, неудобнее, всё-таки нужна для этого длительная тренировка, тем не менее оркестр прошёл вполне удовлетворительно, давая очень хорошую «ножку», не заваливая равнения в шеренгах. Во всяком случае, Егоров отметил вполне довольные улыбки на лицах всех принадлежащих к командованию части. Но в это время оркестр, уже прошедший мимо командования, догнал один из штабных командиров и, поравнявшись с Егоровым, сказал:
– Остановите оркестр. К вам хочет подойти командир части. Поверните левым плечом вперёд и дайте смирно, доложите командиру, что следуете в своё расположение.
Егоров проделал всё, как было сказано, и увидел, что командование с Рамоновым впереди уже подходит к оркестру. Он быстро дал команду «Смирно» и доложил майору Рамонову так, как подсказал ему штабник.
Рамонов подошёл к оркестру, внимательно посмотрел на музыкантов и сказал:
– Ну что же, товарищи музыканты! Мы можем сказать только одно, вы славно потрудились и сделали нам всем сегодня настоящий подарок. Ведь верно же! На голом, на пустом месте, ведь ничего же не было, и вдруг… пожалуйста! Сегодня, откровенно говоря, впервые мы увидели настоящую воинскую часть. А вы обратили внимание на солдат? – обернулся он к своим спутникам. – Ведь по-другому держатся! Что же я должен сделать? Как я должен отреагировать на ваши действия? Пожалуй, единственное в моих возможностях – это вот что…
Он стал перед строем оркестра в положение «смирно», приложил руку к козырьку своей фуражки и строгим, официальным голосом, громко произнёс:
– Капельмейстеру оркестра части старшему лейтенанту Егорову и всему личному составу оркестра вверенной мне части за проявленные ими труды и заботы по обеспечению оркестра материальной частью и отличное выполнение задания, связанного с проведением присяги, от лица командования объявляю благодарность!
И тут, совершенно неожиданно для Егорова, очевидно, по команде, неслышно поданной тем же всегда стоящим на страже Сибиряковым, оркестр рявкнул:
– Служим Советскому Союзу!
А майор Рамонов продолжал:
– Капитан Безродный! Благодарность внесите каждому в личное дело, – а затем, обернувшись к Егорову, сказал: – А как было бы хорошо сейчас поиграть в столовой! Я знаю, конечно, вещей у вас ещё нет, но хоть эти же марши повторить и то было бы здорово! Праздничное настроение было бы!
– Слушаюсь, товарищ майор, – сказал Егоров и хотел было уже дать команду оркестру, но Рамонов остановил его:
– Не торопитесь же. Послушайте, что я скажу вам. В столовой-то тесно! Да и чересчур громко всё будет получаться. Сделаем так: вы подойдите к столовой, станьте недалеко от входа и поиграйте марш, когда подразделения будут подходить к обеду. Это будет более чем отлично! А на оркестр заявите расход и уж потом покушайте. Идёт?
– Слушаюсь, товарищ майор.
Рамонов пожал руку Егорову и вместе со своими командирами направился в лагерь.
Когда оркестр подошёл к столовой, роты ещё не показывались, и Егоров разрешил своим музыкантам сложить инструменты и покурить. Сибиряков пошёл заказывать «расход» на обед, и во время этого не очень длительного перекура Егоров увидел, что за углом столовой, в кустах орешника, густо заселявшего и лагерь, и лес, окружающий его, стоят и Рамонов, и Залесский, и Зеленин, и даже Безродный.
