— Я слышу тебя! Слышу твои шаги! Так и знай — я найду тебя, я уничтожу тебя! — кричал он. — Бойся подходить к берегу моря, бойся реки, озера — везде буду я искать тебя!

— Поди к черту! –крикнул я, выпрыгнул наружу, подхватил сумку Петра Петровича из-под куста…

На острове бушевал ад — тонкая яркая струна, которая била с вершины горы, выписывала затейливые кренделя, и везде, где она касалась поверхности земли, полыхали пожары, стекленел песок, горели деревья и занимались дымным, жирным огнем здания…

Я швырнул сумку в распахнутую дверцу и пальнул в нее — не вынимая пистолета из кармана галифе, так, как научился еще в Яшме. И — сиганул вниз, в море, подталкиваемый в спину ударной волной чудовищного взрыва.

Высота была метров десять или пятнадцать, и саданулся я афедроном о воду отменно. Было чувство, что позвоночник мой собрался весь в районе затылка, а потом высыпался в галифе. Отплевываясь и проклиная собственное кретинство по чем свет стоит, вынырнул и устремился к ялику: швартовы сорвало, и он дрейфовал прочь от берега.

Извернувшись, сбросил сапоги — плыть стало легче, удалось даже оглядеться. Домик Вассера с оторванной крышей полыхал всеми цветами радуги, остров Ахтамар представлял собой сплошное зарево… Не знаю — удалось ли кому-то оттуда сбежать, куда делся Борменталь, что случилось с Пьянковым-Питкевичем и мадам Ламоль — мне было на это наплевать! Я наконец сумел догнать дрейфующий ялик и, едва не перевернув его, взобрался на борт.

С меня текли потоки воды, но их было явно недостаточно, чтобы потопить суденышко. А потому — по-варварски орудуя складным ножом Монтгомери, который сохранился в карманах, я высвободил парус, закутался в него с головой, рухнул на дно лодки и уснул мертвецким сном.

Черт знает, сколько я проспал. Проснулся как после долгой болезни — вроде и в порядке, но сил — никаких. Солнце близилось к закату, вокруг меня было всё то же Гегамское море, стоял штиль и ялик застыл практически посередине между островом Ахтамар и Шемаханью, чьи крепостные башни и шпили на крышах зданий вполне можно было разглядеть.

Но разглядывать мне ничего не хотелось. Мне хотелось есть, пить и спать, а потому я принялся шарить по лодке и — о чудо! — в носовом ящике нашел сухие, не тронутые плесенью лепешки, полкруга копченого сыра и бутылку вина — что-то около штофа. Кажется, это была лучшая еда из всех, что попадали ко мне в зубы за всю мою жизнь!

Я грыз сыр и лепешки, заливал в глотку вино — явно местное, легкое, и был почти счастлив. Еще не покидало чувство того, что одно решение было совершенно верным: не выпить вторую таблетку первитина. Сейчас я всем организмом ощущал, насколько легче становится, когда эта дрянь покидает мое тело — через пот и через всё остальное тоже. Определенно, мне нужно было это время — чтобы просто лежать на дне ялика, укрываясь парусом от палящих лучей солнца, иногда окунаться в воды Гегамского озера и приходить в себя.

Когда появились хоть какие-то силы, я провел ревизию имущества. Не густо, но и не катастрофично — бывало и хуже. Автоматический пистолет сипангской модели я разобрал, почистил и оставил сохнуть, то же самое провернул и с бензиновой зажигалкой — благо, в ее резервуаре еще имелось горючее. Каким-то чудом во внутреннем кармане оказалась размокшая скрутка денег — тоже наследство Монтгомери. Довольно солидная сумма, даже по меркам Аркаима. Купюры нескольких разных государств, в основном — протекторатские и имперские — я разложил сохнуть на куске парусины и укрыл другим, таким же, чтобы не унесло ветром. Которого не было.

В общем, не считая отсутствия обуви и головного убора и плачевного состояния одежды, можно было сказать, что похищение и баталия на острове оставили меня с прибытком.

— Сходил за зипунами, чтоб их! — сказал я и снова завалился на дно ялика — досыпать.

В Шемахань я хотел прибыть затемно.

Вино кончилось, пить хотелось, а потому, проснувшись уже ночью, я нацедил себе озёрной воды через несколько слоев материи — целую бутыль. Так себе фильтр, но другого не было, и вода в этом гигантском водоеме внутреннего стока была отменного качества: прозрачная, чистая, без примесей… Что там Вассер говорил о загрязнении? Да, уверен — когда-то это может стать проблемой.

Но в человеческих силах предотвратить такое развитие событий, и для этого вовсе не нужно потрошить людей. Продуманная государственная политика, связанная с переработкой вторсырья — то же тряпье и использованную картонную тару легко можно превратить снова в бумагу, например, оберточную, которую после этого сжигать для отопления жилищ или снова перерабатывать — для, хм, подтирки…

Подкрепившись остатками черствых лепешек и озерной водицей, я взялся за вёсла и начал потихоньку выгребать к окраинам Шемахи — туда, где свет ярких фонарей городской набережной сменялся редкими, неверными, мигающими огнями трущоб и предместий. Солнце зашло, на небе появились первые звезды, и тонкий месяц отражался в спокойных водах Гегамского моря. Я бы предпочел попутный ветер — но жаловаться было грешно.

Работа веслами настраивала на нужный лад, возвращала крепость мышцам и жилам, прогоняла из суставов дурную ломоту.

Вассер, кажется, говорил еще и про ядовитые миазмы, которые поглощает только лес? Лесное хозяйство в Империи развито. Лес — одно из главных богатств страны, и наряду с железными дорогами и радио — ключевой проект Императора. Одним из первых указов он запретил экспорт кругляка на Запад, чем спровоцировал кризис лесопильной промышленности в Протекторате, скандал с Капитулом, несколько дипломатических демаршей от Арелата и Руссильона — свои-то вековые леса они вырубили в период колониальной экспансии… Но, перетерпев и переждав, добился того, чего хотел — буйного расцвета деревообрабатывающего производства, в основном — пилорам и мебельных фабрик мелкого и среднего размера, что принесло новые рабочие места, приток денежной массы в провинции и расцвет лесного хозяйства. Лесник стал третьим после Бога, считая Императора и полицмейстера…Правда, кое-кого из этой братии периодически казнили за расхищение имперской собственности, и работы в целом предстояло очень много, но начало было положено. Если ситуация будет и дальше развиваться в таком ключе — то фобиям Вассера не суждено будет сбыться — по крайней мере, в отдельно взятой Империи.

Покойного Вассера. Вряд ли он смог выжить в термическо-химическом аду. А если и выжил — своими удивительными способностями он больше воспользоваться не сможет. Не таскать ему жемчуг и деликатесы со дна морского, не запугивать дикой и ужасной смертью, внезапно могущей нагрянуть со дна сортира!

Я разулыбался собственным мыслям и принялся сочинять версии, как человек-амфибия выстраивал свою подпольную преступную империю. Ей-Богу, я всё-таки напишу в «Бродячую собаку» интервью, кто теперь проверит — правда или вымысел, теперь великий и ужасный преступный авторитет больше не представляет из себя угрозы. Он представляет из себя то ли уху, то ли жареную рыбеху, щучий сын!

Когда ялик носом ткнулся в каменистый пляж, я даже слегка расстроился — впервые побыл наедине с собой, со своими мыслями… Но — полно мечтаний, пора было действовать!

Я чувствовал в некотором роде дежа вю — примерно так же, на трофейном ялике я причаливал к Золотому острову. Но тогда со мной были верные товарищи, отважный Джек Доусон и славный парень Джимми Коллинз! Как-то они там сейчас, наверное — почтенными судовладельцами заделались? Или всё такие же сорвиголовы?

Втянув ялик на берег, я на мгновение остановился, чтобы осмотреться. Райончик был так себе — не то, чтобы трущобы, но общая неухоженность береговой линии, кучи плавника, который явно планировали использовать в качестве топлива, и отсутствие внятной набережной говорили сами за себя. Подобравшиеся близко к берегу каменные и глинобитные дома выглядели пошарпано — народ тут явно побелкой и штукатуркой лишний раз не злоупотреблял. Меня заметили какие-то местные, они как раз собирали выброшенную озером-морем древесину и таскали ее под навесы — сушиться.